25 января 2022
В допетровские времена в одной и той же семье могли подрастать два Ивана, два Андрея или два Дмитрия. Так, младшего брата царя Василия Шуйского также звали Василий. Однако встречалось не только антропонимическое дублирование, но и «тандемы» — имена в честь парных святых: Борис и Глеб, Пётр и Павел. Нехристианские «прозвища» в семьях также могли быть семантически созвучны. Известны, например, «анатомические» антропонимы — Бедро и Голень, «ихтиологические» — Ёрш, Сом и Окунь, «хлебопекарные» — Пирог и Каравай. Как и зачем выстраивались эти ономастические ряды, IQ.HSE разобрался с помощью статьи исследователей НИУ ВШЭ Анны Литвиной и Фёдора Успенского.
Людям, облечённым властью, в средневековой Руси было важно подчеркнуть родовую преемственность. Она отчетливо проявлялась и утверждалась в именах. Так, младших представителей семьи нередко называли в честь старших. Внук становился Ярославом или Дмитрием, поскольку Ярославом или Дмитрием был его покойный дед. «Имена Андрей, Пётр, Василий вновь и вновь воспроизводились в пределах одного рода в Московской Руси, как некогда у князей Рюриковичей домонгольского времени повторялись имена Ярослав, Всеволод, Святослав», — поясняют исследователи. Так, Ярослав Владимирович Мудрый назвал сына в честь отца — Владимиром, а у князя Изяслава Мстиславича (XII век) ожидаемым образом появился сын Мстислав Изяславич.
Династические славянские (нехристианские) имена ранних Рюриковичей конструировались из ограниченного набора корней — «волод-», «слав-», «мир-», «яр-», которые комбинировались друг с другом или с другими корнями. Эти композиты антропонимически дополнительно связывали родственников.
Нарекая сыновей, Владимир Святой мог лишь единожды полностью воспроизвести имя своего отца — Святослав, зато корень «слав-» он цитировал обильно. Его детей звали, например, Изяслав, Ярослав, Мстислав, Вышеслав, Судислав, Станислав. Была у него и дочь Предслава. В дальнейшем потомки наследуют эти имена.
Однако не стоит забывать, что у правителя на Руси обычно насчитывалось несколько имён: помимо династического — публичного (поначалу славянского, не входившего в церковный календарь, а впоследствии — христианского, календарного), было крестильное — камерное, неофициальное, а также имя, получённое при постриге в монахи (если он происходил), имевшее одинаковое начало с крестильным (Феодор становился, к примеру, Феоктистом, а Димитрий — Дионисием). Среди антропонимов могли быть и «прозвища» — так назывались абсолютно любые имена, кроме крестильных и иноческих.
К XV веку князья уже редко носили языческие имена пращуров. Но обычай иметь и династическое имя — знак родовых связей, и крестильное, сохранился. Иван III Великий также назывался Тимофей-Иоанн. Симеон Гордый был ещё и Созонт. Иван IV Грозный именовался Титом и Смарагдом. Имён с прозвищами тоже немало: например, князь Семён Семёнович Ветчина Гагарин (конец XVI века), князь Федор Федорович Алабыш Ярославский (конец XV века).
Но многоимённость подобного рода была свойственна не только знати. Так, человека по имени Помяс нарекли Василием, крестили Иваном, а в постриге он стал Ионой. Инока Антония из Иосифо-Волоколамского монастыря в XVI веке в миру называли Богдан и Понырка. Можно составить целый каталог не просто некалендарных, но нетривиальных, на сегодняшний взгляд, имён, которые в средневековой Руси, однако, не выглядели чем-то экстраординарным.
Чтобы подчеркнуть горизонтальное — внутрипоколенческое — родство, братьям порой давали антропонимы, принадлежавшие к одному семантическому полю (этот принцип мог передаваться и между поколениями). Так, в труде советского историка Степана Веселовского «Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии» читаем про братьев Абашевых из Твери, которых звали Чулок и Башмак (XVI век). Жившие в XV столетии сыновья угличского боярина Бориса Васильевича Галицкого носили имена Берёза, Осина и Ива. В Муроме в семье Кравковых у Сумы Васильевича были сыновья Осип и Мешок, причем Осип, в свою очередь, назвал сына Матвей Карман (начало XVII века).
