«Хозяин», «сын», «пользователь» — эти определения своей роли в природе, свойственные жителям сел Сибири, Севера и Дальнего Востока, понятны и ожидаемы. Но встречаются и нетривиальные оценки. Так, некоторые селяне восточного побережья Приморья называют себя «ворами» биоресурсов. Причины подобного восприятия изучил социолог Артемий Позаненко из НИУ ВШЭ.
«Парадокс Приморья» — так исследователь назвал весьма своеобразное самовосприятие роли в окружающей природе у жителей местных сел. Участники совместной экспедиции* НИУ ВШЭ и ДВФУ, предпринятой в 2019 году для изучения неформального природопользования в Приморском крае, столкнулись со странным явлением.
«Некоторые информанты характеризовали себя непривычным образом — называли себя “ворами”, говорили, что “крадут” природные ресурсы — рыбу, дичь, дикоросы, — рассказывает Артемий Позаненко. — Ни с чем подобным я не встречался ни в собственных экспедициях, ни в литературе, ни в беседах с коллегами».
Если говорить о самоидентификации селян российской периферии, то жители слабозаселенных территорий, где природные ресурсы крайне важны для жизнеобеспечения, обычно считают себя либо «хозяевами», либо «сыновьями» природы. Обитатели же «многолюдных» местностей, как правило, занимают позицию простых «пользователей»:
«Хозяева» считают, что окружающая природа принадлежит им, и утверждают, что, как и положено разумным хозяевам, ответственно подходят к природопользованию. Такое восприятие типично для этнически русских сёл и сёл со смешанным населением, подвергнувшихся сильному воздействию внутрисоветских миграций.
«Сыновья» природы — самоощущение представителей коренных народов. В их дискурсе о бережном отношении к природе к рациональному добавляется сакральное. Тайга (степь, горы, тундра) населена духами и божествами.
Категория «пользователей» — общая для горожан и селян — включает людей, которые и за собой, и за другими признают право добывать природные ресурсы. Это рыбаки-любители, охотники-любители, грибники, собиратели ягод и пр. У слова «пользователь» здесь нет отрицательных коннотаций — речь о нещадной эксплуатации природы не идёт.
Все три названные группы уверены, что как местные жители имеют право пользоваться природными ресурсами вне зависимости от того, законно ли это. Браконьерами считаются лишь те, кто, с точки зрения местного сообщества, хищнически подходит к природопользованию.
В Приморье же многие жители местных сел называют себя, вопреки привычным представлениям, «ворами» природных ресурсов. Информанты говорили, что дровяной лес они «просто воруют» (получить его легально сложно), рыбу «приворовывают». Местный рыбак по поводу добычи икры заявил: «Грабить, так грабить». Контролирующие инстанции утверждали, что люди «как воровали, так и будут воровать».
И ещё один существенный момент, конструирующий отношения с природой, — некоторое отчуждение. «В представлениях местных жителей природные ресурсы принадлежат государству, лично инспекторам, рыбопромышленникам, но только не им самим», — отмечает исследователь.
Реальные практики природопользования сельских жителей, характер и объёмы промысла в разных локациях могут быть близки. Но самовосприятие при этом может различаться. При одних и тех же действиях человек на Русском Севере может считать себя хозяином, на Алтае — сыном, а в Приморье — вором.
Ключом к пониманию «приморского парадокса» могут служить полевые данные — десятки интервью с местными жителями (включая промысловиков, представителей коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока (КМНС), предпринимателей, представителей местной власти и пр.), проведённые в девяти населенных пунктах одного из прибрежных районов, а также включенные наблюдения.
Полевой опыт показывает, что нестандартный дискурс приморских селян могут объяснять три фактора:
слабая укоренённость, «текучка» населения на этих территориях;
большое количество «чужаков»;
регулярное давление со стороны многочисленных контролирующих органов.
Все эти контекстуальные предпосылки влияют на поведение и самовосприятие сельских жителей, пользующихся дарами природы.
