изображение создано при помощи модели Шедеврума
Медиазависимость — безудержное потребление медиаконтента — все чаще проявляется в форме психологической зависимости от искусственного интеллекта. Умные алгоритмы порой играют роль «значимого другого» — собеседника, советчика и «доверенного лица». В этом качестве ИИ, казалось бы, удобен: всегда «в ресурсе», выслушает, не осудит, даст рекомендации. Но какие психологические эффекты провоцирует избыточное общение с ним? Об этом IQ Media беседовал с психологом и исследователем медиа Алексеем Джурой.
Алексей Джура
Доцент Института медиа факультета креативных индустрий НИУ ВШЭ, медиапсихолог, гештальт-терапевт
Содержание:
— Алексей Павлович, в докладе на недавней конференции вы выделили психологические явления, связанные с медиазависимостью, включая зависимость от ИИ. Это, например, проблемы с эмоциональной регуляцией, уплощение (и упрощение) эмоционального опыта. Значит, уже вовсю развивается такая дисциплина, как «психология искусственного интеллекта»?
— В качестве исследовательского направления — совершенно точно. А в качестве практики — думаю, что те результаты, которые мы сможем предложить, войдут в состав программ по медиаграмотности, которые очень актуальны сегодня. С медиа люди зачастую работают не очень грамотно: соскальзывают то в отказ и неумение работать с технологиями, то, наоборот, в тотальную зависимость от них. Часто и фейки мы воспринимаем некритически, хотя, например, проблемы галлюцинаций ИИ широко обсуждаются.
Психология искусственного интеллекта — это совокупность психологических исследований, которые выявляют, описывают и объясняют феномены и закономерности, возникающие при пользовании генеративным ИИ, а также сами эти феномены и закономерности (из доклада Алексея Джуры).
— Психология ИИ определилась с тем, как измерять эти феномены?
Того методологического аппарата, который есть у медиаисследований и психологических исследований, пока достаточно. У нас немало специалистов в этой сфере, например, Галина Солдатова, у которой есть прекрасные работы о феномене медиазависимости у детей и о том, как растут дети миллениалов, «цифровых аборигенов», которые, по сути, проживали свой подростковый и молодежный возраст в тесном контакте с новыми медиатехнологиями, интернетом и т.д.
Стандартных психологических методик в целом достаточно (к новому эмпирическому материалу вполне можно их применять), но мы еще пробуем разрабатывать медиапсихологические эксперименты.
— Какие? Скажем, связанные с восприятием информации, критическим мышлением?
— Например, моя студентка разрабатывает медиапсихологический эксперимент, позволяющий установить, как принципы группировки из гештальтпсихологии действуют на практике, когда человек находится в контакте с цифровыми медиа. В эксперименте человека опрашивают, затем показывают стимульный материал, состоящий из серии новостных медиаматериалов, потом проверяют, что он запомнил, какие объекты у него оказались ассоциативно связанными, а какие, наоборот, не взаимодействовали друг с другом и пр. Я говорю про методологический инструментарий, относящийся не только к искусственному интеллекту, но и к другим видам медиа. С его помощью можно исследовать многое: погружение в телеграм-каналы, просмотр коротких видео и др.
Гештальтпсихология — это психология восприятия. А восприятие — это то, как мы включаемся во внешний мир до стадии осмысления, рационального мышления. Наша психика выстраивает готовые формы на основе определенных законов, которые существуют до нашего осознавания. Важно понимать, как воспринимается контент, и это можно выяснить через предъявление эмпирического материала. Здесь как раз подключаются наши ассоциации.
Если говорить про сверхнасыщенную медиасреду (человек постоянно читает телеграм-каналы, смотрит короткие видео, слушает подкасты и пр.), то можно назвать уже известные медиаэффекты. Например, «усталость сострадать», когда человек много сталкивается с эмоционально неприятным опытом (новостями об убийствах, ДТП, катастрофах) и постепенно вырабатывает защиту к этому. Чтобы пробить ее, нужно вызывать у аудитории все более интенсивные эмоции, а значит, требуются все более изощренные стратегии предоставления медиаматериалов.
— Как проявляется психологическая зависимость от ИИ?
— Вообще психологи-исследователи очень аккуратны по отношению к термину «зависимость». Есть несколько критериальных сеток, по которым оценивается, зависим ли человек, и это в целом входит в концепцию зависимого поведения, зависимой психики. Видов зависимостей мы знаем много: химические и нехимические — скажем, гемблинг (зависимость от компьютерных игр) или порнозависимость. Среди нехимических зависимостей появляется и зависимость от искусственного интеллекта. Но пока выясняется, не преувеличиваем ли мы: возможно, это технопессимизм, а может быть, и действительно новый вид зависимости.
