01 октября 2020
В Издательском доме ВШЭ вышло второе издание книги «Французский авантюрист при дворе Петра I: Письма и бумаги барона де Сент-Илера». IQ публикует из неё фрагмент, в котором рассказывается о прожектёрах и авантюристах Нового времени, их карьерах и судьбах на фоне политических перипетий Европы, связях с государственными деятелями и шпионами — на примере биографии некоего Жозефа Аллера, известного также как Халлер и Сент-Илер.
«Барон Сент-Илер, принятый в службу с чином генерал-майора, был человек замечательный по своим знаниям, смелым проектам и самому неуживчивому характеру <…>. Поступив в русскую службу, он не умел, или не хотел применяться к лицам и обстоятельствам», — так описывал капитан-лейтенант Ф.Ф. Веселаго, впоследствии ставший выдающимся историком российского флота, первого директора Морской академии, основанной в 1715 г. в Санкт-Петербурге. К сожалению, этим высказыванием он и ограничился: сообщить хоть какие-то дополнительные сведения о личности этого эксперта, о его предшествующем опыте и «замечательных знаниях» ни сам Веселаго, ни последующие историки не могли, а может быть, и не сочли возможным. Между тем Морская академия занимает, конечно, исключительное место в истории отечественного образования: она имеет все основания претендовать на звание первого «регулярного» учебного заведения в стране. Тем примечательнее оказывается фигура ее основателя.
Увы, при ближайшем рассмотрении оказывается, что приглашенный Петром I французский «специалист» был самым настоящим самозванцем и, называя вещи своими именами, международным авантюристом. Сомнений нет: обнаруженные в последнее время документы, в том числе из французских, английских, шведских и иных архивов, не только позволяют детально реконструировать его биографию, но и ясно показывают, что этот генерал российской службы не только не имел баронского титула, но даже и звался не Сент-Илером; не было у него и никаких особых познаний ни в области образования, ни в области военно-морского дела. Как же тогда быть с его многочисленными «смелыми» (как их называл Веселаго) проектами и с его директорством в Морской академии? Следует ли нам теперь считать их не «смелыми», а абсурдными и безграмотными? В действительности все оказывается еще запутанней.
Сам Веселаго хотя и находил у Сент-Илера «замечательные знания», не готов был признавать его основателем Морской академии: историк полагал, что проект француза «не имел влияния на образование нового училища». Но на самом деле инструкция Морской академии, устанавливающая порядок учения и содержания учеников и датированная в Полном собрании законов Российской империи 1 октября 1715 г., была составлена именно Сент-Илером и утверждена Петром I по его настоятельной просьбе. И именно в проектах Сент-Илера находим мы и первые упоминания о самой идее создания Морской академии (хотя, разумеется, вообще мысль о необходимости обучения молодых дворян морскому делу и витала тогда в воздухе).
Готовы ли мы допустить, что проходимец и искатель приключений все же способен создавать что-то осмысленное и полезное, — или же, опознав в Сент-Илере самозванца, мы обязаны ретроспективно отказать ему в любом содержательном вкладе в основание первого регулярного училища в России?
Неопределенность эта весьма характерна: при ближайшем рассмотрении Сент-Илер оказывается ярким представителем общеевропейского типажа авантюриста и прожектера раннего Нового времени. В самом деле, детальная реконструкция похождений барона напоминает нам, что он был вовсе не уникален: следя за его приключениями, мы постоянно натыкаемся где-то неподалеку от него на аналогичных «прожектеров», которые реализуют или пытаются реализовать весьма схожие схемы, и которые пользуются аналогичными приемами самоизобретательства. В частности, на расстоянии буквально пары рукопожатий от него нам встречаются два самых легендарных авантюриста эпохи, граф Клод Александр де Бонневаль, прославившийся несколько позднее под именем Ахмад-паша как реформатор оттоманской артиллерии, и финансист Джон Лоу, известный своей грандиозной финансовой пирамидой — Компанией Миссисипи. Более того, сами современники видят это сходство и прямо сравнивают Сент-Илера с другими прожектерами.
