Анатомия газели

В Издательском доме ВШЭ готовится к публикации двухтомник «Газели Хафиза: тексты, переводы, комментарии». IQ.HSE публикует из него фрагмент, который посвящен самым знаменитым поэтам Ирана — Хаджу, Са‘ди и Хафизу, а также рассказывает о сложной структуре и насыщенности смыслами газелей — ведущей формы персидской любовной лирики.

В связи с монгольским нашествием в XIII века происходило постепенное перемещение культурной жизни с востока на запад Ирана. Одним из крупнейших центров литературы становится Шираз, неслучайно нисба ширази (ширазский) соединена с именами двух величайших мастеров газели — Са‘ди и Хафиза.

Два великих ширазца вошли в мировую литературу, их творчество изучают, а произведения переводят. Однако они творили в окружении многих других поэтов, вели с ними поэтический диалог, обыгрывали их образы и доводили до совершенства творческие находки. Об эпохе Са‘ди принято говорить уже как о времени расцвета газели. От кончины Са‘ди до рождения Хафиза прошло менее полувека, однако этот короткий период вместил дальнейшие существенные изменения в поэтике жанра.

Теперь строгая форма газели вмещает в себя и отчасти скрепляет строки, семантические связи между которыми часто не очевидны. Смысловые лакуны, возникающие между бейтами, — самая характерная черта новой поэтики газели, зарождающейся на рубеже XIII–XIV веков. 

За три предшествующих столетия было создано неисчислимое множество текстов, использовавших единый поэтический язык, а также эксплуатировавших конвенциональные образы и ситуации. На этой основе сложился канон, то есть некий набор специфически газельных тем, каждая из которых, в свою очередь, реализуется в рамках закрепленного за ней репертуара мотивов. Из их совокупности и взаимообусловленности складывается своего рода метасюжет, равно присутствующий в головах творцов поэзии и её любителей. Этот сюжет достаточно разветвлен и полон перипетий. В его развитии участвует определенный набор персонажей, в нём совмещаются элементы испытания и воспитания чувств лирического героя.

Метасюжет газели — жизненный путь поэта-влюбленного. Любовь лирического персонажа и предначертана, и необъятна, она начинается в предвечности и продолжается после смерти. Возлюбленная персона сочетает красоту ангела и жестокость тирана, от её расположения всецело зависит не только благополучие, но и жизнь влюбленного. Влюбленный в стенаниях и мольбах домогается внимания, а возлюбленная сияет красотой, причиняющей страдания сердцу влюбленного, и хранит равнодушие. Порой терпение влюбленного иссякает, и он обращается к возлюбленной с упреками, а иногда и угрозами, космический размах страданий наделяет его красноречием волшебной силы, способным воздействовать на судьбы мира.

Недостижимая цель влюбленного — соединение с возлюбленной. Его величайшее счастье составляет осуществление достижимых целей — получение долгожданной вести (например, в виде принесенного ветром аромата локона) и явление возлюбленной в виде мысленного образа, то есть иллюзорное свидание.

Основной движущий элемент сюжета — разлука и связанные с ней страдания. Чтобы пройти испытания разлуки и достичь цели, герой должен воспитывать свои чувства: ему требуется проводник, который знает верную дорогу. Это может быть собственное сердце или мудрый старец-наставник, порой подающий ученикам «дурной» пример. Эпатирующее поведение наставника (уход из мечети в кабак, замена четок зуннаром как символом иноверия, пропивание суфийской хирки или молитвенного коврика, ухаживание за прекрасными отроками) служит оправданием для бесчинств, творимых его учениками, обязанными во всем следовать за учителем. Внутренний смысл парадоксальных поступков наставника раскрывается влюбленному по мере его совершенствования.

Иерархия ценностей на пути любви во многих аспектах перевернута по сравнению с обычным миром. Главным мерилом совершенства влюбленного служит отношение к собственному статусу (доброму имени) в мире. Именно готовность опуститься на дно общества является залогом подъема и продвижения по пути любви. Отказ персонажа от претензий на место в социуме осуществляется в виде различных «уходов»: в кабак, в укромный уголок, на дружескую пирушку в саду. 