Для отдельных складов психики, похоже, характерно удовлетворять какие-то потребности с помощью медиа скорее, чем через контакт с другим человеком.
Так, в докладе я говорил об эмоциональной регуляции с помощью медиа: человек смотрит контент, успокаивается или, наоборот, получает мотивацию, радость, переживает взлеты и падения, сидя перед экраном. (А вообще эмоции регулируют именно связь с внешним миром, способность удовлетворять потребности в контакте с другим человеком.) Этот феномен ярко проявляется, но зависимость ли это в собственном смысле слова, еще предстоит выяснить. Галина Солдатова в докладе на конференции по медийной грамотности в России говорила, что для нынешних детей и молодежи, например, более характерен феномен «гиперподключенности», и это принципиально другая вещь, нежели зависимость, тогда как собственно зависимость фигурирует лишь в двух процентах случаев.
— Гиперподключенность — это состояние «всегда онлайн»?
— Да, это феномен постоянного присутствия в сети, но это не означает, что у людей, для которых характерен этот феномен,наблюдаются паттерны зависимого поведения.
Собственно зависимость (а не гиперподключенность) предполагает, во-первых, что у человека должен наблюдаться абстинентный синдром, а во-вторых, отрицание как основная форма устранения психического конфликта (позиция «Я в любой момент могу отказаться» присуща именно зависимому человеку). В-третьих, это аутодеструкция (стремление к саморазрушению), когда человек в ущерб своим биологическим потребностям отдает предпочтение медиапотреблению (не ест, не спит, у него нарушаются биологические ритмы и пр).
Так, одна из студенток, которая учится в магистратуре нашего Института, параллельно работает в индустрии геймдева, и, по ее словам, у них есть такой критерий определения, насколько «все плохо у человека с играми»: его спрашивают, помнит ли он, что последнее ел.
— «Общаясь» с ИИ, мы отчасти перекладываем на него ответственность. Значит, немного урезаем собственную самостоятельность и активность?
— Есть важная вещь в концептуализации феномена медиазависимости. Поверхностный пласт медиазависимости — это безудержное потребление медиаконтента, нахождение в разнообразных приложениях, социальных медиа, телеграме и пр., а более глубокий пласт — зависимость в принятии решений, формировании картины мира, ценностной регуляции. И как раз этот пласт предполагает, что мы перекладываем все больше ответственности на искусственный интеллект. Возможно, вы слышали о недавнем случае, когда мужчина спросил у ChatGPT, нужна ли виза в страну, куда он собирался лететь, и тот заверил его, что не нужна. Мужчина прилетел в эту страну, и оказалось, что виза нужна. Подобных случаев уже очень много, а будет, несомненно, еще больше. Да, мы урезаем этим свою самостоятельность и активность, все больше полагаемся на технологии.
— Появляется чрезмерное доверие к ИИ?
— Да. К тому же возникает (и это интересно с точки зрения глубинной психологии) некая большая фигура, по сути, заменяющая «значимого другого». Психологи, которые работают с детьми, говорят, что авторитет родителей понемногу снижается за счет того, что голосовой помощник Алиса все знает. Папа может не знать, а Алиса знает, и она не устает, — а это гигантское преимущество.
— Не преувеличиваем ли мы? Ведь у детей все же сохраняется дистанция с ИИ. Хотя у младших школьников она, видимо, сокращается.
— Это визионерская вещь: мы только начинаем предугадывать, что может произойти с детьми, которые погружены в технологии с самого рождения. Мы, возможно, преувеличиваем, но такая гипотеза небезосновательна. Я замечаю, что чем лучше становится ИИ, тем меньше студенты готовы перечитывать то, что он им «нагенерил», — они все чаще просто вставляют это в презентацию и стараются сориентироваться в ней по ходу выступления. Получается, несмотря на повсеместные разговоры о критическом мышлении и борьбе с фейками, случаев использования непроверенной информации становится все больше, а привычка рефлексировать, переосмысливать ее не становится более развитой.
— Несмотря на то, что непроверенная информация несет в себе большие риски, в том числе, в исследованиях?
— Да. Например, в нашем наукометрическом центре говорят, что в науке последние два года наблюдается вал мусорных, полностью сгенерированных публикаций. Но наука — очень ценностная вещь, а в подобных кейсах получается, что ответственность куда-то переносится: человек уже не является субъектом, который транслирует ценности, значимые для науки.
— Социологи отмечают, что под действием медиа мы начинаем бояться сильных чувств, и мы психологизируем все явления.
— Эмоциональная регуляция с помощью медиа — точно феномен нашего времени. Люди находят в медиаконтенте релакс, успокоение, справляются с гневом. Студенты иногда признаются: «Я периодически общаюсь с ChatGPT как с собеседником, с тем, кто подкинет вдохновения, —то есть как с личностью».
