Забить на мясо

В Издательском доме ВШЭ готовится к выходу перевод книги философа Лори Груэн «Этика и животные: введение». IQ.HSE публикует из неё фрагмент, посвящённый этичности потребления людьми животных и существующим против этого аргументам.

Аргументы против промышленного животноводства подкрепляются разными доводами: людям, другим животным и их средам определенно пошло бы на пользу, если бы промышленное разведение животных прекратилось. Однако что можно сказать о поедании животных, которые не были произведены в промышленных условиях? Есть ли у нас этическое обязательство стать вегетарианцами или веганами, независимо от того, как разводятся животные и как их в конечном счете забивают? 

В большинстве обществ во всем мире люди обычно должны принимать решения о том, что им есть. Следует воздерживаться от нанесения вреда тем, кому можно нанести вред игнорированием их интересов или отказом им в уважении, если нет веских причин для такого вреда. Учитывая то, что большинству людей не нужно потреблять животных, тогда как кулинарные радости не могут сравниваться с ценностями жизни и свободы, мы могли бы решить, что существует безусловная причина не выращивать и не убивать животных для еды, независимо от того, выращиваются они в условиях промышленного животноводства или нет.

Конечно, экономические, правовые, религиозные и культурные силы формируют и ограничивают наш выбор еды, а отказ от потребления других животных может оказаться достаточно сложным в личном плане. Мне известны многие вегетарианцы, которые перестают ими быть на время, когда они посещают своих бабушку и дедушку (это лишь один из примеров; это может быть дом тёти или учителя, или же ритуальный ужин в синагоге, наконец многие вегетарианцы и веганы — сами бабушки и дедушки). 

Большинство людей, когда они гостят у других, не хотят проявить неуважение, да и вообще устраивать из этого вопроса слишком много шума. Я многие годы не любила отмечать со своей большой семьей День благодарения, поскольку на нем часто разгорались бурные споры о вегетарианстве, которые для меня были очень тяжелыми, тем более что большинство родственников виделись раз в году только на этом празднике. 

К счастью, теперь в моей семье немало вегетарианцев, а потому вегетарианство перестало быть причиной для неприятных споров. Даже когда разговоры трудны или когда отказаться от поедания животных неловко, большинство людей чаще всего могут принять решение не есть других животных, что не требует от них таких уж больших усилий. Но бывают ситуации, когда дело не только в подрыве межличностной гармонии.

Контекстуальное моральное вегетарианство

В некоторых контекстах определенные аспекты жизни индивида могут стать аргументами против вегетарианства. Экофеминистки давно отстаивают так называемое «контекстуальное моральное вегетарианство», которое признает, что гендер, класс, раса, этничность и место проживания могут создавать действительные сложности при выборе вегетарианской диеты. Дин Кертин первым описал контекстуальное вегетарианство, когда понял, что не может «ссылаться на абсолютное нравственное правило, которое запрещало бы есть мясо при любых обстоятельствах». Он охотно признает, что, если бы обстоятельства сложились так, что ему пришлось бы убить животное, чтобы накормить своего умирающего от голода ребенка, он бы так и поступил.

Приемлемость убийства животных с целью их поедания может быть признана не только в крайних случаях самосохранения. Некоторые люди живут в таких частях света (например, в арктических регионах или пустынях), а некоторые занимаются такими культурными практиками (например, живут кочевой жизнью), что вегетарианская диета не имеет для них никакого практического смысла. В Арктике невозможно выращивать растительную пищу, на которой могло бы выживать тамошнее население, а транспортировка бургеров с тофу эскимосам в конечном счёте нанесла бы вред большему числу животных, чем они могут поймать и съесть. Расстояние «от поля до стола» само внесло бы значительный вклад в разрушение окружающей среды. Также оно подорвало бы устойчивый образ жизни, который позволяет людям и другим животным, аборигенам этого региона, сосуществовать друг с другом.

Экофеминистки и другие теоретики утверждали, что контекст должен играть роль в определении того, можно ли оправданно убивать и есть других животных, но при этом они с крайней опаской относятся к культурному империализму, которым обычно сопровождаются требования всеобщего этического вегетарианства. Однако внимание к определенным климатическим или культурным условиям не означает соблюдения всех культурных практик. Это не может быть аргументом в пользу морального релятивизма, с точки зрения которого все позволено. 