Исследователи объясняют такое антропонимическое уподобление важностью семейного единства: «Чрезвычайно удобно, когда правнук-тёзка наследует земли прадеда, но для успешного обладания этим наследием, для его благополучной передачи следующим поколениям необходимо единство между всеми правнуками — они должны действовать вместе, оберегая доставшееся им по праву крови от внешнего мира».
Чтобы вполне насладиться ономастическими казусами, добавим ещё примеры разнообразной «лексикологии» прозвищ. Так, в XVI веке известен случай, когда деда звали Григорий Трава, отца — Иван Осока, а сыновей нарекли Григорий Пырей, Иван Атава (или Отава; так называли траву после покоса), Василий Вязель (полевой горошек) и Семён Дятелина (клевер).
Антропонимы могли быть «сотканы» даже из дорогих материй. В XVI веке в Твери жили браться Аксамит и Бархат Ивановичи Мещерские (аксамит — узорчатая ткань, с золотой или серебряной нитью).
В дело шли и другие наименования предметов. Так, братья Шуйские, Иван и Андрей Михайловичи (второй из них был дедом будущего царя Василия Шуйского), звались Плетень и Частокол. В ещё одной семье сыновей нарекли Берсень (крыжовник, шиповник) и Бехтерь (большая корзина).
Встречались также прозвища с семантикой «социальных связей». В семье помещиков Бежецкой пятины Поскочиных были имена — Друг и Товарищ. Попадались парные имена с благочестивой семантикой: братья Келарь и Игумен. Или Иван Аминь и Алексей Обедня Юрьевичи Каменские. Для антропонимов годились даже абстрактные существительные: в Рязани в XVI веке жили братья Добыча и Неудача Ивановичи Алымовы.
«Глагольные» имена тоже встречались — Ширяй и Неустрой Маматовы в Казани (XVI век). Таких имен в «Ономастиконе» немало. Если пофантазировать, то в одной семье вполне могли родиться Бушуй, Гневаш и Ждан.
При этом прозвища могут появляться вместе с христианскими антропонимами своих обладателей. Так, известно, что вышеупомянутый Пирог в крещении был Степаном, а Каравай — Андреем. Их отца звали Максим Оладья.
Иногда христианские имена упомянуты не у всех братьев. Так, сыновей новгородского помещика Ивана Меньшого (XV век) звали Григорий Ёрш, Андрей Сом и Иван Окунь. Четвёртый же брат обозначен просто — Судак. Кстати, дед Григория, Андрея, Ивана и Судака носил имя Филипп Линь.
Примеры с детьми Оладьи и Осоки, внуками Линя показывают, что семантические связи имён могли выстраиваться как по вертикали — от старших к младшим членам семьи, так и по горизонтали — между братьями. Иногда семантическая перекличка была избирательной. Так, третьего брата Чулка и Башмака звали Олеша (Алексей или Александр), а брата Келаря и Игумена — Басурман.
Крещение принесло с собой целый корпус христианских антропонимов, часть из которых были связаны между собой. Так, Пётр и Павел нередко почитались совместно — и братьев называли по их именам. Эта традиция существовала и в петровскую эпоху. Петром и Павлом нарекли, например, сыновей Александра Меншикова, умерших в младенчестве.
Аналогично происходило наречение в честь Бориса и Глеба — первых исконно русских святых. Причём в одной семье могли задействовать сразу четыре имени страстотерпцев: в крещении Бориса и Глеба звали Роман и Давид. Тем самым «отдаётся особая дань почитанию святых родичей, а заодно демонстрируется связь между тремя или четырьмя братьями сразу, поскольку связь между их именами — Роман, Давид, Борис и Глеб — очевидна на Руси всякому, благодаря чрезвычайной популярности борисоглебского культа», поясняют исследователи. Со временем «борисоглебская» традиция сходит на нет, хотя парные имена ещё появляются, например, в семье бояр Морозовых (о них ниже).