— И такой собеседник не уклоняется от общения, он всегда в ресурсе.
— Точно. Мне кажется, очень важная вещь, что он никогда не фрустрирует и не делает то, что пользователю может не понравиться.
— Такой идеальный «значимый другой» — вызов для воспитания и образования.
— Конечно. Вот недавний кейс: брат и сестра вместе делают уроки. Сестра помладше (ей 7-8 лет). Она не видит смысла в том, чтобы, выполняя задание по математике, подумать самой. Она сначала загоняет задачку в ChatGPT, потом перепроверяет решение через другую нейронную сеть, дальше еще одна нейронка ей все это оформляет. Девочка довольна, что сделала задание. Пока что мы не знаем, к каким последствиям это приведет, как минимум, с точки зрения уровня базового образования, ведь для освоения каких-либо навыков, тем, данных требуется «ручной» метод, нужно попробовать решить задачку самостоятельно, ошибиться и попробовать снова. Так вот, последствий мы не знаем, но эмпирически можем наблюдать стремительные изменения.
— Этот пример показывает, что дети, возможно, утрачивают понимание того, что значит учиться и зачем это делать.
— Коллеги тоже отмечают, что понимание того, зачем нужно учиться, утрачивается. Логика такая: «Зачем себе усложнять жизнь? Усилие — это сложно, это лишнее». Пишут уже плохо, читают — плохо. Почти на всех моих курсах есть отдельный элемент контроля — критическое чтение. Существует специальный продукт, разработанный специально для вузов, — инструмент для коллаборативного чтения. Я загружаю туда книгу и говорю: «Ребята, давайте читать хорошую глубокую литературу, получать опыт чтения и комментирования сложных научных текстов». Задача студентов — прочесть ее и написать 50 вдумчивых комментариев к книге. Это задание повышенной сложности. Студентам сделать презентацию, выполнить проект – без проблем. А тренировать усидчивость, читать, удерживать внимание и концентрацию — это навык, это бывает сложно. Главное — уметь внутренним взором обозреть длинный текст, понять его внутреннюю структуру, связать разные элементы между собой. Выполнять это задание соглашаются традиционно не все, и далеко не все справляются.
— Часто говорят о феномене клипового сознания: мы переключаемся с одного медиатекста на другой на и не удерживаем фокус внимания.
— Нередко этот феномен называют «клиповым мышлением», но более уместный термин — «клиповое сознание», как он изначально фигурировал в одноименной книге Федора Гиренка. По сути, мышление — это совокупность определенных мыслительных операций, включая анализ (расщепление объекта на части), синтез (соединение фрагментов информации на новых принципах), сравнение, абстрагирование. Это базовые логические процедуры, когда мы, например, от единичных свойств переходим к обобщению, и у нас появляется абстрагирование. Такой процесс нельзя отождествить с тем, о чем говорят, когда вводят понятие клиповости. А вот клиповое сознание — как особое восприятие, поток, просмотр видео без того, чтобы как-то это перерабатывать, — более уместный термин. Это явление и правда имеет место.
И мы действительно наблюдаем феномен, что студенты не готовы читать. В мое время было абсолютно нормально сидеть, скажем, над «Творческой эволюцией» Анри Бергсона, прорываться через сложные формулировки, осмыслять и текст, и свою интерпретацию, и продолжать читать. За счет этого и правда становишься умнее. А сейчас студенты более склонны к аппроксимации: «Я примерно понял, о чем это. Зачем мне туда вникать, вдаваться в детали?».
В целом мы наблюдаем избыток информации и фрагментацию картины мира. Социологи тоже говорят, что очень много разных мозаичных кусочков, на любое суждение можно найти сильный контраргумент, и картина мира становится все менее целостной. В этой ситуации человек легче «соскальзывает» в когнитивные искажения, например, в то, что называется «эхо-камерой»: он оказывается в том потоке информации, который изначально уже готов принимать, а все остальное для него не существует.
—Так человек становится объектом манипуляций.
— На практическом уровне — точно, потому что нас все сильнее затягивает в эту картину мира, мы становимся все более косными, несмотря на нарратив открытости к разным картинам мира, характерный для глобальной медиасреды. С другой стороны, подчеркну, что способность воспринимать другие картины мира и интегрировать их рождается, как и в случае с длинными текстами, из способности охватить внутренним взором разные структурные части, сравнить их между собой, проанализировать и пр. Бывает, это не получается, и проще тогда выстраивать дискретную картину мира.
— Если есть проблемы с анализом и синтезом, значит, есть риски и для креативности, дивергентного и конвергентного мышления?