Многие традиции ущемляют не только других животных, но также женщин и вообще людей, которые считаются отличными от тех, кто занимает властные или привилегированные позиции и кто обычно как раз и определяет, какие практики являются культурными. Экофеминистки требуют критического внимания к тому, как власть может работать на маргинализацию культурных «других», будь то меньшинства, женщины или другие животные. Также они избегают аболиционистских подходов, в отличие от концепции прав животных, которая требует, чтобы каждый в любом контексте был веганом, и доказывают, что в определенных контекстах употребление животных в пищу и для изготовления одежды может быть этически оправданным.

«Гуманное» животноводство

Оправдание лишения животных жизни ради их поедания будет наиболее сильным в том случае, когда животные, которых убивают и съедают, в целом живут так, как хотят, а умирают безболезненной смертью. Именно так часто формулируется аргумент, которым обосновывается животноводство на так называемом «свободном выпасе», или «пастбищное» животноводство. Как мы уже отмечали, развитие промышленного животноводства практически уничтожило малые фермы и ранчо, что привело к ухудшению условий содержания животных и состояния окружающей среды. Один из бывших владельцев ранчо в Монтане, называющий промышленное животноводство «неприглядным и неприятным», поскольку оно низводит животных до роли коммерческих товаров, вспоминает о своем детстве на семейной ферме:

На нашей ферме было лишь с десяток каждого [вида животных], у многих были имена. Они знали нас, а мы их. (И люди никогда не ели того, кто отзывался на имя.) Мы привыкли, чего ждать друг от друга. Когда стояли особенно сильные холода, моя мать обычно подогревала комбикорм для куp. Возможно, это глупо, и это все наверняка было неэффективным, но казалось, что именно так нужно поступать, и так же я считаю и теперь.

Какие-то небольшие фермы существуют и сегодня, кроме того, возникают новые, которые работают почти исключительно на местные сообщества, поскольку люди пытаются восстановить связи со своей едой и землей. Такие фермеры фокусируются на поставке чистой еды, производимой в гуманных условиях, и на построении устойчивых отношений с землей. Они называют себя «больше, чем органическими»; не используют удобрений, гормонов или антибиотиков; не держат животных взаперти. Тим и Лиза Янг описывают свои практики на ферме «Гармония природы» неподалеку от Афин в Джорджии:

Наши коровы пасутся на лугу, а за ними все то, что они не доели, подъедают овцы. За травоядными идут, распыляя естественные удобрения, куры, которые, следуя своим инстинктам, отыскивают насекомых и разрыхляют почву. Наши замечательные темнохвойные заросли — отличная среда для нескольких свиноматок, которые могут свободно пользоваться своим страшным рылом, чтобы отыскивать желуди, клубни и другие вкусности. Кроме того, они помогают нам держать все в чистоте и уничтожать сорняки.

Подобно многим представителям движения «локаворства» и «медленной еды», Янги считают, что работают в гармонии с природой, и утверждают, что «к их животным относятся с любовью и уважением и что они могут свободно выражать все свои качества». Янги и другие предприниматели, создавшие пастбищные фермы, стремятся следовать практикам одного из первых предприятий, где применялся свободный выпас, а именно Polyface Farms, которая гордится тем, что следует «образцу природы». 

Три поколения семейства Салатин, владеющего Polyface Farms, работали над тем, чтобы «создать сельскохозяйственное предприятие, позитивное в эмоциональном, экономическом и экологическом отношении», тогда как посетители, такие как писатель Майкл Поллан, утверждают, что вы не можете не заметить, насколько счастливыми кажутся там животные.

Не считая, возможно, того момента, когда животных надо забить. В Polyface Farms кур и индеек забивают непосредственно на ферме, и Джоел Салатин с радостью позволяет всякому наблюдать за этой процедурой. (Поллан и Салатин отстаивали большую прозрачность в сельскохозяйственном процессе, и им также интересно, как это процесс изменился бы, если бы на бойнях были стеклянные стены.) 

В документальном фильме «Food Inc.» есть сцена, когда Салатин превозносит достоинства забоя на свежем воздухе, под пение птиц, а потом начинает саму процедуру. Если какие-то птицы и правда пели, их все равно не услышишь за криками кур, которых хватает его команда, опрокидывает вниз головой, а потом засовывает в специальные конусы для забоя. После этого курам перерезают шеи, причем они остаются в полном сознании.

