«Вписывается» ли социология в «когнитивный поворот»?

Какое влияние оказали достижения когнитивных психологов и нейробиологов на современную социологию? Необходимо ли пересмотреть концептуальный аппарат социальных наук в свете новых открытий? А может и вообще заменить социологию когнитивной наукой о коллективном поведении? Или лучше спрятать голову в песок и полностью отрицать результаты нейронаук, ведь «социальное можно объяснять только через социальное»? Обо всех этих вопросах и возможном пути входа социологии в «когнитивный поворот», плодотворных концепциях и новом понимании культуры — рассказывает кандидат социологических наук, директор Центра социологии культуры НИУ ВШЭ Дмитрий Куракин.

Дискуссия о когнитивном повороте — одно из самых интересных и важных событий в социологии последних лет, а исход этого спора способен существенно повлиять на облик всей дисциплины в будущем. Прорывные находки последних десятилетий в нейро- и когнитивных науках принципиальным образом уточнили и изменили наши знания о мышлении, познании и восприятии, которые в своё время в явной или скрытой форме повлияли на формирование и развитие социологии — равно как и всех прочих социальных и гуманитарных наук.

Многие из этих открытий были совершены благодаря прорыву в технологиях нейровизуализации, позволяющему изучать активность отдельных областей мозга и сопоставлять её с когнитивной и социальной деятельностью, например, восприятием нарративов или принятием решений в экспериментах, имитирующих различные ситуации социального взаимодействия. Активно использовались и другие технологии, вроде отслеживания движения глаз — eye tracking, при просмотре видеоконтента на экране компьютера или при чтении. 

Однако не менее важные результаты были получены и без помощи продвинутой техники, в частности, благодаря простому статистическому анализу результатов поведенческих экспериментов, среди которых самые известные и влиятельные принадлежат Амосу Тверски и Дэниелу Канеману. Среди них обоснованные ими модели эвристик, управляющих восприятием и порождающих когнитивные искажения, а особенно теория двух систем мышления. Последняя гласит, что существует быстрое и медленное мышление. Первое определяет наши интуитивные суждения и «автоматические» реакции. Вторая система — медленное мышление, которое проявляется в построении осмысленных рассуждений. 

Эта теория повлияла на поведенческие науки, возможно, даже сильнее, чем технологические новшества нейронаук, хотя именно с последними связан флёр прогресса и доказательности, сыгравший ключевую роль во всех «когнитивных поворотах». Среди прочих источников эпистемического импорта — изучение памяти и запоминания, открытие «зеркальных нейронов» и другие исследования, тесно связанные с тем, как в социальных науках описываются самые разные формы поведения.

Действительно, едва ли можно построить модель взаимодействия между людьми или теорию коллективного действия, для которых было бы совершенно безразлично, как люди мыслят и воспринимают окружающую реальность (что они замечают? что их впечатляет? что страшит, а что воодушевляет?). Или как устроена их память (как они запоминают и что задерживается в памяти в первую очередь? сколько могут запомнить? как долго могут удерживать что-то в памяти? как устроен процесс припоминания?). То же касается и моделей экономического действия, построения реконструкций исторических процессов, восприятия искусства и вообще всего того, чем занимаются специалисты поведенческих наук. 

В свою очередь, это может означать, что теперь аппарат каждой из этих наук нуждается как минимум в осторожном уточнении и пересмотре, а как максимум в революционных изменениях. Выбор траектории этого поворота, собственно, и является главной ставкой в возникающих по этому поводу дискуссиях, а диапазон мнений различается от полного игнорирования находок нейронауки до призывов к замене социологии когнитивной наукой о коллективном поведении.

В ряде поведенческих наук когнитивный поворот уже произошёл, в большей или меньшей степени изменив их ландшафт. Очевидным примером является расцвет поведенческой экономики, которую, как отмечают некоторые комментаторы, более уместно было бы называть «когнитивной экономикой». Однако фундаментальные изменения произошли и в ряде других дисциплин, таких как антропология, лингвистика, философия и психология, с которой в существенной степени всё и началось.

В социологии когнитивный поворот ещё не произошел, хотя отчетливые призывы к этому раздавались как минимум начиная со знаменитой статьи Пола ДиМаджио 1997 года. В XXI веке, однако, подобные инициативы вышли на качественно новый уровень и внутри социологии сформировалось мощное движение в сторону обновления. Это движение, в числе сторонников которого много молодых звёзд социологии, таких как Омар Лизардо и Стивен Вейзи, пронизано духом преодоления догматизма, как в методах, так и в теории. Поведенческие эксперименты, прежде скорее экзотичные для социологии, представляются новым золотым стандартом, а теоретические дилеммы, давно достигшие статуса антиномий, такие как, например, системное vs. фрагментарное устройство культуры, с точки зрения «когнитивных революционеров» подлежат решительному пересмотру и разрешению.