В этом смысле важно, что известные нам похождения француза не ограничиваются Россией. Легко было бы себе представить, что иностранный мошенник воспользовался наивным увлечением Петра I и его соратников всем «западным», чтобы выдать себя за того, кем он не являлся; чтобы продать русским «секреты» и познания, которыми он на самом деле не обладал; чтобы переизобрести себя заново и присвоить себе комически высокий статус в далекой «дикой» стране. Граница между Россией и Европой в этом случае оказалась бы и границей между пространством «цивилизации», где знают цену настоящему знанию и умеют отличить эксперта от самозванца, и краем легковерных «дикарей», где этой разницы пока еще не понимают и где можно «обнулить» свое прошлое и придумать себе новую биографию. И в самом деле, в одном из своих поздних писем француз прямо именует русских «варварами».
Однако российским приключениям Сент-Илера предшествовали похождения и авантюры на Пиренейском полуострове, в Англии, в Священной Римской империи, — практически по всей Европе. До того как предстать при дворе Петра, он общался с британскими министрами и императорскими наместниками, а дворянство и баронский титул он присвоил себе не при пересечении российской границы, а где-то на полпути между Гаагой и Веной; потерпев же неудачу в России, он, как ни в чем ни бывало, отправился предлагать себя в качестве эксперта при шведском дворе. Именно в этот момент, кстати, Сент-Илер, по вполне понятным причинам, и вспоминает о «варварстве» русских. Если взглянуть на историю его похождений с этой стороны, то петровская Россия не выглядит уникально благоприятным для самозванчества заповедником простаков. Наоборот, оказывается, что она удивительно тесно интегрирована в общеевропейское пространство: авантюрист перемещается из Мессины в Санкт-Петербург столь же легко и непринужденно, как из Гааги в Вену.
Случай Сент-Илера предоставляет богатый материал для изучения этого явления — похождения авантюриста, как оказалось, неплохо отражены в архивных источниках по всей Европе. Собранные документы включают как собственные письма француза, так и посвященную ему официальную переписку и некоторые другие бумаги, извлеченные из архивов Лондона, Парижа, Вены, Стокгольма — и, конечно, Москвы и Санкт-Петербурга. В этих документах нас интересует прежде всего механика авантюры, политическая тактика авантюриста и те риторические приемы, с помощью которых он переизобретает и «продает» себя, приноравливаясь к изменяющимся обстоятельствам; те социальные и культурные реалии эпохи, которые и делали существование подобных персонажей возможным; а также грань между ними и теми, кого обычно не принято относить к категории авантюристов.
Меня зовут Жозеф Аллер, я родом из Тулона, четыре года назад обосновался в купеческом звании в Байонне. Я отправился оттуда в августе месяце 1710 года в Ла-Корунью в провинции Галисия по некоторым частным делам. Я послал оттуда в Байонну генуэзского капитана, который командовал под своим флагом одним из моих кораблей, нагруженным зерном и железом и прочими товарами, предназначенными для Лиссабона, и приказал ему направлять корреспонденцию в Кадис. На обратном пути в ноябре месяце он зашел в порт Ла-Коруньи, чтобы забрать меня. У берегов Португалии мы встретились с пиратским кораблем капитана Жоли де Симуалу из Сен-Мало, который захватил нас и привез в Кадис. Он нашел на моем упомянутом корабле некоторые бумаги, в которых речь шла о Лиссабоне. Это побудило упомянутого пирата добиться признания у упомянутого генуэзского капитана и его экипажа в том, что на самом деле они направлялись в Лиссабон, и потому упомянутый корабль и груз были конфискованы, а я, почувствовав на себе подозрение в желании доставить врагам Франции запрещенные товары, не осмелился туда вернуться. Я послал другу доверенность, чтобы получить страховые выплаты за упомянутый корабль, и поручил купить для меня другой корабль приблизительно такой же грузоподъемности, загрузить его теми же товарами, которые были на вышеназванном генуэзском корабле, и направить его ко мне в Лиссабон под генуэзским флагом, направляя корреспонденцию в Кадис, присовокупив к тому же, что я еду в Лиссабон застраховать корабль и груз.