Самые прибыльные приморские биоресурсы — красная рыба, женьшень и кедровые шишки. Каждый из этих ресурсов может приносить удачливому промысловику сотни тысяч рублей за сезон. «Наши вот ходили [искать женьшень], по 400 тысяч взяли [на каждого за один раз]», — говорит информант. Другой участник беседы вспоминает: «Года три или четыре назад у меня знакомый спокойно поднял больше мульта [миллиона]. Тупо занимался орехом».
Ощутимый заработок могут также приносить копытные, соболь, медведь (благодаря продаже дериватов — лап, желчи, когтей, зубов и пр.), кабарга (мускусные железы). Среди источников дохода также лимонник, элеутерококк, морепродукты, пернатая дичь и пр. «С начала нереста симы (июнь) до конца сезона охоты на соболя (середина зимы) человек может почти непрерывно добывать доходные дары природы», — рассказывает исследователь.
Рабочие места в районе есть. Но промысел намного выгоднее работы. Поэтому множество мужчин в период нереста рыбы уходят в отпуск или даже увольняются.
Стоит заметить, что из всех видов доходных промыслов относительно легален только сбор кедровых шишек. В остальных случаях люди с точки зрения государства занимаются браконьерством. «Сейчас уже, по-моему, на район ни лицензий не даётся, вообще ничего, уже остались одни <...> браконьеры, — говорит сотрудник полиции. — Люди по ночам ездят, боятся, но всё равно ставят [сети]».
Получить официальное разрешение на промысел обычно либо невозможно, либо затратно, либо бессмысленно из-за низкой нормы разрешённой добычи, комментирует исследователь. Даже имея разрешение, не нарушить ни одно из правил очень сложно. В итоге большинство промысловиков действуют неформально.
По словам ведущего научного сотрудника Тихоокеанского института географии Дальневосточного отделения РАН Владимира Бочарникова, для Приморья характерна слабая интегрированность селян в природный ландшафт. Здесь сложные климатические условия, относительно недавнее заселение. В итоге люди не спешат освоиться, осесть, пустить корни. Заметна текучка населения.
Люди не только перемещаются по территории, подчиняясь сезонным природным ритмам, но и нередко меняют место жительства. «Практически в каждом населённом пункте мы встречали людей, переехавших туда недавно», — рассказывает Артемий Позаненко. Показателен пример информантки средних лет, которая уже успела сменить шесть населённых пунктов — в двух районах Приморского края, на Камчатке и на Чукотке. Но, постоянно мигрируя, человек не успевает привязаться к месту, сделать его своим.
Коренным жителем деревни здесь считается тот, кто в ней родился, а не тот, чья семья живёт тут уже несколько поколений (такая идентификация характерна для староосвоенных территорий).Слабую укорененность населения подтверждает и такое наблюдение: в приморском селе денежный оборот семьи намного больше, чем в Европейской России (выше расходы, но выше и доходы), однако в своё будущее на этой территории люди вкладываться не спешат. Они продолжают жить в небольших домиках, не строят новое жильё — то есть, вероятно, не рассчитывают пробыть здесь всю жизнь.
Неукорененность не позволяет местным жителям воспринимать окружающую природу как родную, и потому пользование её дарами они считают воровством. Ещё одна причина такого самовосприятия отношений с природой — множество посторонних людей на этих территориях.
Окружающее пространство не ощущается присвоенным, если изобилует «чужаками». Это характерно для прибрежных районов Приморья. «Шишковать» и ловить лососевых сюда приезжают из соседних районов и крупных городов. Люди снимают дома, живут у знакомых и пр. Сотрудник полиции рассуждает: «Сейчас рыба пошла. <...> Сейчас будет весь край. <...> Они будут все здесь. <...> И все <...> одни джипы. Такое ощущение, что голодающие».
На местных предприятиях работают вахтовики из других регионов. На территории присутствуют китайцы — в роли скупщиков, работников совместных предприятий, лесопереработчиков и пр.
