26 марта 2018
У слабых школ есть свой плюс: они помогают детям мигрантов интегрироваться и снимают межэтнические противоречия. Это показало исследование, проведенное среди учеников и педагогов Москвы и Подмосковья. Статья о нем опубликована в журнале НИУ ВШЭ «Демографическое обозрение».
Школы с высокой успеваемостью отбирают себе учеников и часто не принимают детей мигрантов. Они опасаются сложностей с адаптацией иностранцев и снижения результатов остальных учащихся. Менее эффективные школы из-за рисков недобора и закрытия берут самый сложный контингент. Они привыкли работать с детьми из неблагополучных, неполных, бедных семей, с детьми с асоциальным поведением. По разряду «проблемных» учеников обычно проходят и дети мигрантов. Однако многие из них быстро справляются с языковыми и психологическими барьерами и осваиваются в коллективе. Интервью и фокус-группы с детьми мигрантов (ученики 9-11-х классов), их одноклассниками, учителями и директорами школ не выявили неразрешимых проблем адаптации.
Школы Московской области обучают немало мигрантов «полуторного поколения» — детей из иноэтничных семей, переехавших в страну в возрасте от семи лет. Им сложнее, чем мигрантам-дошкольникам, адаптироваться к местным условиям. Культурная идентичность «полуторного поколения» начала формироваться еще на родине. Они не всегда владеют русским языком, что мешает и учебе, и общению с одноклассниками.
Начало обучения — самый сложный период. Дети часто предпочитают молчать, ощущают одиночество. «Первый год я вообще ни с кем не общалась в классе. Я больше ходила одна», — рассказывает девятиклассница. «Я молчала, потому что мне не нравилось, когда меня поправляют, я хотела уже нормально говорить по-русски <…> и потом уже завести друзей», — рассказывает другая респондентка. На этой стадии одноклассники могут посмеиваться над новичками. Но это обычно прекращается, когда дети мигрантов преодолевают языковой барьер и начинают общаться. На это часто уходит от трех-четырех месяцев (когда есть определенное знание языка) до года.
Ассимиляция таких детей шла бы быстрее, если бы в школах были программы обучения русскому как иностранному. Учителям пригодились бы курсы подготовки к работе с многоэтничными классами. Пока же интеграция детей мигрантов находится на периферии общественного внимания, хотя ясно, что одним школьным курсом «Основ религиозных культур и светской этики» и дежурными фразами о толерантности, произнесенными на классном часе, не обойтись.
В адаптации детей-иностранцев школы, как правило, обходятся своими силами: организуют дополнительные занятия по языку, дни и фестивали национальных культур, когда дети мигрантов рассказывают о традициях своего народа и знакомятся с другими культурами. Еще один вариант — партнерство с социально-психологическими центрами, помощь детям со стороны логопедов и психологов.
Часть детей приезжают уже с некоторым знанием русского языка — например, украинцы, белорусы, молдаване, доля детей из стран Кавказа и Средней Азии (многое зависит от региона происхождения: так, есть русскоязычные регионы типа Бишкека). Значим и социальный статус родителей — образование, профессия и пр. Дети могли в своей стране ходить в русские школы, в семье говорят на двух языках.
Национальная структура этого сообщества, по данным одного из исследований, такова: чаще всего в школах учатся дети выходцев из Азербайджана, Армении и Грузии (22,6%). На втором месте по численности – дети внутренних мигрантов из северокавказских республик РФ – Чечни, Дагестана (11%). На третьем месте – дети уроженцев Таджикистана, Узбекистана и Киргизии (8,5%).
Однако важна не только этническая принадлежность и семейный бэкграунд, но и миграционная история. Если семьи иностранцев живут в России не одно поколение, интегрированы в местную жизнь, то у их детей, как правило, нет языковых и других трудностей, обусловленных культурными различиями. У недавно прибывших трудовых мигрантов — совсем другой культурный опыт. Среди них увеличилось число семей, не говорящих по-русски. Все чаще приезжают молодые мигранты с низким социальным статусом и без образования.