Смотреть на это непросто. Один зритель отметил: «Когда я смотрел эту сцену вместе с другими людьми, я оглянулся на них и заметил, что большинство в толпе испытывали отвращение: на их лицах появились гримасы, они закрывали глаза, морщились или отворачивались в сторону». Просмотр сцены забоя животного обычно производит тягостное впечатление на зрителя, однако для тех, кого забивают, впечатление, безусловно, намного хуже. Колумнист из New York Times Николас Кристоф, часто с чувством пишущий о своем детстве, которое он провел на маленькой семейной ферме в Орегоне, описывает свои детские впечатления от забоя гусей:

Гуся мы забивали примерно раз в месяц. Когда мне было 10 лет, моя задача состояла в том, чтобы загнать гусей в угол в амбаре, а потом броситься на них и схватить одного. Потом я выносил его, и держал его за крылья на плахе, а отец или кто-то еще отрубал ему топором голову. 150 гусей знали, что происходит нечто ужасное, и жались в дальнем углу амбара, а при моем приближении в страхе разбегались. Тогда я обычно хватал одного и уносил, а он верещал и брыкался у меня в руках. Очень часто какой-нибудь гусь смело выходил из перепуганной стаи и неуверенно шел в мою сторону, товарищ схваченного мной, гусь или гусыня, он подходил прямо ко мне, жалостливо протестуя. Должно быть, он тоже был перепуган до смерти, однако желал остаться со своим партнером и утешить его.

На большинстве ферм со свободным выпасом и других малых предприятиях куры, гуси, индейки и другие птицы забиваются и обрабатываются на самой ферме, однако в соответствии с сельскохозяйственными нормами коровы, овцы, свиньи и другие животные обычно грузятся в грузовики и отправляются на большую бойню, где в последние часы их жизни с ними обращаются так же, как с животными, выращиваемыми на промышленных фермах.

Некоторые фермеры, практикующие свободный выпас, приложили немало сил к тому, чтобы к животным в момент их убийства относились уважительно. Например, Тим Янг нашел переработчика всего в часе езды от фермы «Гармония природы», который забивает всего по 9 коров в день (для сравнения — на крупных автоматизированных бойнях убивают по 400 коров в час). Замедление забоя уменьшает страх животных и помогает минимизировать боль. По возможности Тим сам присутствует в момент забоя коровы. По его собственным словам, он хочет «быть там, чтобы посмотреть каждому из моих животных в глаза, чтобы они по крайней мере могли видеть знакомое лицо». Так он платит им последнюю дань уважения.

Чтобы не заставлять животных переживать страх при транспортировке и забое, что на крупных предприятиях неизбежно, а также удовлетворить потребительский спрос на местные продукты животного происхождения, некоторые фермеры нанимают «мобильные бойни», которые приезжают на фермы, чтобы забить и обработать животных. Одна из таких мобильных боен, принадлежащих вашингтонской компании Lopez Community Land Trust, располагает специальным оборудованием, трейлером-рефрижератором, который подвозится к ферме дизельной фурой. 

После забоя животных (не более 5–8 коров в день) туши перевозят в рефрижераторе на фабрику, где их нарезают на куски. В Калифорнии работает еще одно предприятие, одобренное Министерством сельского хозяйства. Элизабет Поэт из Сан-Хулиана, органического ранчо со стадом коров в 600 голов, рада тому, что может использовать мобильную бойню, поскольку она позволяет коровам умирать «более достойной смертью и исключает необходимость долгой тряски в кузове грузовика, когда их везут в далекий забойный цех. Это просто мечта — заниматься этим мясным бизнесом так, как я смогла с этой мобильной бойней. Я стала лучше спать по ночам».

Заменимость

Похоже, в США есть фермеры, которые стараются разводить животных гуманно, создавать для них насыщенную жизнь, позволять им бродить вместе с сородичами, а потом безболезненно их убивать. Все это животные, которых в противном случае вообще бы не было, и можно сказать, что их счастье является вкладом в общую сумму счастья в мире. С точки зрения тех, кто интересуется увеличением счастья и минимизацией боли, то есть, например, гедонистических утилитаристов, которых мы обсуждали в первой главе, в поедании животных, разводимых гуманно и забиваемых безболезненно, с этической точки зрения нет ничего предосудительного.