Бывало, что нарекавшие стремились подчеркнуть генеалогическую связь своей семьи с известными русскими святыми. Так, в XVII веке Никита Одоевский назвал сыновей Михаилом и Фёдором в честь святых Михаила Черниговского и его боярина Фёдора, так как Одоевские возводили свою родословную к этому князю. По сути, они следовали той же стратегии имянаречения, что и князья конца XI–XII века, для которых важным элементом культа Бориса и Глеба оставалось близкое родство со страстотерпцами.
Любопытен и другой случай: в XII веке в Новгороде жили братья Вячеслав и Богуслав. Имя Вячеслав — от имени чешского князя Вацлава, принявшего мученическую смерть за веру, — успело к тому времени христианизироваться, попасть в месяцеслов. Культ святого Вацлава был вполне распространён на Руси. А вот имя Богуслав — «рукотворное»: христианским оно не было, а значит, не могло стать крестильным. Но благочестивая семантика этого имени могла заставить воспринимать его как удачную пару к имени христианского святого. Так или иначе, у новгородца Богуслава было ещё одно христианское имя (крестильное), но оно неизвестно.
Можно ли считать, что семантически сближенные имена в одной семье — сравнительно новый феномен, появившийся после того, как отжили свой век комбинации с двухосновными славянскими антропонимами? Для домонгольского времени не всегда можно «уверенно говорить о параллельном обыгрывании как двусоставных, так и недвусоставных, но семантически сближенных имен детей в одной семье», отмечают Анна Литвина и Федор Успенский. Но весьма вероятно, что такая «работа» с односоставными антропонимами, как в XV–XVII столетиях, была возможна и раньше. Исследователи поясняют: «Вымывание из элитарной среды двусоставных славянских имен, очевидно, не могло не отразиться на самом принципе прочерчивания связей по горизонтали».
Одна из моделей, когда перекликались «эпитеты» братьев, заставляет вспомнить ситуацию с ономастическими детерминативами типа Воин, Исповедник, Постник, Стратилат, Верига. Эти определения, «сопровождавшие» святых, помогали конкретизировать, в честь какого из небесных тёзок был наречен носитель того или иного имени (например, в честь Иоанна Предтечи или Иоанна Лествичника). Подобные эпитеты могли фигурировать и в именах. Так, в источниках встречаются Василий Исповедник Фёдоров сын Сверчков, Маркелл Воин Андреевич Арсеньев, Пётр Верига Волконский и пр. Иногда эпитеты употреблялись отдельно, в качестве имён (некрестильных). Например, в Арзамасе в XVI веке жил некий Постник Иванович Балабанов. Вероятно, в крещении он был Иваном, но сказать наверняка мы этого не можем.
По сходной же модели бывало, что имя одного брата напоминало месяцесловный эпитет к имени святого. Тогда другому брату подбирали подобное имя, но оно уже не имело отношения к месяцеслову.
Так, любопытны нехристианские имена двух братьев Грековых: «У Никиты <Викулова сына> детей: Василей да Сила, да Иван — прозвище Персид, да Иван — прозвище Татарин, бездетны». Причём христианские имена у Татарина и Персида одинаковые (Иван). Этот феномен в домонгольское время существовал лишь в зачатке, но с конца XIII века постепенно разрастался.
В домонгольской Руси родители, принадлежавшие к правящей династии, не давали детям одинаковые имена. Не было этого и в элитарной и простонародной среде. А вот в XIV–XVII веках есть немало примеров появления братьев-тёзок в одной семье. Можно вспомнить двух Иванов, сыновей Василия Ярославича (правнуков князя Владимира Андреевича Храброго, который в Куликовской битве командовал засадным полком и во многом решил исход сражения). Или сыновей Юрия Дмитриевича Звенигородского — Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного. Или двух Андреев (Большого и Меньшого), а также двух Юриев (Большого и Молодого) — сыновей Василия Тёмного. А в семье Ивана III было две Елены.
