Изображение создано при помощи модели Perplexity
Русский синтаксис – тема сложная, глубокая, обещающая интриги и открытия. А для кого-то – даже травматичная: попробуйте укротить все запятые, двоеточия, тире, приручите примыкание и управление, победите составные предлоги – коварные «в течение» и «несмотря на»! Задача для рыцарей без страха и упрека. А теперь взгляните на тему иначе – так, как сделал лингвист Александр Летучий, автор книги «Русский синтаксис: структурные и неструктурные объяснения», опубликованной Издательским домом ВШЭ. О своем необычном подходе исследователь рассказывает в статье для IQ Media.
Александр Летучий
Доктор филологических наук, профессор Школы лингвистики НИУ ВШЭ, научный сотрудник Научно-учебной лаборатории по формальным моделям в лингвистике факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Института русского языка РАН
В школе одним из самых неинтересных предметов для меня был русский язык. А на уроках русского – темы, связанные с синтаксисом. Школьный синтаксис – это когда нужно подчеркнуть одной чертой подлежащее, а другой дополнение. Я подчеркивал и не понимал: зачем нужно определять, одно подлежащее у двух глаголов или разное, если я и так грамотно пишу.
Недавно у меня вышло учебное пособие «Русский синтаксис: структурные и неструктурные объяснения». Сейчас русский синтаксис – это главное поле моей деятельности в лингвистике. В чем же дело – люди со временем меняются, синтаксис меняется или что-нибудь еще?
На самом деле проблема очень простая: в школе русский язык изучают как комплекс правил – про то, как правильно писать или как размечать члены предложения. В школьном варианте кажется, что про синтаксис уже все известно, и задача ученика – просто запомнить, как правильно.
А настоящий синтаксис, которым занимаются лингвисты, совсем не про то.
Мы смотрим на закономерности строения предложения и пытаемся объяснить, почему одни предложения нам кажутся возможными, а другие –нет, какие в существующих описаниях обнаруживаются лакуны. И вообще, как можно показать структуру предложения, чтобы получилась компактная, строгая и непротиворечивая система.
Про это я и старался писать.
Опыта написания учебных книг на тот момент у меня не было. Поэтому я пытался лавировать между двумя крайностями: с одной стороны, пояснять все как можно более доступно (поскольку книжка все‑таки учебная), а с другой, не ограничиваться простыми вещами – иначе студентам‑лингвистам будет неинтересно. Как правило, на лингвистику в Вышку и другие сильные вузы приходят мотивированные люди, и без научного каркаса им просто не будет смысла читать книгу.
История появления этой книги и смешная, и в то же время невеселая. В какой-то учебный год у нас не возникло контакта со студентами. В конце концов один из студентов прислал мне результаты опроса, из которого было ясно, что понимать курс трудно. Тогда я и решил, что нужен конспект курса.
Вначале это был именно конспект, каждая тема коротко излагалась в отдельном файле. Потом все разделы соединились в общий файл, а уже при написании учебного пособия книга сильно расширилась. Главная моя задача – доступно показать, как можно исследовать русский язык строгими методами, проверять, как ведут себя языковые единицы.
Например, мы все вроде бы знаем, что такое подлежащее – то, что в предложении «Слон поднял хобот» слово «слон» надо подчеркнуть одной чертой, это классика еще из школы. На самом деле здесь больше вопросов, чем ответов: например, есть ли подлежащее в предложении «Мне стыдно за себя»? Ответ не очевиден, решение – это не догма типа «В этом предложении нет подлежащего», а результат проверки.
Синтаксис, на мой взгляд, лучше других частей лингвистики показывает еще одну интересную вещь.
Лингвистика – вроде бы типичная гуманитарная наука, но по методам и по тому, как проходит исследование, она даже больше похожа на химию, биологию или математику.
Почему так? Во-первых, такие гуманитарные науки, как история или литературоведение, часто основываются на закрытом наборе материала (например, исторических источников и исторических событий, о которых они рассказывают, или литературных произведений). Провести эксперимент здесь вряд ли можно – эти науки берут как исходную точку реально случившееся, обдумывают его, делают максимум возможных выводов. А химия, биология или математика могут экспериментировать: смотреть, что будет с этим химическим элементом, если подвергнуть его какому-нибудь воздействию, или что будет с живым существом, если его поместить в особые условия. Лингвистика делает почти то же самое, с поправкой на то, что изучаемые объекты здесь – не животные и химические элементы, а слова и предложения.