С точки зрения утилитаристов предпочтений, таких как Питер Сингер, которые судят о действиях на основе общей суммы удовлетворенных и неудовлетворенных предпочтений, убийство предосудительно только в том случае, если оно отказывает в удовлетворении предпочтению или желанию, которое относится к будущему, а Сингер доказывает, что только у людей могут быть предпочтения, относящиеся к будущему.

У личностей есть цели и проекты, которые, как правило, наделяют их жизни смыслом и ценностью. У человека может быть желание написать книгу, снять фильм, взять в семью собаку или же основать в будущем приют для животных. Цели бывают простые или грандиозные, однако, так или иначе, желания сделать что-то в будущем окажутся не исполненными, если личность, у которой они были, безболезненно убьют до того, как она сможет что-то сделать для удовлетворения таких желаний. 

Также у личностей могут быть желания просто продлить свое существование, и, очевидно, это предпочтение осталось бы неудовлетворенным, если личность убить. Тогда как убийство не-личностей не считается в таком случае чем-то неправильным, поскольку у них нет желаний или предпочтений, относящихся к будущему. Они могут прожить жизнь лучше или хуже, с их собственной точки зрения, однако их желания непосредственны, это желания здесь и сейчас. Они страдают от изоляции, у них есть желание двигаться; также у них есть желание поесть и найти партнеров; родители могут желать кормить свое потомство; а у молодняка может быть желание остаться с матерями.

Отказ животным в свободе передвижения или реализации характерного для вида поведения, а также причинение им физической боли — все это предосудительно с точки зрения классического утилитаризма или утилитаризма предпочтений. Однако нет ничего этически предосудительного в убийстве не-личностей, если только оно совершается безболезненно. Если животное стоит в своем хлеву, где его не видят остальные животные, которые могли бы пострадать от зрелища его убийства, если его мгновенно оглушают, а потом сразу перерезают глотку, в этом нет ничего плохого.

В то же время убийство счастливых животных снижает общую сумму счастья в мире. С точки зрения и классического утилитаризма, и Сингера, безболезненное убийство счастливых животных должно быть этически приемлемым, при прочих равных условиях, только в том случае, если эти животные заменяются равно счастливыми животными. Действительно, Сингер пишет:

Когда мы не имеем дело с существами, которые осознают самих себя в качестве отдельных сущностей, недопустимость безболезненного убийства следует из потери в удовольствии, которая из него проистекает. Если отнятая жизнь не была в целом приятной, никакого прямого урона не наносится. Даже когда убитое животное жило в свое удовольствие, можно по крайней мере доказать, что никакого урона не было нанесено, если убитое животное в результате этого убийства будут заменено другим животным, точно так же живущим в свое удовольствие.

Поскольку животноводство — это бизнес, в большинстве случаев убитые животные заменяются новым поколением животных, которые будут жить счастливой жизнью, а потом будут безболезненно умерщвлены. Соответственно, утилитаристы не стали бы возражать против поедания других животных, если последних разводят и забивают гуманно, замещая их еще большим числом животных, которые тоже будут выращиваться и забиваться гуманно.

Этот тезис о заменимости ставит ряд спорных вопросов. Один из них ведет к довольно контринтуитивным выводам. Майкл Локвуд обсуждает один сценарий, чтобы проиллюстрировать отвратительные следствия тезиса о заменимости:

Во многих семьях, особенно с маленькими детьми, считают, что собаки — это ценное преимущество, пока они игривые щенки (способные забавлять детей), но они все больше становятся обузой, когда достигают зрелого возраста и приобретают аппетит взрослого животного, но теряют юношескую веселость. Кроме того, всегда остается вопрос о том, что делать с животным, когда вы отправляетесь в отпуск. Часто брать с собой собаку неудобно или даже невозможно, друзья не хотят, чтобы на них оставляли пса, а службы передержки дороги и ненадежны. 

Предположим… что какие-то люди решили бы, что можно безболезненно умерщвлять своих питомцев в начале каждого отпуска (что уже делают некоторые владельцы животных), а потом по возвращению заказывать новых. Предположим также, что появилась бы компания, скажем Disposapup Ltd., которая выращивала бы животных, обучала их, поставляла любому, кто готов их купить, затем забирала и уничтожала, а потом снова поставляла замену по требованию… Мы можем в таком случае считать, что у каждого щенка будет очень счастливая, хотя и короткая жизнь, и что он на самом деле и не существовал бы вовсе, если бы не вся эта практика в целом. Однако деятельность такой компании и клиентов, как мне кажется, вызвала бы всеобщее возмущение любителей животных.

