12 мая 2023
«Элегантная изобретательность» — «узаконение неумелости», «живые отклики на мир» — «хладность и рассудливость», «грандиозная симфония» — «дешёвый раешник», «плодотворный синтез» стилей — «антисанитарная близость» несовместимых выражений. Так эмоционально и контрастно критики оценивали поэзию Иосифа Бродского. Впрочем, даже скептики признавали дар и безграничную культурную память поэта. Недавно в свет вышла книга «И.А. Бродский: pro et contra. Антология» (Санкт-Петербург, Издательство РХГА, 2022), составленная филологами Ольгой Богдановой и Александром Степановым и раскрывающая весь спектр мнений о наследии поэта. В конце мая последует второй её том. Книгу и современное восприятие поэзии Бродского IQ.HSE обсудил с Александром Степановым — стиховедом, автором монографии «Что слышит поэт? Бродский и поэтика перекличек».
Александр Степанов,
доцент Школы филологических наук
факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ
— Читаешь книги «И.А. Бродский: pro et contra. Антология» и «Что слышит поэт? Бродский и поэтика перекличек» — и представляешь себе поэзию как один большой вечер в Политехническом музее, на котором свои стихи по очереди читают Гораций, Державин, Мандельштам, «шестидесятники» и Бродский; Сафо, Цветаева и Ахмадулина. Диалог поэтов разных времен не кончается, претворяясь в стихи. Какой метафорой вы бы описали поэзию?
— «Но, может быть, поэзия сама — / одна великолепная цитата», — писала Анна Ахматова. В «Тайнах ремесла» она рассуждала:
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житьё:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё. <...>
Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины...
Писание стихов — это не только «танец артикуляционных органов», как эффектно сформулировал Виктор Шкловский, но и работа слуха: поэт слышит предшественников, современников, стараясь выработать собственную дикцию. Чужие голоса помогают обрести свой, без их хора автор рискует остаться поэтом лишь для себя и своих знакомых. Поэт более чем кто-либо есть то, что он читает и слышит.
Иосиф Бродский говорит об этом в «Нобелевской лекции» (по случаю вручения ему Нобелевской премии в 1987 году). Утверждая частность человеческого существования, он ощущает себя суммой поэтов, которые были его предшественниками: «<...> Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахматова, Уистен Оден <...>. Эти тени смущают меня постоянно <...>. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой — но всегда меньшей, чем любая из них, в отдельности».
Бродский говорит и от их имени тоже. Поэзия — это всегда диалог — в бахтинском, широком его понимании. При этом в стихах диалог происходит в определённых ритмических условиях, он опосредован формой. Поиск интертекстов — задача увлекательная, но уязвимая: мы слышим больше, чем в состоянии объяснить. Но если для поэта, как отмечал Андрей Битов, «слышать звон бывает более чем достаточно, не обязательно знать, откуда он», то для исследователя важно установить источник этого «звона». Отсюда задача — обосновать ритмические взаимодействия, доказать, что они существуют не в голове читателя, а в тексте. Внимание к стихотворной форме позволяет избежать субъективности, верифицировать переклички.
— 20-30 лет назад была настоящая «бродскомания». Все читали стихи поэта, вышел документальный фильм «Прогулки с Бродским», в котором два друга — Иосиф Бродский и Евгений Рейн — вели в Венеции диалоги о творчестве и России. Стихи поэта исполняли со сцены Сергей Юрский и Михаил Козаков. Был взлёт бродсковедения. Как обстоит дело сейчас?