В прибрежных водах курсируют иностранные рыболовецкие суда, прежде всего — северокорейские. Во время штормового предупреждения они подают сигнал SOS и входят в бухты (это разрешено международными морскими конвенциями). Счёт может идти на сотни судов. «На понедельник, у нас, по-моему, тайфун ожидается очень сильный, — говорит сотрудник полиции. — Там уже начали, видите, кораблики беленькие стоят. <...> Якобы кальмара ловят. А так, у них такие же сети, вычерпывают все наши запасы».
По словам информантов, морская инспекция и рыбнадзор прижимают их («Я живу возле речки и рыбы не могу поймать!» — сетует информант). Иностранцев же «никто не трогает, и они спокойно рыбачат», рассказывает местный житель.
Сельское сообщество не контролирует чужаков: их слишком много, а собственная сплоченность — на низком уровне. Для этих мест не характерна ни пространственная изоляция, ни экстремальные природные условия, которые консолидируют людей. Кооперация в период промысла очень скромная — вдвоём-втроём. В итоге в масштабах сельского сообщества подобного сотрудничества нет. Видимо, потребности в нём — тоже.
В районе действует множество контролирующих инстанций, поскольку там и тайга, и реки, и море, и пограничный режим в море, и федеральная особо охраняемая природная территория (ООПТ) и пр. Промысловикам приходится считаться с охотничьим надзором, инспекторами ООПТ, лесной охраной, Росгвардией, полицией, рыбнадзором, пограничниками и т.д.
В тайге поймать человека трудно. А на воде остаться незамеченным почти невозможно. По мнению исследователя, это отчасти объясняет, почему в дальневосточных прибрежных местностях люди считают добычу биоресурсов браконьерством. Такое же восприятие существует на Камчатке и Сахалине.
Соболятник в сибирской тайге, даже если действует незаконно, назовёт себя промысловиком. Заготовитель краснокнижных растений заявит, что он собирает или копает. Вряд ли они сочтут свои действия браконьерством. В Приморье же это обозначение переносится с рыбалки и на другие промыслы.
Рыбакам постоянно приходится иметь дело с проверками. Часто удаётся договориться. Но сам факт, что человека регулярно уличают в правонарушении, сказывается на его самоощущении.
При этом штрафы не ведут к отказу от промысла. Изъятую сеть, отданную инспектору рыбу и штраф рыбаки «отбивают» в тот же день. Взыскания за браконьерскую охоту намного серьёзнее. Однако необходимость их выплаты заставляет человека «промышлять» ещё активнее.
Итак, приморский феномен у селян связан прежде всего со слабой укорененностью населения, обилием приезжих и прессингом со стороны контролирующих инстанций. «Каждая из причин по отдельности вряд ли привела бы к такому парадоксальному для сельского жителя самовосприятию, однако здесь присутствует их комбинация», — отмечает Артемий Позаненко.
Обоснованность выделения этих факторов подтверждают кейсы из других регионов. «На Камчатке я столкнулся с ещё одной вариацией восприятия человеком своей роли в природе, — рассказывает автор исследования. — Выходец из села, представитель коренного народа, отметил, что у его односельчан есть ощущение “воровства природных ресурсов у самих себя”». Это вполне понятно, поскольку, с одной стороны, укорененность КМНС на этих землях несомненна, а с другой стороны, для этих краёв характерны активность регулирующих инстанций и обилие чужаков (рыбопромышленников).
Другой пример — восприятие неформального природопользования (рыбной ловли) у эвенков, живущих у северного побережья Байкала. Занимаясь нелегальной добычей, они утверждают, что имеют на это полное право, а воровскими являются действия контролирующих органов. При этом из трех упомянутых предпосылок наблюдается только одна – контакты с контролирующими структурами (укорененность эвенков и небольшое число «пришельцев» несомненны). Но и этот единственный фактор провоцирует «воровской» дискурс.
С учётом разнообразия вариантов восприятия себя в окружающей природе и его предпосылок, думается, что эта тема перспективна для изучения. Причём как на Дальнем Востоке, так и в других регионах, и в применении к жителям населённых пунктов разного типа.
IQ
* Проект «Открываем Россию заново» НИУ ВШЭ