Контринтуитивные результаты не заканчиваются на других животных. Есть много людей, которые не считаются личностями, поскольку у них нет чувства собственного существования во времени. У них отсутствует «самосознание», а потому получается, что их безболезненное убийство и замена другими людьми, не являющимися личностями, которые по крайней мере столь же довольны, как и убитые, будет чем-то приемлемым. 

Конечно, немногие готовы доказывать, что убитые могут стать приемлемым источником белка, однако, учитывая нехватку здоровых органов для людей, которым они нужны и которые часто долго ждут донора, страдая от физической и в то же время психологической боли, предложение безболезненно убивать людей, не являющихся личностями, чтобы отдавать органы людям-личностям, не является очевидно абсурдным. А если учесть, что пересадка органов приведёт к росту благополучия и счастья реципиентов, тогда потребность заменять людей, не являющихся личностями (что на самом деле в практическом плане вряд ли осуществимо), должна сократиться.

Утилитаристы вроде Сингера могут сказать, что такие идеи, если претворить их в жизнь, вызвали бы стресс у многих людей, а его следует учитывать при определении позволительности того или иного действия. В отличие от случая убийства и замены счастливых животных с целью их поедания (что многие люди сочтут вполне удовлетворительным), убийство и замена счастливых людей, не являющихся личностями, или же щенков вызовет иную реакцию. Возможно, нет ничего безусловно предосудительного в убийстве и замене людей или щенков, однако тем самым будет нанесен косвенный ущерб и возникнут негативные побочные эффекты, способные перевесить любые выгоды, на достижение которых такими действиями можно было бы рассчитывать.

Но есть и более прямой аргумент, которым можно ответить на тезис о заменимости. Можно доказать, что, хотя счастливые куры не выражают в явном виде предпочтений относительно продолжения существования, на самом деле у них есть интересы, ориентированные на будущее. Общепризнано, что животные, которых обычно разводят и забивают ради еды, являются сознательными существами, чьи жизни могут сложиться для них лучше или хуже. Все они также являются интенциональными существами; то есть, если им это позволяется, они будут по собственной воле переходить из одного места в другое, есть одни вещи, но не другие, собирать материал для гнезда и выбирать для него место, наконец, подбирать себе одних партнеров и активно избегать других животных.

Подобно людям, другие животные тоже обладают вполне определимыми желаниями и интересами. Причем эти желания и интересы сохраняются на протяжении того или иного времени, хотя остается эмпирический вопрос о том, сколько именно времени они сохраняются. Когда корова начинает переходить в другую часть пастбища, можно сказать, что она заинтересована перейти на место, где трава зеленее. Если же ей не дают возможности добраться туда, тогда ее интерес или желание не удовлетворяется. Если предосудительно, при прочих равных условиях, препятствовать удовлетворению обращенных на будущее желаний и интересов личностей, столь же предосудительно препятствовать удовлетворению обращенных на будущее интересов не-личностей, хотя в этом случае величина ущерба может быть совершенно другой.

Удовлетворение заинтересованности кур в переходе через дорогу или же коровы в перемещении на более зеленое пастбище требует продолжения существования. Такие интересы не могут быть удовлетворены, если курицу или корову убьют до того, как она доберется до пункта назначения. Поэтому можно сказать, что любой диахронический интерес сопровождается заинтересованностью в жизни, даже если индивид не обладает понятием жизни и смерти или не может их сформулировать. Приняв такую трактовку, мы можем понять, что не так с тезисом заменимости.

Поскольку у щенка или ребенка есть заинтересованность в том, чтобы его обнимали и заботились о нем, у него есть производная заинтересованность и в продолжении существования, и этот интерес не удовлетворяется, если его безболезненно убивают. То же можно сказать и о курах, несушках, свиноматках, свиньях, коровах и другом крупном рогатом скоте. Их интересы, возможно, не являются столь же сложными, как у личностей-людей, однако они — существа, которые, видимо, обладают ориентированными на будущее интересами, даже если их временной горизонт относительно невелик.