При этом герой газели противопоставляет себя аскету (zāhid). Последний отказался от земных радостей, но сделал это ради обретения нравственного авторитета в этом мире и награды в том. Между тем истинный влюбленный предается запретным наслаждениям (вино, музыка, разгульное поведение), поскольку никакие блага обоих миров не представляют для него ценности.

Путь совершенного влюбленного неминуемо приводит к конфликтам: внешнему — с обществом и внутреннему — с самим собой. Конфликт с социумом обусловлен тем, что единственным лекарством от страданий любви служит вино, а пьянство, поощряемое наставником (магом-виноторговцем), навлекает осуждение хранителей мусульманского благочестия: аскета, суфия, мухтасиба, шихны.

У влюбленного есть и те, кто ему сочувствует: это кружок влюбленных, собутыльники-ринды или наперсник, поверенный тайн. Внутренний конфликт героя возникает потому, что он измучен страданиями любви, не в силах хранить молчание и разглашает тайну любви, нарушая тем самым этику влюбленных. Самый яркий пример разглашения тайны — сложение газели, совершенство которой отражает совершенство её вдохновителя. Конфликты с обществом и собой приводят героя газели к нищете и позору, к утрате им всякого социального статуса, но высокая цель, к которой он стремится, превращает унижение поэта-влюбленного в особого рода величие, в частности, делает его вдохновенным певцом любви.

Если обычным людям свойственно для достижения цели руководствоваться разумом, то для совершенного влюбленного разум лишь помеха на пути, он может приблизиться к желаемому, только впав в безумие. Финал газельного сюжета не может быть счастливым. Идеальный влюбленный должен умереть от страданий любви или от руки жестокой возлюбленной. В «перевернутом» мире газели такая смерть предстает как высшая награда. Подобный финал обычно представлен в стихах не как свершившееся событие, а как чаяние лирического персонажа, предел его мечтаний.

Сюжетные события разворачиваются на нескольких площадках — среди дикой природы и в культурной среде. Дикая природа связана с темой опасностей пути — это пустыня (степь, населенная дикими зверями), горы и море. Культурное пространство представлено садом и городом. Сад — место дружеской пирушки, пения и чтения стихов. В городе таким местом служит кабак. 

Сад и кабак как поэтические локусы объединяет тема винопития, а также фигура виночерпия — одна из масок возлюбленной персоны. Но они противостоят друг другу как «расцвет» и «упадок». Цветущий сад связан с темами весны, цветения молодости и красоты. А кабак помещается в развалинах на окраине города, и в нем хозяйничает старик-виноторговец. В городе расположены жилище возлюбленного друга (его улица, дворец) и уединенный уголок лирического персонажа. Противники влюбленного также локализованы в городском пространстве — они обретаются в мечети, во дворцах и суфийских ханаках. Таковы лишь самые основные элементы лирической топографии.

Формирование устойчивого метасюжета газели позволило поэтам нового поколения в каждом конкретном случае свободно сочетать разные его эпизоды, не заботясь о логике перехода от темы к теме, а читателю — заполнять смысловые лакуны.

Одним из поэтов, которые, оставаясь малоизвестными за пределами персидской словесности, активно участвовали в создании нового стиля газельной лирики, был Хаджу Кирмани (1281–1352 или 1361). Старший современник Хафиза, он слагал такие стихи, на которые Хафиз нередко отвечал, желая превзойти собрата по цеху. Хафизу приписывают строки, в которых он прямо называет Хаджу своим наставником: «В газели учитель для всех — Са‘ди, однако // В стихах Хафиза — манера стихов Хаджу». Поэтическая преемственность и соперничество мастеров вошли в историю персидской поэзии. Как писал Малик аш-Шу‘ара Бахар: «После Са‘ди речь перешла к Хафизу, // Хафиз, сокрушитель Хаджу, сотворил волшебство речи».

Одна из многих газелей Хаджу, на которые отвечал Хафиз, такова.

Газель 31

1. Наш старец оставляет рубище в залог в доме виноторговца,

О все ринды — ученики нашего старца, взявшегося за чашу!

2. Если мы опозорены в мире из-за вина, что поделаешь?!

Такая судьба выпала нам в пору предвечности.

3. Кипарису — музыка от горестной жалобы птицы,

Птице — головная боль от нашей предрассветной жалобы.