— Мне кажется, отношение к Бродскому спокойнее, чем двадцать лет назад. Ажиотаж утих, поэт пошёл в народ, сегодня не только самодеятельные авторы пишут «под Бродского», но и профессиональные стихотворцы продолжают использовать его ритмические модели, стилистику, образы. В литературных журналах и в интернете встречаются подражания Бродскому разного качества. К счастью, поэзия второй половины XX века Бродским не ограничивается. Пути в ней прокладывали разные авторы, среди которых неоклассики и авангардисты, метаметафористы и концептуалисты…
Отношение к Бродскому у профессиональной аудитории в целом позитивное. Но слышны и жалобы: Бродский многих «задавил», «загнал» в свои дольники, из-под «глыбы» Иосифа невозможно выбраться. Отчасти это так, но поэту далеко до диктатора. Он представляет опасность, скорее, для эпигонов, а тем, кому есть, что сказать, прививка Бродским не повредит. Им стоит переболеть, чтобы двигаться дальше.
Бродский вошёл в канон, и никто, кроме отдельных скептиков, не будет это оспаривать. И всё-таки мода на него прошла. А если и сохранилась — то у молодых авторов, которые попадают под влияние чужого стиля: Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Геннадия Алексеева, Александра Еременко.
— Антология «И.А. Бродский: pro et contra...» представляет очень разные взгляды на творчество поэта. Но многие опубликованные в ней статьи впервые вышли довольно давно. И тогда ещё Бродского упрекали за «выкрученность» фраз, сниженный словарь, немузыкальность (Александр Солженицын), «антисанитарную близость» разностилевых выражений (Николай Славянский), объясняли его известность политическими преследованиями (Наум Коржавин). Были попытки доказать, что король якобы голый. В антологии мы видим эволюцию этих взглядов — и причины нынешнего консенсуса относительно величины Бродского как поэта.
— Масштаб Бродского признаётся не только филологами. Готовя в 2020 году сборник «Поэтика Иосифа Бродского и векторы развития русской поэзии», мы обратились к поэтам с вопросами. Один из них звучал так: «Помните ли Вы своё знакомство со стихами Бродского? Какое впечатление они на Вас произвели?» Семь поэтов (Ольга Седакова, Алексей Пурин, Вячеслав Куприянов, Владимир Гандельсман, Владимир Строчков, Елена Зейферт, Светлана Кекова) отметили в Бродском редкую самобытность, завораживающую просодию, метафизический горизонт стихов, мифологию языка и т.д.
Нападают на Бродского, как правило, отчаянные полемисты, причём как с правой, так и с левой стороны. Для сторонников гуманистических ценностей Бродский — проводник имперских идей: великодержавность, колониализм и т.д.
Надо сказать, что он провоцировал подобное к себе отношение. Но если иметь в виду качество стихов, то уровень мастерства Бродского признаётся большинством профессиональных читателей. Бродский — поэт, чьё творчество переступило национальные границы и стало достоянием мировой культуры.
— В «Прогулках с Бродским» Иосиф Александрович сетует, что среди плеяды поэтов обычно лишь один притягивает внимание общества. Параллельно с Пушкиным творили Баратынский и Вяземский, но «солнцем русской поэзии» оказался только он. Не случилось ли то же самое с Бродским?
— В известной степени так и произошло: его имя заслонило многих представителей «второй культуры». В Ленинграде Бродский был не единственным поэтом, на роль «главной» фигуры в разное время выдвигались Леонид Аронзон, Глеб Горбовский, Виктор Соснора и др. Но вмешалась политика, сделав Бродского жертвой режима. Суд, ссылка, письмо философа-экзистенциалиста Жана-Поля Сартра в защиту поэта, признание и поддержка Уистена Одена способствовали накоплению символического капитала. Понятно, что Бродский — не единственная вершина и делит первенство с другими неподцензурными авторами, такими как Евгений Кропивницкий, Генрих Сапгир, Виктор Кривулин, Ольга Седакова и др.
— Бродский отчасти ощущал себя изгнанником, собратом Овидия, Данте, Пушкина, Мандельштама. При этом его обвиняли в «имперскости». В «Прогулках с Бродским» он иронизирует, что у него двойное имперское сознание — советское и американское. Однако блогеры часто изображают его как ярого антисоветчика. Есть ли предел этой мифологизации?