За пределами правящего дома известны, например, два Дмитрия Дмитриевича Пивовых (XVI век), причём оба, вероятно, наречены в честь Дмитрия Прилуцкого (их отец получил имя по Дмитрию Солунскому), и множество других братьев-тёзок. Но что стоит за этим дублированием? Стремление дополнительно усилить родственные связи в семье?
При этом полного тождества нехристианских имён у двух одновременно живших братьев не прослеживается. А в совпадении имён христианских просматривается более сложная модель, чем простое тезоименитство.
Рассмотрим пример — наречение двух суздальских князей XIV века: Дмитрия Константиновича, одно время державшего ярлык на великое княжение и ставшего тестем Дмитрия Донского, и его младшего брата, Дмитрия Константиновича (он же Дмитрий Ноготь). Имя Дмитрий с высокой вероятностью было дано им в честь Дмитрия Солунского — одного из самых почитаемых святых у Рюриковичей.
У братьев-тёзок небесный заступник обычно предполагался один и тот же. А вот у отца и сына в правящей династии XIV–XVI веков при тождестве имён были обычно разные небесные покровители. Происходило некоторое «расподобление». Скажем, отец носил имя по апостолу Андрею Первозванному, а сын — по Андрею Стратилату.
Но зачем же братьям антропонимическое двойничество? Оно так лишь выглядит, но на деле полным не является. Так, старший из Дмитриев Константиновичей в крещении был Фомой. Дмитрий здесь — княжеское, династическое имя, апеллирующее к череде предков князя. Статус всех имён нашего героя четко прояснен в летописи: «<...> Преставися во иноческомъ чину князь велики Дмитрей Констянтиновичь Суздалскiй и Новагорода Нижнего, внукъ Васильевъ, правнукъ Михаиловъ, праправнукъ Андрѣевъ; бѣ же ему во святомъ крещенiи имя ϴома, а иноческое ϴеодоръ».
Для младшего брата имя Дмитрий, судя по всему, было единственным христианским, причём родовым и крестильным сразу. Монашеское его имя Дионисий, очевидно, подбиралось к имени Димитрий.
Произошла антропонимическая рокировка: то, что для старшего брата было публичным династическим именем, для младшего стало единственным христианским. Ещё одно имя этого Дмитрия — Ноготь — некалендарное, возможно, оно связано с очерёдностью детей в семье, его статусом младшего.
Интересна линия братьев Ивана Плетня и Андрея Частокола Шуйских. Второй из них приходился дедом царю Василию Шуйскому. Андрей Частокол был убит по приказу Ивана Грозного, но его сыну Ивану Андреевичу (в крещении — Максиму), отцу будущего царя Василия, удалось удержаться на исторической сцене и даже сделать карьеру при дворе. Большинство его сыновей и он сам — носители христианской двуимённости.
Публичные имена будущего царя и его братьев — Василий, Андрей, Дмитрий, Александр и Иван — аккумулируют всю историю рода. Так, Василий — это имя родного прапрадеда братьев. Дмитрием звался другой предок, вышеупомянутый Дмитрий Константинович Суздальский. При наречении отпрыска Шуйские явно ориентировались на этого князя: Дмитрий Иванович в крещении стал Фомой — в точности как и его предок.
Андрей и Александр — тоже «прецедентные» имена. Андрей — «дедне» имя для Андрея Ивановича, но одновременно это и имя пращура XIII века. Младший брат Александра Невского Андрей Ярославич был родоначальником всей ветви Шуйских. Однако Шуйские со временем стали возводить свою генеалогию к самому Александру Ярославичу и его среднему (третьему) сыну Андрею Александровичу (тому, который спровоцировал «Дюденеву рать» — поход ордынского царевича Тудана на российские города). Эта легенда придавала Шуйским более высокий статус в династической иерархии по сравнению с представителями правящего дома, поскольку те происходили от младшего сына Александра Невского — Даниила Московского.