Первый вид Байонны, Амбруаз Луи Гарнере, 1842 год / Wikimedia Commons
Я отправился из порта Санта-Мария первого февраля сего года в Бадахос. Прибыв туда, я отыскал господина маркиза де Бэ, к которому у меня было рекомендательное письмо от маркиза Ресбурга, полученное мной в бытность в Кадисе. Ознакомившись с этим поручительством, господин маркиз де Бэ сказал мне между прочим, что нисколько не сомневался, что как добрый француз я готов оказать услуги своему государю и королю Филиппу. Он поручил мне обратиться к португальцам, чтобы убеждать их заключить с обоими королевствами сепаратный мирный договор и предложить им все возможные гарантии и преимущества, каких они пожелают. Я отправился из Бадахоса 16 числа и, прибыв в Элваш, был препровожден к юному маркизу даш Минаш, который сперва объявил мне публично, что находит чрезвычайно странной манеру господина де Бэ посылать к нему людей без предупреждения, что есть и иные дороги в Лиссабон и что он меня не пропустит. Затем, отведя в сторону, спросил у меня о новостях из Испании, в чем я ему дал удовлетворительный ответ, присовокупив к тому же, что лучшей новостью, что я мог ему сообщить, было поручение, данное мне от господина де Бэ. Тогда он смягчился и, весьма лаская меня, пригласил отобедать с ним и другими бывшими там господами, среди коих был господин де Ла Прадель. В отношении договора он мне ответил, что направляет меня к Дьогу д Мендонсе Корт-Реалу, государственному секретарю, сообщить ему об этом деле, добавив, однако, что, поскольку он публично отказался пропустить меня, нужно соблюсти приличия и настоятельно ходатайствовать через господина да Ла Праделя, что я и сделал.
Я отправился 19 числа из Элваша в Лиссабон почтовыми лошадьми в сопровождении португальского кавалерийского капитана. Мы прибыли туда 20 числа и прямо направились в кабинет государственного секретаря, в покои господина Мендонсы, которому я сделал предложение о названном договоре. Он ответил мне, что в настоящее время не может дать мне никакого ответа в отношении сего предмета, но находит уместным, чтобы я не появлялся вовсе в городе из опасений вызвать подозрения у посланников союзных держав. Условились, что я останусь у его первого секретаря Алешандре да Кошта Пиньейро и что он вскоре сообщит мне ответ на мое предложение. Вечером того же дня близ семи часов Дього д Мендонса явился ко мне и сказал, что поскольку мое поручение было изустным, то мне нужно написать названному маркизу де Бэ, дабы он дал мне письменные полномочия.
Вид на Лиссабон, XVIII век / Wikimedia Commons
Я тотчас же написал ему на этот счет, он ответил мне 26 числа того же месяца, его письмо пришло в Лиссабон первого марта и было распечатано. Дьогу д Мендонса тотчас же послал мне его передать и сказать, чтобы я вместе со своим хозяином Алешандре да Кошта Пиньейро отправлялся в загородный дом, где он находился. Там он сказал мне, что видит из письма ко мне от маркиза де Бэ, что устное сообщение мое было правдивым, но что никакого разъяснения об этих мирных предложениях он не нашел. Было условлено, что я поеду в Бадахос передать господину де Бэ, что существует готовность к переговорам, но нужно изложить на письме или устно предлагаемые преимущества.