Однако и в этой ситуации дети иностранцев могут довольно быстро влиться в коллектив. Многое зависит от настроя родителей. Как правило, детей с собой привозят те семьи, которые чувствуют себя в России уверенно: встроены в местную экономику, намерены надолго осесть в стране и пр. И даже если внутри семьи мигранты придерживаются своих традиций, они, как правило, помогают детям адаптироваться в принимающем сообществе.
По словам респондентов, при адаптации возникали и чисто психологические трудности. Дети признавались, что испытывали страх перед новым коллективом. Многие скучали по прежнему классу, друзьям. В первые месяцы в новой школе дети-иностранцы не могли себя отнести ни к одной компании в классе.
Однако точно такие же проблемы называли и «местные» ученики, которые имели опыт перехода в другую школу. Так что здесь различия между приезжими и принимающим сообществом не проявились. Они дают себя знать в другом.
«Чужой» — так часто воспринимают в классе ребенка из семьи мигрантов. При этом, по мнению самих опрошенных, этничность не значима, главное — ощущение собственной «отдельности». «Я не была такая, как они [одноклассники], но это не из-за национальности, — рассказывает девушка, поступившая в шестой класс школы. — У меня было другое воспитание, они могли гулять допоздна… с мальчиками. <…> Я сначала должна уважать мнение своих родителей, потом уже думать о себе». Однако обычно ощущение изоляции исчезало с появлением первых друзей.
«Ни в одном интервью ни ученики, ни учителя не отзывались негативно об этнических меньшинствах или же о местных детях, — пишут исследователи. — Эта тема является своего рода табу в официальном дискурсе школы».
В младших классах дети почти не замечают этнических различий. Оскорбления в адрес других национальностей появляются позже и, как правило, воспроизводят установки родителей.
Зачастую ксенофобия существует на бытовом уровне, без всякой рефлексии, и даже не воспринимается носителем как нечто негативное.
Нередко и учителя приносят в школу свои негативные представления о миграции.
Этот дискурс тиражируют и СМИ.
«Существование подобной латентной ксенофобии можно объяснить различием между официальной и бытовой нормами, последняя из которых устойчиво закрепилась в русском обществе», — комментируют исследователи.
О присутствии детей мигрантов в школах существует масса мифов, создаваемых как принимающим сообществом , так и иностранцами. Они мешают взаимоотношениям местных и приезжих.
Родители местных детей опасаются большого числа не говорящих по-русски учеников в классах и, соответственно, падения уровня образования. Семьи мигрантов боятся коммуникаций с государственными школами и профильными чиновниками.
Теоретически администрация школы и департамент образования города обязаны записать ребенка в государственную школу при наличии в ней мест. На практике же возникают барьеры, которые вынуждают мигрантов порой отказываться от услуг школ московского региона.
Первая проблема для мигрантов — регистрация через сайт госуслуг (она нужна для записи в школы). Иностранцы часто не уверены в подлинности своих документов, либо точно знают, что они куплены. Так, часто покупается регистрация по месту жительства (без нее в школу не возьмут).
Школы порой отказываются записывать детей. Администрация ссылается на переполненность учреждения, что часто соответствует действительности. Лучшие школы высокоселективны и комплектуют классы в апреле — в мае. В итоге дети мигрантов попадают туда, где просто есть места. Обычно это не самые сильные школы.
Администрация школы может вводить тесты для поступающих в нее детей (это диагностика знаний). Это может «отсечь» детей мигрантов, поскольку на родине они учились по другим программам. Альтернатива — детей определяют в классы не по возрасту (в класс на год или два младше). Ребенок чувствует себя аутсайдером в коллективе и может отказаться учиться.