4. У кого искать правосудия, если без всякой причины

Наш повелитель проливает кровь немощных дервишей.

5. Может, твоя милость заступится за рабов,

А не то известно, что наша вина перешла все границы.

6. Мы — дичь для той лани с повадкой лисы — твоего охотника,

Мы стали добычей, а сами мы охотимся на льва небес.

7. С тех пор, как мы заковали безумное сердце в цепи локонов,

О, как много разумных, что стали сходить с ума из-за наших цепей!

8. Не пренебрегай стрелой моего вздоха, сжигающего мир,

Ибо [пущенная] из своего слабо стреляющего лука, сильна моя стрела.

9. Хаджу, не пускай никого в ханаку, ведь в этот миг

В уединении веселится с молодыми наш старец.

В газели Хаджу представлены все признаки жанровой формы, окончательно сложившейся в XIII веке, будь то обязательные или факультативные: объём в пределах 5–10 бейтов, монорифма, обогащенная радифом, корреляция первого и последнего бейтов (maṭla‘ и maqṭa‘) и включение литературного имени автора в последний бейт. 

Эта газель заметно отличается от других стихов. Её затруднительно пересказать, поскольку последовательно разворачивающийся лирический сюжет в ней отсутствует. В стихотворении Хаджу звучат ключевые темы разных типов газели, однако переход от одной темы к другой выглядит немотивированным, а газель в целом кажется достаточно бессвязной.

Два первых бейта посвящены вину и могут интерпретироваться в суфийском ключе, поскольку мотивы ухода наставника из обители в кабак и обмена рубища на вино входят в репертуар суфийской газели. Лирический персонаж газели ассоциирует себя с риндами — гуляками и пьяницами, деклассированными элементами средневекового иранского города. 

«Свобода» риндов, то есть жизнь, не скованная нормами поведения, предписанными шариатом, позволила суфийским поэтам создать поэтический образ человека, отбросившего все блага материального мира ради обретения внутренней свободы, необходимой для достижения высокой духовной цели. Самый общий смысл двух первых бейтов: я стал пьяницей-риндом, следуя примеру своего наставника и предначертанию судьбы.

В бейте 3 вводятся новое место действия и новая тема: на смену кабаку приходит сад, а на смену вину — поэзия. Птица, горестно жалующаяся на муки любви, соловей — старинный образ поэта-влюбленного. «Головную боль», то есть зависть, у такого соловья вызывают предрассветные жалобы лирического персонажа — его прекрасные, исполненные страсти стихи. Бейт представляет собой скрытое самовосхваление поэта (faxr).

В бейтах 4 и 5 декорации меняются еще раз, действие переносится во дворец повелителя. Повелитель безгранично жесток — убивает невинных и беззащитных, но и беспредельно милостив — может простить даже самую большую вину. Следовательно, он представлен как жестокий возлюбленный, метафорический повелитель царства красоты (бейт 4), и как Всемогущий Бог или могущественный покровитель поэта (бейт 5).

Бейты 6 и 7 посвящены отношениям влюбленных и объединены тем, что униженное состояние героя так или иначе связано с его величием. Лирический персонаж описывает своё двойственное положение — он уподобляет себя дичи, потому что на него «охотится» лань с повадками лисы, то есть глаз возлюбленной, при этом он и охотник, а его цель — «лев небес», то есть само Солнце (метафора возлюбленной). 

Он безумец, закованный в цепи, но его цепям завидуют разумные. Бейт 8 содержит обращение лирического персонажа к повелительнице-возлюбленной и предостережение: не стоит пренебрегать стрелами вздохов (жалобами влюбленного, его стихами). Пусть я согбен, как лук, и немощен, сила моих стихов способна привести мир в волнение.

Завершение газели образует контрапункт с её началом, в последних строках (бейт 9) снова появляется старец; однако место действия на этот раз не презренный кабак, а благочестивая суфийская обитель. Если в начале газели использованы образы, наводящие читателя на мысль об аллегорическом прочтении (кабак любви и вино истины), то в финале образ старца травестируется: Хаджу охраняет его «уединение» (xalvat, в суфизме — уединенное место для молитвы), а наставник проводит время не в молитвах, а в развлечениях с отроками.