Я отправился из Бадахоса 3 марта в компании Панталеона да Кошта, слуги Дьогу д Мендонсы, мы прибыли в тот же день в Эстремос, где находился молодой маркиз даш Минаш, назначивший мне встречу в обители отцов-ораторианцев. Я сообщил ему о своих переговорах с господином Мендонсой, он дал мне в сопровождение до Оливенсы кавалерийского унтер-офицера и письмо к губернатору этого города с приказом дать мне лошадей и барабанщика, чтобы пройти до Бадахоса. Я прибыл туда пятого числа, не нашел господина де Бэ и направился следом за ним Ла-Альбуэра в 15 лигах от Бадахоса. Он тотчас послал курьера к королю, своему господину, дабы сообщить ему о моих переговорах и дабы получить от него необходимые инструкции и полномочия вести названные переговоры до конца. Мы условились с господином де Бэ, что я поеду в Мериду дожидаться его, что я и сделал, но, не будучи там ни с кем знаком, я решил вернуться в Бадахос и оставил в Мериде письмо, которое Алонсо Леал, казначей войск Эстремадуры, передал господину де Бэ, когда тот прибыл в город. В этом письме я сообщал ему, что наскучив в Мериде, я возвращаюсь в Бадахос.
Вид на Мериду, Александр де Лаборд, 1811 год / Wikimedia Commons
Прибыв в Мериду, господин де Бэ ответил мне, что ожидает увидеть меня через три или четыре дня, дабы основательно обсудить известный предмет. Затем он написал мне письмо из того же места, которым информировал меня о получении почты из Сарагосы, содержавшей полномочия от короля, его господина, и приказал незамедлительно отправляться в Лиссабон и сообщить об этом Дьогу д Мендонсе. Но поскольку я рассудил, что мои инструкции были недостаточно подробными, я решился поехать в Мериду к господину де Бэ и отправился туда с этой целью 17 числа. Я повстречал его на половине пути в селении, называемом Лобон. Он сказал мне, что письма, которое он написал мне, будет достаточно, и я вернулся в тот же день в Бадахос за трубачом. На следующий день я выехал в Лиссабон, и, проезжая через Оливенсу, получил от губернатора того места кавалерийского унтерофицера из португальского полка господина Лугу и лошадей, чтобы добраться до Элваша, а также приказ не въезжать в город, а ехать в обитель Святого Франциска, что лежит на северо-запад от Элваша неподалеку от большого акведука.
Молодой маркиз даш Минаш приехал туда ко мне, и я сообщил ему обо всем, что произошло между мною и господином де Бэ. От его имени я сказал господину даш Минашу, что господин де Бэ ничего так не желает, как увидеть настоящее дело улаженным и иметь честь обнять его. В ответ он поблагодарил меня. В тот же день я продолжил свой путь в Лиссабон, куда прибыл с названным унтер-офицером вечером 19 числа. 22 числа было назначено мое свидание с господином Мендонсой в его загородном доме. Я нанял карету, взял слугу моего хозяина Алешандре да Кошта, который вывез меня к площади Росиу, где я встретил господина д Мендонсу в плотно занавешенной карете. Я сел в его экипаж, и мы вместе отправились в его загородный дом. Подробно рассуждая об известном предмете, мы условились, что я вернусь в Бадахос сказать господину де Бэ, что прежде чем назвать представителей на переговоры, совершенно необходимо узнать предлагаемые условия, и, следовательно, чтобы он мне о них поведал. Господин Мендонса попросил меня написать господину де Вандому и сообщить ему о моих переговорах и рассказать о мерах, принимаемых для устройства столь важного дела.