Дети мигрантов могут подолгу находиться вне школы. Родители иногда сознательно оставляют их дома — присматривать за младшими детьми. Среди кейсов был, к примеру, такой: 11-летнюю киргизскую девочку родители так и не записали в школу. Они вызвали ее на лето, а осенью собирались отправить обратно. Однако так и не отправили, но и не записали ребенка в школу. «Интервью проводилось в апреле, девочка уже почти год жила в России, но ни разу не ходила в школу, — отмечают авторы. — Обычно мы ничего не знаем о таких детях: сколько их, как они проводят время, когда приезжают и уезжают на родину».
Детей мигрантов обычно берут не самые успешные школы, куда идет меньше местных детей. «К нам отправляют всех, кого другие школы не взяли: кто плохо учится, у кого проблемы какие, детей мигрантов», — говорит директор одной из подмосковных школ. Местное население воспринимает эти школы «со сложным социальным контекстом» как плохие. Но не только потому, что там учатся дети из неблагополучных семей, а, скорее, потому, что там концентрируются дети мигрантов. «Детей из Средней Азии стало настолько много, что русские дети постепенно стали уходить из школы», рассказывает учитель. «Нашу школу называют в городе «черной», потому что у нас много детей мигрантов», — вторит завуч другой школы.
«В реальности можно говорить о наличии школ, в которых среднее число мигрантов составляет шесть-семь человек в классе, что уже является достаточным основанием для маркирования их как «мигрантских». А это, в свою очередь, может выступать в качестве отталкивающего фактора при выборе школы «местными»», — комментируют исследователи.
Однако для директоров школ главная проблема — не присутствие иностранцев. С ними можно работать — большинство таких детей готовы к диалогу. Педагогам сложнее с детьми, которые не хотят учиться, нарушают дисциплину, учащимися с проблемами в семье, с особенностями развития (специальные классы для таких учеников отменены). Впрочем, поведение детей мигрантов тоже может быть сложным.
Дети мигрантов нередко ведут себя иначе, чем местные ученики, и это служит почвой для конфликтов. В одной из школ на новогоднем балу кавказские старшеклассники демонстративно игнорировали бальные танцы. «Есть там небольшая группа чеченцев, дагестанцев, этнических азербайджанцев из Дагестана, которые отошли в сторону. Это следствие их культурного кода, и они не включались, — рассказал учитель одной из московских школ. — <…> Ну, им пошли навстречу, где-то в середине прозвучала лезгинка».
Перформативность в этническом поле не случайна. «Публичное исполнение лезгинки в школе становится символичным маркированием пространства, реакцией на кавказофобскую городскую российскую среду», — отмечают авторы. Так, по словам преподавателя русского языка, когда на школьной дискотеке кавказцы демонстративно исполнили национальный танец, другие участники мероприятия стали возмущаться. Это пошло именно от взрослых, а не от детей, полагает респондент: «Типа, что это такое, вы приехали сюда свои правила устанавливать». В результате дело чуть не дошло до драки.
Так или иначе, попадая в «мигрантские» школы, дети-иностранцы оказываются в среде, которая готова их принять. Успешная адаптация детей мигрантов в таких школах, по мнению экспертов, связана с рядом факторов.
Мигранты разнородны (различны страны происхождения, семейный уклад и традиции). Но всех их объединяет русский язык и новый коллектив. Благодаря этому этнических сообществ и классов в школах нет.
В школах со сложным контингентом мигранты оказываются в среде, которая не отвергает их. Истории мигрантов вполне вписываются в те социальные истории, которые переживают их одноклассники. Фокус-группы с местными детьми и иностранцами показали, что, даже если между ними и не существует особой дружбы, то, в основном, «складывается нейтральное отношение к сверстнику как к «своему, к однокласснику». Дети мигрантов часто не входят в какие-то другие сообщества, кроме школьного, поэтому они практически полностью вливаются в коллектив, интегрируются.
IQ