Изменению, в духе этого движения обновления, подлежит даже самопонимание социологов и видение места социологии в царстве поведенческих наук. Так, по мнению Омара Лизардо, социология на протяжении всего своего существования высокомерно позиционировала себя как царица социальных наук, властно колонизируя и ассимилируя смежные области знания там, где, с его точки зрения, должны были бы формироваться равноправные междисциплинарные отношения. Здесь и экономическая социология вместо симметричного синтеза экономики и социологии. И культурсоциология как пансоциологическая реакция на культурные исследования. И социолингвистика как усиленный этнометодологией и конверсационным анализом противовес растущему интересу лингвистов к речевой прагматике.

Столь интенсивный энтузиазм неизбежно порождает поляризацию, и многие более традиционно настроенные социологи склонны игнорировать когнитивный поворот, продолжая, как метко заметил Стивен Тёрнер, придерживаться теорий познания из позапрошлого века. Яростный лейбелинг со стороны когнитивных революционеров, упрекающих скептиков в старомодном «анти-натурализме», «анти-сциентизме» и «не менее старомодных “культурологиях”, переработанных из вторсырья антропологической теории начала XX века», развешивающих ярлыки вроде «динозавров дюркгеймианской мысли» — не способствует поиску компромисса. Однако этот компромисс необходим!

В своей статье, опубликованной в спецвыпуске журнала American Journal of Cultural Sociology в 2020 году, куда вошли работы и энтузиастов, и скептиков, и сторонников умеренного сценария когнитивного поворота, я отстаиваю позицию, что социологи должны весьма внимательно отнестись к новым знаниям о когнитивных процессах, но при этом важно избежать крайностей очарования неофита, искренне полагающего, что если эти знания объясняют что-то, значит они должны объяснить вообще всё в социальных науках (что, кстати, тоже является когнитивным искажением!).

Лучше всего это иллюстрируют эпистемические стратегии, сопровождающие наиболее заметные попытки нейрокогнитивного импорта в социологии. Сегодня эти попытки в основном сосредоточены на территории социологии культуры, а движение обновления самоидентифицирует себя в качестве «социологии культуры и познания». 

Часть исследователей, например, Джон Леви Мартин, Пол ДиМаджио, Стивен Вейзи, Омар Лизардо и некоторые другие, трактуют факты и теории из когнитивной психологии (такие как когнитивные ограничения познания и памяти, двойственная система познания и даже зеркальные нейроны) как исчерпывающе веские доводы в пользу фрагментарного характера культуры и таких концепций как “tool kit theory” Энн Свидлер. 

Немного упрощая, один из их аргументов звучит так: если бы культура и была такой сложной системой, её бы все равно никто не смог усвоить и запомнить, так как когнитивные возможности людей весьма ограничены. С их точки зрения, это делает неактуальными теории, согласно которым культура представляет собой системным образом упорядоченную реальность, являющуюся источником каузальной силы, многие из которых напрямую восходят к дюркгеймианской традиции.

Другие исследователи, опираясь примерно на тот же круг фактов, теорий и доводов, приходят, однако, к иным выводам. Например, Габриель Игнатоу усматривают в нейрокогнитивных исследованиях решительное подтверждение несостоявшегося (потому что опередившего время) социологического проекта Марселя Мосса и, в первую очередь, его концепции «тотального человека», продолжающей дюркгеймианскую социологическую теорию двойственного человека (homo duplex, объединяющего в себе социальное и индивидуальное начала) и дополняя её феноменами телесного, физиологического и нейропсихического порядков. 

Фактически, речь идет о том, что идеи Мосса и Дюркгейма оказались подтверждены новейшими находками нейронауки и потому социологи имеют все основания следовать намеченной ими стратегии интеграции знаний когнитивной психологии и нейронауки в социологию. Например, кросс-культурные исследования подтверждают, что индивидуальная психика в высокой степени культурно-обусловлена, как и утверждали Дюркгейм и Мосс, и в её проявлениях куда меньше универсального, чем приписывает, к примеру, теория базовых эмоций Пола Экмана. 