— От неё, наверное, не уйти. А когда ситуация накаляется, Бродского начинают делить политические силы. Для сторонников русского европоцентризма Бродский важен духовной независимостью и творческой свободой: «Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря» («Письма римскому другу»). Кому-то он интересен темой империи. Поэт болезненно воспринял отделение Украины, но падение СССР приветствовал и ностальгии по советской эпохе никогда не испытывал. Да, западная демократия не идеальна, но из политических режимов она, по Бродскому, меньшее зло.
Интересно, что, отдавая предпочтение Западу, Бродский считал Восток средоточием варварства («Путешествие в Стамбул»). Думаю, это связано с опытом жизни в Советском Союзе, который во многом был для него ментальным продолжением Азии (блоковское: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы…»). В стихотворении «Назидание» (заглавие фонетически связано со словом «Азия») поэт даёт инструкцию тому, кто решил отправиться в Россию-Азию: «Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах, / в избах, банях, лабазах — в бревенчатых теремах...». Азия у Бродского — пространство, угрожающее человеку. Отсюда страх перед людской массой, «наважденьем толп» («Сидя в тени»).
Христианский Запад, переживший Возрождение, конечно, ближе и понятнее Бродскому, чем мусульманский Восток: «Жестоковыйные горные племена! / Всё меню — баранина и конина. / Бороды и ковры, гортанные имена, / глаза, отродясь не видавшие ни моря, ни пианино» («К переговорам в Кабуле»).
Человек для Бродского всегда важнее государства, и тоталитарный опыт его родины — СССР — укреплял его в нелюбви к советскому режиму. Это влияло даже на оценку Бродским русской поэзии, которая не устраивала его своими утешительным пафосом и оправданием миропорядка.
В «Речи на стадионе» поэт сказал: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Из всех частей тела наиболее бдительно следите за вашим указательным пальцем, ибо он жаждет обличать». Для Бродского человек сам — источник своих бедствий. Личная ответственность за всё происходящее — позиция, которой Бродский придерживался и в жизни, и в стихах.
— Анна Ахматова советовала Бродскому придумать свою собственную строфу — как Байрон или Спенсер. Создал он эту личную строфу?
— Персональную строфу не создал, но свою метрическую форму нашёл. Это так называемый сегментный дольник Бродского, где каждая строка распадается на два полустишия, причем бóльшая часть сегментов имеет структуру трехиктного дольника. Размер стал ритмическим идиолектом Бродского и чаще всего воспроизводится его последователями и подражателями. К данной форме можно отнести тексты с не менее, чем 75% сегментов, соответствующих структуре трехиктного дольника. Упомянутое выше «Назидание» написано именно таким размером:
Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
в избах, банях, лабазах — в бревенчатых теремах,
чьи копчёные стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть — притом в темноте — топором над ней <…>
Этот ритм — своеобразная визитная карточка Бродского.
— По Мандельштаму есть двухтомная энциклопедия. Есть ли похожий проект по Бродскому и нужен ли он — с учётом существования хороших биографий поэта (у Льва Лосева и Владимира Бондаренко), воспоминаний о нём, «Большой книги интервью» (составитель — Валентина Полухина), коллекции бесед и других трудов.
— Насколько я знаю, такого проекта нет. С Мандельштамом иначе, потому что его изучение институциализировано: есть Мандельштамовский центр в НИУ ВШЭ и Мандельштамовское общество, существует лаборатория мандельштамоведения в РГГУ. Исследователи Бродского встречаются только в сборниках, не считая конференций. На антологию «И. А. Бродский: pro et contra» был выделен грант, и Ольга Богданова через Ирину Романову (профессора Смоленского государственного университета) обратилась к коллегам с предложением принять участие в проекте. Мы собрали авторов, чьи работы составили часть первого тома и часть второго (он сейчас в стадии вёрстки и ожидается в конце мая). Два тома антологии — это неплохо. По крайней мере, они позволяют говорить о бродсковедении всерьёз, без интонационных кавычек.