Категория съедобного

Если мы допустим то, что разведение счастливых животных с целью их последующего безболезненного убийства недопустимо, поскольку оно нарушает их интересы, похоже, что у нас есть философский аргумент в пользу того, чтобы стать вегетарианцами, независимо от необходимости воздерживаться от потребления животных, выращенных на промышленных фермах. Страдание животных имеет значение, и именно поэтому следует избегать всех продуктов промышленного животноводства. Однако другие интересы животных также имеют значение, и их убийство с целью их поедания, даже если они выращены в идеальных условиях, нарушало бы их интересы.

Но что если, как недавно спросил Джефф Макмахан, животные выращивались бы в условиях, в которых их благополучие повышается; если бы они «умирали в сравнительно раннем возрасте, когда их мясо обладает лучшим вкусом», а мы бы затем собирали их тела для поедания, когда они уже умерли? Макмахан не считает, что было бы «предосудительным с нравственной точки зрения съесть животное, которое умерло естественной смертью»; другие авторы также отстаивали возможность поедания случайных жертв, животных, которые жили в дикой природе, но погибли по случайным причинам, например, под колесами автомобиля. Можно ли найти этические возражения против потребления животных, которые разводились в хороших условиях или жили в дикой природе и умерли без нашего непосредственного участия?

Кора Даймонд в статье под названием «Поедание мяса и поедание людей» указывает на то, в чем могла бы заключаться предосудительность поедания животных, которые умирают естественной (или случайной) смертью. Обсуждая ошибки обычных аргументов в пользу «прав» животных, она утверждает, что сосредоточенность на правах упускает некоторые ключевые моменты в наших отношениях с другими людьми и животными. Она пишет:

Мы не поедаем наших умерших, даже если они умерли в автокатастрофе или от удара молнии, и даже если у них первосортное мясо. Мы не едим их… Также мы не едим наши ампутированные конечности… Любой, кто, обсуждая этот вопрос, фокусируется на наших доводах против убийства людей или против причинения им страданий, рискует, очевидно, оставить без внимания эти фундаментальные качества наших отношений с другими людьми, которые связаны с тем, что мы их не едим. Именно этот пункт, на самом деле, обычно упускается тогда, когда приводятся аргументы против поедания животных, за соблюдение их прав на жизнь и против причинения им страдания, ведь ими предполагается, что нет абсолютно ничего странного или неправильного в вегетарианце, который съел бы корову, столь удачно убитую для него молнией. Это значит, что в этом обсуждении нет ничего, что напоминало бы о том, что корова — не то, что можно есть; поэтому это не должно становиться приемлемым.

Люди — не еда. Представьте, как изменились бы наши отношения друг с другом, если бы мы считали людей, по крайней мере некоторых, предметами потребления. Если бы мы считали друг друга съедобными и в некоторых случаях действительно ели бы людей, и нам бы это на самом деле нравилось, это могло бы привести к краху уважения друг к другу и к человечеству в целом. 

Некоторые феминистки утверждали, что проституция оказывает похожее воздействие на ценность женщин и сексуальных действий. Их аргумент представляется следующим образом: если секс можно купить у женщин, которые могут его продавать, это уменьшает ценность сексуальных действий и сводит женщин к положению сексуальных объектов. Мужчины, посещающие проституток, обычно считают сексуальные действия разновидностью досуга и не способны видеть в них интимный акт. Возможно, важнее то, что эти мужчины обычно считают всех женщин, а не только тех, кто продает свой сексуальный труд в проституции, менее достойными уважения.

Независимо от того, считаете ли вы проституцию предосудительной с этической точки зрения, вы, наверно, понимаете логику этого аргумента. Как только мы начинаем определенное потребление, потребление сексуального труда женщин или мяса животных, как только допускаем то, что некоторые вещи могут продаваться и покупаться на рынке, мы меняем определённые отношения и то, что о них думаем. Мы, люди, понимаем себя не в категориях съедобного, и такое понимание в некоторой мере определяет, как мы конструируем свои отношения друг с другом и как вообще друг с другом живём. Если же теперь мы начнем думать о своих телах и телах других людей как о пище, ценность наших тел и нас самих изменится.