В свою очередь, работы Мосса о техниках тела и запечатленных в теле культурных диспозициях находят подтверждения в современных исследованиях восприятия: то, что мы воспринимаем, существенно зависит от телесной организации опыта, а впечатления и воспоминания не существуют в отрыве от того конкретного сенсорного пути, каким они получены. С точки зрения спора о системной vs. фрагментарной концепции культуры, вывод о подкреплении дюркгеймианской теории культуры новыми фактами практически противоположен представленному выше.

Ситуация усложняется ещё и тем, что внутри самого когнитивизма происходят серьезные изменения. Так называемый «традиционный когнитивизм», возникший во многом на базе уподобления сознания и мозга компьютеру, в последние десятилетия подвергся серьёзной критике, но, как я постарался показать в упомянутой выше работе, именно он во многом лежит в основе нейрокогнитивного импорта в социологии. В свою очередь, в современной когнитивной науке развернута систематическая критика «старого когнитивизма», делающая его глубоко устаревшим в философском, теоретико-познавательном и фактологическом отношении.

Обобщенная линия этой критики известна под консолидированным обозначением «4E подходов», акцентирующих такие свойства познания как его воплощенный — то есть выходящий за пределы мозга характер (Embodied); фундаментальную укорененность в ситуации восприятия и её материальных и социальных обстоятельствах (Embedded); его распределённый характер, делающий и мозг, и тело, и самого индивида лишь отдельными узлами познавательного акта, наряду со многими прочими (Extended); и включенность в действие — принципиальная процессуальность познания и его созависимость от других компонентов действия (Enacted). 

Проиллюстрировать эти сухие теоретические выкладки можно таким простым примером как знакомый всем арифметический счёт в столбик на бумажке. Большинство из нас не может перемножить в уме два трёхзначных числа, но легко осилит эту задачу посредством проделывания выученных в школе манипуляций, с необходимостью включающих ручку, бумагу, желательно, стол со стулом и полминуты времени — элементы, которые согласно 4E подходам, являются частью познания, наряду с мозгом и телом.

Вопреки чаяниям наиболее очарованных энтузиастов нейрокогнитивного импорта, из быстрорастущей совокупности фактов, добытых на фронтах нейровизуализации и поведенческих экспериментов, не вытекает с необходимостью никакой универсальной теории поведения. Но эти факты и связанные с ними модели, способны существенно уточнить и усилить существующие теории.

Поэтому когнитивный поворот, по-видимому, должен произойти не столько в форме замены существующих теорий новыми, сколько в форме их корректировки, уточнения и встраивания в них нового знания.

В упомянутой выше статье я предлагаю в качестве стратегии эпистемического импорта использовать эмерджентизм и принцип граничных условий, сформулированный Майклом Поланьи. Ранее Роберт Кит Сойер развернул прочтение теории Дюркгейма через призму эмерджентизма, согласно которому культура представляет собой результат эмерджентного синтеза особого рода, тогда как мозг и индивидуальные представления, нервная система, тело, окружающая среда и пр. представляют собой субстрат, на базе которого этот синтез формируется. 

Культура не может существовать без людей, их тел и сознаний, а также среды, в которую они помещены, но принципы её действия нельзя вывести из принципов, определяющих их функционирование. В свою очередь, Поланьи импортировал из физики понятие граничных условий, которое удобнее всего проиллюстрировать через принцип двойного управления, описывающий функционирование любого устройства или организма. К примеру, работа машины подчиняется законам физики, но, чтобы описать её, знания этих законов недостаточно: необходимо знать, как она устроена, её «дизайн», который «обуздывает» эти законы. Этот дизайн, устройство машины или организма, Поланьи и называет «граничными условиями».

Если дополнить принцип эмерджентизма моделью Поланьи, культура представляет собой граничные условия по отношению к законам нейрофизиологии, познания и мышления. Узнавая об этих законах все больше и больше из нейрокогнитивных исследований, мы устанавливаем, как именно организовано взаимодействие между «верхним» уровнем культуры и «нижним» уровнем когнитивных процессов, увязывая их в единую описательную модель. Такая картина представляет доступную изучению реальность состоящей из «уровней», и каждая дисциплина выстраивает свою эксклюзивную и не-универсальную перспективу в привязке к конкретному уровню.

Если так, то упрёк Омара Лизардо не вполне справедлив, и, например, экономическая социология и поведенческая экономика и не должны сойтись на некой средней почве, а представляют собой взгляды, выстроенные из разных исторически-специфичных и дисциплинарно локализованных перспектив.
IQ