Не уверен, что энциклопедия по Бродскому так уж нужна. Есть литературная биография поэта и двухтомник его стихотворений и поэм, подготовленные Львом Лосевым. Имеются сборники научных трудов, выходившие в Твери, Смоленске, Москве, Санкт-Петербурге, Томске. Есть серьёзные зарубежные исследования, опубликованные в США, Польше, Италии, Финляндии, Германии; часть из них доступна в России. О российских монографиях не говорю, но их не менее десятка.
— Предлагаю считать аналогом энциклопедии вышедшую антологию. Чего там только нет: Бродский и джаз, поэт и живопись, поэт и метафизика, не говоря уже о массе статей о перекличках Бродского с другими поэтами. А есть ли шанс, что найдутся какие-либо неизвестные тексты Бродского?
— Не знаю, надо спросить у Дениса Ахапкина (автора статей и монографий о Бродском), который работал с архивом Бродского в Йельском университете в Нью-Хейвене (США).
— Знаменитое стихотворение Бродского «Представление» Солженицын резко назвал «срывом в дешёвый раешник». Писателя возмутили «Гоголь в бескозырке» и «Лев Толстой в пижаме» и пр. Но ведь это яркий пример бахтинской карнавализации — с «весёлой относительностью всего», пародией, миксом высокого и низкого?
— Это стихотворение и нужно рассматривать сквозь призму карнавализации. Ничего оскорбляющего нашу культурную память в нём нет. Это карнавальный перевертыш, где идеологически высокое снижается, а низкое реабилитируется. Очень много таких произведений у Генриха Сапгира. Что касается Солженицына, то они с Бродским в известном смысле антиподы: один боготворил Россию, другой — только её язык; для одного Россия воплощала высшие духовные ценности, для другого — страх и произвол.
— «Представление» вызывает ассоциации с поэмой Блока «Двенадцать». Блок тоже впустил в поэзию голоса улицы, её рваный ритм.
— Конечно, «Представление» перекликается с поэмой Блока «Двенадцать»: те же доминирование хорея, фрагментарность композиции, обилие диалогов, голоса улицы, связь с балаганной культурой.
— Интересна литературная генеалогия Бродского. Похоже, он идёт от Державина (а отчасти — и от Горация) в большей степени, чем от Пушкина. Так, стихотворение «На смерть Жукова» Бродского отсылает к «Снегирю» Державина (о смерти Суворова). Но это только один пример. Бродский и правда «созвучен» XVIII веку с его риторичностью и рассудочностью?
— Бродский связан с XVIII веком многословностью, стилистической избыточностью, усложненным синтаксисом, памятью жанров (ода, сатира, эклога, элегия), визуально-графическими решениями некоторых стихов. Влиянием Пушкина дело тоже не ограничивается. Бродскому порой ближе Баратынский. Но самая тесная связь — с поэтикой русского модернизма, описанной в коллективной статье «Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма».
Бродский оказался тем мостом, который соединял русскую неподцензурную поэзию с поэзией Серебряного века. Эта связь была искусственно прервана, и поколение Бродского её восстанавливало. Отчасти — благодаря тому, что Иосиф Бродский общался с великой Анной Ахматовой.
Бродский ориентировался не только на Золотой век и русский модернизм. Он осваивал англоязычную поэтическую традицию, в ссылке учил английский язык, переводил английских и американских поэтов. Вскоре это проявилось в его стихах. Их «нерусское» звучание не нравилось Солженицыну; его не устраивали отчужденный тон, отсутствие эмоционального напора, душевности.
Взгляд на мир из вечности, для которой человек — та же вещь, Бродский унаследовал от Роберта Фроста, Томаса Элиота. Он не принял усреднённый стиль советской поэзии, наполнив свои произведения отсылками к мировой культуре, как это делал до него Осип Мандельштам.
— Бродский во многом открыл для русских читателей Джона Донна, до того пребывавшего для нас в тени своего современника Уильяма Шекспира.