Поэтому мы могли бы сказать, что в поедании животных, которые живут хорошей жизнью, а потом умирают естественной (или случайной) смертью, предосудительно то, что, поступая так, мы не отдаем им должного уважения — как «животным-сотоварищам», которые, как и мы, не принадлежат к категории съедобного. 

Другой способ сформулировать ту же мысль — сказать, что, превращая других животных из живых субъектов со своей собственной жизнью в товары или предметы потребления, мы стираем их субъективность и сводим их к статусу вещей. Это и представляет собой этическую проблему, поскольку приводит к ложной категоризации животных и ложному восприятию нас самих. Также этим исключается другой способ понимания животных — как существ, которым мы можем сочувствовать и которых мы можем научиться понимать, учитывая их различия. Когда мы определяем не-человеческих животных в качестве тех, кто достоин нашего нравственного внимания, поскольку они суть существа, которым мы можем сочувствовать, они больше не могут считаться попросту едой.

Тот факт, что мы можем сочувствовать животным и действительно делаем это, может иметь определенное отношение к тому, почему многим из нас настолько сложно было бы самостоятельно убивать животных, которых мы едим. Как я уже сказала в начале этой главы, в мире, наверное, было бы намного больше вегетарианцев, если бы людям пришлось убивать поедаемых ими животных. Однако в некоторых контекстах людям действительно приходится убивать животных, которых они едят, поскольку часто это единственный способ выживания их самих и их семей. 

В некоторых подобных контекстах умерщвление животного сопровождается состраданием и почтением. Убийство других животных ради получения пищи не обязательно означает, что животные рассматриваются в качестве исключительно пищи или объектов потребления. Многие из тех, кто занимается охотой ради выживания, искренне уважают убиваемых ими животных, а поедаемые животные высоко почитаются. Это указывает на то, что в других животных можно видеть членов их собственных социальных групп со своей собственной жизнью, но все равно поедать их в силу необходимости. В определенных контекстах люди могут уважать других животных, видя в них компаньонов, но при этом все равно потреблять их в пищу.

В индустриальных обществах не так много контекстов, в которых действительно необходимо убивать животных ради получения пищи. Однако, поскольку все больше людей в городах интересуются едой, которую они едят, многие стали разводить кур и индеек у себя во дворе. Хотя некоторые утверждают, что у них складываются уважительные символические отношения с животными, которых они в конечном счёте забивают, важно критически осмыслить представление о том, что жители городов действительно сочувствуют другим животным и видят в них компаньонов. Городские локаворы часто обращаются к риторике, указывающей на то, что убийство их собственных животных «учит смирению и напоминает нам о нашей зависимости от других видов». Я же подозреваю, что итогом такого убийства станет равнодушие и самодовольство.

Забой, вероятно, заставит забойщика дистанцироваться от животного, как и в случае с «киллерами» на заводах компании Tyson. Одна женщина, размышляющая о своем первом убийстве, совершенном у нее во дворе (сначала она признается, что «правда хотела убить курицу», втайне надеясь на то, что курица по имени Арлен окажется петухом, чтобы она могла его убить), назвала убийство петуха Арлен «грязным и приземленным делом, таким же как очистка водостока». Водосток забивается ветками, листьями и неодушевленной материей; его очистка и правда является занятием грязным и приземленным. Но лишение жизни петуха, который радовался жизни, гонял кур и слишком сильно, на вкус соседей, шумел, во многих отношениях отличается от очистки водостока. 

Если два этих действия кажутся похожими и влекущими одни и те же следствия, в этом можно увидеть сбой нравственной оценки. Описывая убийство Арлен как подобие очистки водостока, автор не только видел в Арлен всего лишь пищу и помеху, которую нужно убрать, но и, похоже, упустил тот факт, что петух был чувствующим существом со своей собственной жизнью, которому причитается определённое нравственное внимание.

Независимо от того, как разводятся куры и другие животные — на промышленных фермах, на открытом выгуле или же в городском дворе, независимо от того, счастливо ли они живут и умирают ли естественной либо случайной смертью, они все равно остаются индивидами с личными чертами и интересами, со взаимными отношениями и собственной жизнью, которую им надо прожить. Все это факты, требующие этического внимания. Этические оправдания убийства других животных ради получения пищи, когда есть их не необходимо, неизбежно останутся спорными, поскольку они не учитывают этих фактов и не требуют заметного изменения отношения к этим животным.
IQ