Например, мы вроде бы знаем, как устроено согласование прилагательных и местоимений. Но когда мы просматриваем много реальных языковых примеров или строим искусственные предложения и проверяем на носителях языка, результаты иногда оказываются непредсказуемыми. Вот реальный пример, где к слову «народы» относится одушевленная форма местоимения «который» («которых они представляют»): «<…> Никто из них никогда не забывал об интересах народов, которых они представляют». [Комсомольская правда]. Почему это так – ведь слово «народ» формально вроде бы одушевленное, во всяком случае, в винительном падеже это заметно: «Политики нередко обманывали народ».
В синтаксисе возможности эксперимента очень велики. Можно сказать, что мы никогда не будем знать все о синтаксисе, даже если очень хорошо знаем язык. Конструкций в языке очень много, и еще больше отдельных предложений. Всегда найдутся такие вопросы, на которые мы не то что не знаем ответов – мы и самих таких вопросов не ставили. Именно такие сложные случаи и составляют ядро книги.
В практических учебниках по языку сложные случаи нередко даются как исключения. Но я пытаюсь показать, что их нельзя отбросить как малозначимые, периферийные. Часто явления, которые не вписываются в известные нам правила, это не просто исключения – они показывают, что система устроена сложнее, нужно оптимизировать описание изучаемых языковых явлений.
С одним вопросом – «Что интересного в синтаксисе?» – вроде бы разобрались. А почему именно русский синтаксис? Вроде бы о русском языке известно очень много – а есть языки, для которых даже не написаны грамматики и словари.
Например, одну из самых интересных конструкций, которой мне приходилось заниматься, я позаимствовал у инструктора по вождению. Учеником я был не очень способным – с вождением складывалось труднее, чем с синтаксисом, – и однажды Евгений, когда я начинал ехать, сказал такую фразу: «Нажимать на педаль надо не резко, чтобы, когда ты стартовал, машина не заглохла».
Если подумать, то правильно (по грамматическим нормам) нужно сказать «чтобы, когда ты стартуешь» (стартуешь ты сейчас, а союз «чтобы» связан с глаголом «заглохнуть» – получается «чтобы машина не заглохла»). Но на практике бывает часто по-другому: под влиянием союза «чтобы» форма прошедшего времени появляется сразу у двух глаголов («стартовал» и «заглохла»).
Из этого кейса у меня выросло большое поле исследований, которые не завершены и сейчас, – исследования того, что меняется, если усложняется синтаксическая структура предложения.
Часто считается, что с прибавлением новых придаточных предложений не меняется ничего, можно по регулярным правилам одинаково присоединять (потенциально) сколько угодно частей (это свойство называется рекурсивностью – над языковой структурой, где есть, например, предложение со словом «который», можно снова произвести ту же операцию и добавить еще одно придаточное с «который»). Допустим: «Это человек, который поздоровался с соседом, который увидел его жену, которая собиралась в магазин, который находится около старого дома, который скоро снесут строители, которых пригласила мэрия города». Или возьмем стихотворение Маршака «Дом, который построил Джек»: «Вот кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек».
На самом деле, когда у предложения сложная структура, проявляются некоторые процессы, которые нельзя наблюдать на более простых структурах. Вот так, из бытовых ситуаций, из очень простых примеров, вырастают новые темы для исследований. Это не отменяет изучение малоисследованных языков – просто для них исследование устроено по-другому.
В заключение скажу еще одну вещь, которая была для меня важна при написании книги. Синтаксис – это не изолированная система, и изучать его интересно в связи с другими разделами лингвистики, особенно с морфологией и семантикой. Возьмем два предложения: «Мне странно такое от тебя слышать» и «Бывшему министру странно об этом не знать».
Хотя конструкции здесь очень похожие – в обоих предложениях есть предикатив «странно» и дополнение в дательном падеже, – в действительности они устроены по-разному. И помогает нам это понять семантика, то есть изучение смысла предложения. Если в первом примере дополнение «мне» – этот тот, кто чувствует, что ситуация странная, то во втором дело обстоит не так: странной ситуацию считает говорящий, а «бывший министр» – это тот, кого, собственно, упрекают в незнании чего-то.
В русском синтаксисе еще много интересного и неисследованного! Читайте, и, может быть, у вас тоже возникнут мысли о любопытных синтаксических правилах и конструкциях.
Редактировала Ольга Соболевская
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