Отмеченная смысловая разобщенность бейтов (сцены в кабаке — саду — во дворце правителя и т.д.) находит объяснение при обращении к метасюжету, если рассматривать эти сцены как его эпизоды. Газель начинается с того, что наставник собственным примером призывает учеников отдать последнее ради вина (бейт 1). Поступок старца имеет свой сокровенный смысл: позор, который навлекает на влюбленных (риндов) пьянство, предопределен ещё в предвечности (бейт 2). 

Переход к теме бейта 3 внешне не мотивирован, но, согласно метасюжету, пьянство лирического персонажа — проявление его страданий, ибо вином лечат боль от разлуки с любимой. Эти страдания находят выражение в ночных жалобах-газелях, своей красотой вызывающих зависть даже у соловья (бейт 3). Дальше говорится о том, что справедливости нет и эмир проливает кровь невинных дервишей (бейт 4).

Не выраженную связь между красотой стихов и жестокостью правителя можно восстановить с помощью метасюжета: прежде всего эмир — это возлюбленная, которая правит царством красоты, а дервиши — влюбленные. «Предрассветная жалоба» героя, то есть его стихи, — это разглашение тайны любви, результат непереносимой жестокости возлюбленной. 

Между бейтами 4 и 5 имеется некое противоречие: эмир убивает нас «беспричинно», а «наша вина перешла все границы». Но эта вина прояснена на уровне метасюжета: поэт, сложивший стихи о своей любви, нарушил этику влюбленных (бейт 5). Смысловая лакуна между бейтами 5 (рабы и повелитель) и 6 (охотник и дичь) заполняется элементом метасюжета: влюбленному остается лишь уповать на милость своей повелительницы, ведь он находится полностью в её власти, как загнанная дичь перед охотником. 

Связь между бейтами 6 (охота) и 7 (безумец в цепях) восстанавливается через тему величия униженного влюбленного, которой в метасюжете отведено важное место. Та же тема, соединенная с другим эпизодом метасюжета — жалобы и угрозы в адрес возлюбленной, — устанавливает связь между бейтами 7 и 8. Поэт угрожает рассказать о жестокости возлюбленной в стихах, которые повергнут в трепет мир. Последний бейт не связан с предыдущим, он развивает и завершает тему зачина, живописуя эпатажное поведение наставника-шейха.

Хаджу — один из наиболее ярких представителей круга авторов, о которых принято говорить как о «плеяде Хафиза». В неё включают ближайших предшественников великого ширазца, прежде всего Низари Кухистани (ум. 1320), и Аухади Марагаи (ум. 1338), а также его современников — Камала Худжанди (ум. 1371), Салмана Саваджи (ум. 1376), Убайда Закани (ум. 1370), Насира Бухараи (ум. 1365). 

Названные авторы жили в разных местах иранского мира (хотя многие так или иначе были связаны с Ширазом) и придерживались разных взглядов. Среди них были придворные панегиристы (так, Салман всю жизнь воспевал правителей династии Джалаиридов) и религиозные поэты различных направлений (Низари был исмаилитом, а Аухади входил в число прославленных суфийских авторов). 

Они отдавали предпочтение различным жанрам: Камал и Насир были известны как мастера мистической газели, Аухади обрел признание благодаря большой дидактической поэме «Чаша Джама», Салмана ценили за касыды и любовные поэмы, Убайд прославился как сатирик, бичующий нравы в стихах и прозаических посланиях. Однако всех этих поэтов объединяет то, что, обращаясь к жанру газели, они следовали общим неписаным, но ясно ощутимым эстетическим принципам.

Как мы старались показать на примере разбора стихотворения Хаджу, эта новая поэтика характеризуется обращением ко многим темам в рамках одного короткого текста, внешне немотивированными переходами от темы к теме, травестированием канонических образов и ситуаций, ироническим обыгрыванием формул и клише. 

Под пером поэтов-новаторов многомерность и разноплановость смысла становятся неотъемлемой чертой жанра: газель, обращенная к прекрасной возлюбленной, может быть прочитана и как любовное послание, и как гимн Всевышнему, а также как придворный панегирик, воспевающий земного правителя. Наконец, газель может представлять собой раздумье поэта о природе своего дара и ниспослании вдохновения.
IQ