— Верно. О Джоне Донне я студентом (как и многие мои товарищи) узнал из «Большой элегии Джону Донну» и потом обратился к книгам Андрея Горбунова (специалиста по истории зарубежной литературы, исследователя поэзии Джона Донна) и Светланы Макуренковой.
— Бродского упрекали в «ощущении прейскуранта», каталогизации, «складе» существительных. Он и правда густо сополагает их: «Сотрапезник, ровесник, двойник, молний с бисером щедрый метатель...» («Памяти Геннадия Шмакова»). Но ведь за этими заклинаниями скрываются эмоции, травма?
— Очень может быть, хотя Бродский видел свою эволюцию в нейтрализации эмоций, в приближении звучания стиха к звуку маятника. Отсюда отказ от прилагательных — урок, усвоенный Бродским у Евгения Рейна. Двустишие из стихотворения «Памяти Геннадия Шмакова», которое Вы привели, — пример пополнения предметного ряда и уменьшения числа слов, обозначающих признак предмета. Это одно из средств смысловой компрессии, «уплотнения» мира, в котором понятия и вещи важнее, чем их оценка. Бродский отказывается от эпитетов — наследия романтической и символистской поэтики, акцентируя предметно-понятийную и процессуальную сферы.
— В мире Бродского часто текут реки, сияет рождественская звезда, царит «необъяснимая тоска» — и везде много-много вещей, звуков, ароматов. А для вас какие мотивы у поэта — главные?
— Для меня Бродский — поэт плоского рельефа, водной глади, пустынного пространства, холода, севера, статуй, руин. Иными словами, поэт, воплощающий твёрдость духа и стойкость повседневного существования.
Бродский избавляет человека от романтических иллюзий, показывая пример мужества и смирения. Герой Бродского может быть мизантропом, но при этом не перестает транслировать важную мысль — мы конечны и неповторимы — и уже поэтому не нужно мешать друг другу жить. В стихотворении «В горах» он пишет:
Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, моё с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.
Нам остаётся только любить друг друга, потому что даже это не навсегда:
То не ангел пролетел,
прошептавши: «виноват».
То не бдение двух тел.
То две лампы в тыщу ватт
ночью, мира на краю,
раскаляясь добела —
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.
В речи перед выпускниками Мичиганского университета (1988 год) Бродский советовал не слишком доверять политикам, любить родителей, стараться быть скромным. Наверное, кому-то этого покажется мало. Но сделать это подчас труднее, чем переделать мир.
Поэзия по большому счёту ничему не учит, она лишь напоминает, что «рядом с вами всегда кто-то есть: ближний. Никто не просит вас любить его, но старайтесь не слишком его беспокоить и не делать ему больно…».
— В книге «Что слышит поэт? Бродский и поэтика перекличек» звучат диалоги Иосифа с его коллегами разных времён…
— Мне было интересно исследовать у Бродского процесс передачи и сохранения поэтической памяти. При этом стихотворный размер и строфика, благодаря мнемонической способности формы, служат носителями смыслов, которые обнаруживаются при сопоставлении текстов.
— Как писал стиховед Михаил Гаспаров, анализ интертекстов требует осторожности: «Где кончаются наши субъективные ассоциации и начинается наше право утверждать, что словесная перекличка <...> не случайность, а действительно подтекст?»
— Методологически я ориентировался на работы нашего великого стиховеда. В своё время американский литературовед Гарольд Блум заметил, что стихотворение часто пишется как отклик на другое стихотворение, но поэт не всегда это осознаёт. За него это делает ритм, который усваивается поэтом-последователем лучше, чем лексика и синтаксис. Во избежание слуховых галлюцинаций мне хотелось вооружиться надежным инструментом. Поэтому я отталкивался от ритма, дополняя звуковые переклички другими: лексическими, синтаксическими, мотивными и т. д.
Если Гаспаров работал с большим корпусом текстов, то я сосредоточил внимание на сравнительно небольшом числе произведений. Мне было важно увидеть, как транслируется литературная память, как она передается от одного текста к другому, как один поэт продолжает существование другого в культуре.
IQ