Имена Андрей и Александр у родных братьев оказывались в родословной парными, очень значимыми и консолидировали Шуйских. Пятеро братьев впоследствии выступали единым фронтом. Важность спаянности братьев, очевидно, предполагалась их отцом с самого начала — и запечатлелась в их наречении сразу несколькими способами.
Братья Морозовы, старший из которых, Борис, был воспитателем и свояком царя Алексея Михайловича, а младший, Глеб, — мужем знаменитой сторонницы старообрядчества боярыни Феодосии Морозовой, своим имянаречением иллюстрируют парную антропонимическую модель. Их связь подчеркнута «борисоглебскими» именами. Но нарекающим этого оказалось недостаточно.
Бориса Ивановича в крещении звали Илья. А для Глеба не придумали ничего лучшего, как дать ему крестильное имя Борис, — видимо, для пущей убедительности семейного единства. Хотя предполагалось, что носителю имени Глеб априори обеспечен патронат «парного» святого Бориса.
Здесь антропонимическая рокировка прочерчена ещё резче, чем у Шуйских, отмечают исследователи. Ономастическое усиление, вероятно, объясняется стремлением «подчеркнуть и без того манифестированную связь» братьев.
Очень редко мальчик становился полным антропонимическим подобием своего отца. При одинаковых именах у них обычно были разные небесные покровители. Но «расподобление» могло идти и по сценарию, актуальному для горизонтальных связей. «<...> Хотя бы один из интересующих нас тёзок, старший или младший, оказывается обладателем двух христианских имён, лишь одно из которых совпадает с именем родича», — поясняют исследователи.
Так, у Степана Васильевича Годунова, родственника царя Бориса, сын тоже звался Степан. Но в крещении Степан-отец был Евдокимом, так что к сыну перешло лишь его публичное имя, как и в случае с Иваном Шуйским и его сыном Иваном Пуговкой.
Иногда «различение» отца и сына шло по двум путям кряду. Так, у Семёна Гордого (XIV век) был сын Семён. Притом сам великий князь в крещении, как уже говорилось, звался Созонтом. Публичное имя он носил по Симеону Столпнику. А его сын — по Симеону Богоприимцу. Тем самым, у отца и сына различались небесные патроны, и для первого главенствовал святой Созонт.
Таким образом, в средневековой Руси наблюдались, как минимум, три антропонимические модели демонстрации семейного единства: смысловое сближение некалендарных имён у детей из одной семьи, простое тождество христианских имён у братьев или сестёр, а также тождество «со сдвигом», когда одинаковые имена у братьев выполняют разные функции.
Однако ни один из этих способов не носит всеобъемлющего характера. «По-видимому, и самая идея демонстрации единства детей, принадлежащих к одной семье, со времён домонгольских постепенно теряет свою универсальность, дробится, а зачастую и отступает на второй план <...>», — считают Анна Литвина и Фёдор Успенский. То есть в каких-то семейных ситуациях единство братьев по-прежнему важно, но в каких-то — избыточно.
Вероятно, поэтому историкам конца XIX – начала ХХ века казусы с Караваями, Пирогами, Ершами и Окунями казались, скорее, забавной причудой, чем системным принципом. Быть может, элемент языковой игры тут и правда был. Но чем больше таких ситуаций, тем яснее, что речь идёт не о каламбуре, а о вполне серьёзной антропонимической тенденции. Причём разворачивалась она на фоне сближения христианских имён членов одной семьи.
То, что одинаковые имена детей могли вызывать путаницу, оказывалось не так уж важно. «Коль скоро в крещении младший был назван одним из имён старшего, это несомненно было результатом сознательного решения, когда семиотические цели ставились выше того, что сегодня мы понимаем как практическое удобство», — подчёркивают исследователи. Благодаря тезоименитству у братьев появлялся общий небесный покровитель. С другой стороны, поскольку хотя бы один из них носил ещё и иное христианское имя, круг его святых патронов расширялся и индивидуализировался. Что тоже было немаловажно для средневековой практики личного благочестия.
IQ
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