— Есть разные точки зрения. Владимир Спиридонов, который занимается нейрокогнитивными механизмами принятия решений, психологией креативности, говорит, что законы творческого мышления никак не изменились, то есть креативный ресурс достаточно сильно ограничен, и человек должен уметь, отчасти волевым усилием, его включать. А Алла Шестерина отмечает, что, когда мы находимся в режиме восприятия, мы не можем одновременно с этим воспроизводить нечто, порождать (тексты, смыслы, идеи и пр). В целом, восприятие пассивно. А поскольку медиасреда предлагает нам очень много всего захватывающего, поглощающего (на это работают огромные коммерческие машины, выдача, алгоритмы, интерфейсы, UX/UI), то получается, что чем больше мы воспринимаем, тем меньше практикуемся в том, чтобы что-то воспроизводить.
— Здесь мы теряем субъектность — важнейший элемент творчества.
— Да. Приведу короткий пример. На занятиях часто возникают вопросы: утрачиваем ли мы какие-то функции? Я спрашиваю студентов: «Кто-нибудь из вас ломал конечность?». Кто-нибудь кивает. Я говорю: «Как вы ходили в гипсе? Неудобно было? А когда сняли гипс, вам приходилось разрабатывать руку? Какое-то время функции мышц восстанавливаются». Кивают. Так вот, то же самое происходит и с психикой. Если мы не используем какие-то функции, то они будут, как минимум, стагнировать, и нужно прилагать усилия, чтобы их восстановить.
— Вы отметили «уплощение эмоционального опыта» в связи с медиазависимостью. Опыт становится слишком простым, примитивным?
— По этому поводу как раз мои студенты пишут работы. Почему, например, в сериале «Телепузики» очень яркие цвета, громкие крики и простые мелодии? Потому что нет смысла усложнять, пока ребенок не способен воспринимать что-то более сложное. Однако в процессе взросления психика должна усложняться (этому способствуют и внутренние потребности организма, и внешние стимулы), и позже ребенок будет способен воспринять, например, классическую музыку или сложные произведения искусства, чувствовать их эстетику: полутона, намеки, контекст, философию. Все это усложняет наш эмоциональный опыт, делает его богаче.
Недавно мои студенты (как раз в рамках критического чтения) читали очень глубокую книгу Арона Брудного «Психологическая герменевтика» о том, что такое понимание. Я спросил, понравилась ли она им. Некоторые ответили: «Я не понимаю, зачем так сложно писать. Там простая мысль, почему бы ее не изложить просто?». То есть студенты уже сопротивляются и нередко готовы воспринимать только довольно плоские тексты, где якобы «самая суть» и «нет воды», то есть тексты в информационном стиле. Но вспомним, чем дилетант отличается от профессионала. Дилетант ухватывает самое основное, и ему этого достаточно, а профессионал глубоко вникает в детали, он способен оценить их значимость.
Я сейчас больше про интеллектуальные вещи сказал. А если говорить про уплощение эмоционального опыта, то здесь проблема в том, что он не позволяет индивиду обрести такое качество психики, когда становится возможно замечать тонкие оттенки чувств. По амплитуде переживаний ему доступны лишь очень интенсивные – он способен их распознать (например, когда кто-то сильно злится). Отчасти этим может объясняться множество обращений к психологам с паническими атаками: у человека есть большое количество недифференцированного психического возбуждения, он про него ничего не понимает, и ему нужен психолог, чтобы немного снизить эту интенсивность путем дифференциации — понять, что он чувствует, каков смысл этих чувств, и в этом смысле немножко усложнить психику.
А так — длинные, сложные медиатексты и длинное, сложное кино нередко воспринимаются с трудом. Это свидетельствует о том, что запрос на более сложные чувства понемногу снижается. Логика такая: «Непонятно! Дайте что-нибудь попроще». Но тогда и в межличностных отношениях сложнее справляться.
— Нет нюансировки чувств? Один человек с трудом понимает другого?
— Да, сложные чувства с трудом обретают смысл, с трудом распознаются. Что касается второго вопроса, то понять другого можно только через умение раскладывать сложные чувства на простые составляющие.
— Сейчас многие читают книги по психологии, смотрят стримы и видеоролики известных психотерапевтов, погружены в их телеграм-каналы. Но проблем при этом не становится меньше.
— Я за статистикой не слишком слежу, но, по некоторым данным, сегодня диагностируется больше психических расстройств, выписывается больше препаратов, чем раньше. Некоторые эксперты объясняют это тем, что просто психологическая культура стала выше…
— То есть это вопрос диагностики – мы лучше опознаем проблемы?
— Да. Другое объяснение — в том, что этих явлений действительно стало больше. Но неизвестно, как в этом смысле ситуация устроена. Здесь нужны точные данные и дополнительные исследования.
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