Портрет Луи Жозефа де Бурбона, герцога Вандомского, 1706 год
23 числа я отправился в Бадахос, прибыл туда 24 числа вечером и тотчас написал господину де Вандому об этом деле. Господин де Бэ в тот же день сообщил мне о своих намерениях и намерениях Его величества короля передать португальцам провинцию Туи, Ла Пуэбла, Бадахос и Айамонте, которые они могут укрепить, как сочтут нужным. Я отправился из Бадахоса в Лиссабон 25 числа, вновь проехав через Оливенсу и завернув в обитель Святого Франциска в Элваш, куда приехал и господин даш Минаш. Я сообщил ему о предложении, которым он, кажется, остался весьма доволен и тотчас же поторопил меня продолжить путь в Лиссабон, куда я прибыл 26 числа. В тот же день вечером господин д Мендонса прислал за мной сопроводить меня в его покои. Я передал ему предложения, которые господин де Бэ приказал мне сделать, и он остался ими так же доволен, как и маркиз даш Минаш, но прибавил, что для поддержки его флота нужны несколько французских кораблей и что я должен вернуться в Бадахос, чтобы попросить у господина де Бэ тридцать линейных кораблей, несущих от пятидесяти до восьмидесяти пушек.
С этой целью я пустился в обратный путь 27 числа. Господин де Бэ сказал мне, что напишет об этом ко двору с курьером, которого он послал 28 числа вечером. Я сообщил о благополучном исходе своего предприятия господину де Вандому и отправился из Бадахоса в Лиссабон 30 числа, вновь проехав через Оливенсу и завернув в обитель Святого Франциска в Элваш, где виделся с господином даш Минашем. Я прибыл в Лиссабон 31 числа. Господин д Мендонса посетил меня вечером в семь часов, я сказал ему, что господин де Бэ писал к своему двору касательно кораблей и что когда он получит ответ, он им поделится. Я отбыл на следующий день 1 апреля, чтобы дожидаться ответа, прибыл в Бадахос между полуночью и часом ночи с 1 на 2 число и заставил открыть себе ворота. Я оставался там пять дней, после чего господин де Бэ сообщил мне, что получил ответ от двора касательно кораблей. Он дал мне запечатанное письмо для господина д Мендонсы, ничего при этом не сказав, но я узнал от секретаря господина де Бэ, что португальцам предоставляли запрошенные ими корабли, то есть давали вооружение, боеприпасы и экипажи, но за провизию и жалованье они будут платить сами. Я отбыл 6 числа, проехав как всегда через Оливенсу и обитель Святого Франциска, где видел маркиза даш Минаш. Я прибыл в Лиссабон 7 числа. Я передал письмо господину д Мендонсе, который велел мне отбыть на следующий день с запечатанным письмом для господина де Бэ.
Вид на Бадахос, Александр де Лаборд, 1810 год / Wikimedia Commons
Я прибыл 9 числа утром в Бадахос; после того как маркиз де Бэ прочитал письмо, он принялся мне выговаривать за то, что я написал господину де Вандому, не сообщив ему об этом, и сказал, что с моей стороны было недостойным так поступить, ибо я получил данное поручение от него и мне не следовало ни делиться этой славой с другими, ни присваивать ее себе. Он продержал меня всю ночь в своей комнате под стражей, дабы я не написал ничего господину де Вандому, и даже не соизволил передать мне те письма, которые мне написал господин де Вандом. Он сказал мне, что вовсе не желает заключения договора и что когда вступит в кампанию, то сам сделает новые предложения португальским генералам. Между тем его секретарь сказал мне перед отправлением, что дело уже совершенно решено и что со стороны Португалии должны быть названы представители для подписания договора, которые проследуют через Альбукерке инкогнито, дабы встретиться с маркизом де Бэ в Мериде в доме у дона Алонсо Леала. Он прибавил еще, что мне не следует печалиться от того, как поступил со мной господин де Бэ, ибо он уже ходатайствовал письмом в мою пользу при дворе, и уверял, будто в скором времени мне пришлют патент консула обоих королевств в Лиссабоне и окажут иные почести.
Я выехал из Бадахоса 10 числа и, проезжая через Оливенсу, узнал от губернатора того места, что он только что получил письмо от господина даш Минаша с приказом не пускать меня в обитель, а направить в город Элваш, ворота которого будут для меня открыты. Я прибыл в Элваш в тот же день с унтер-офицером, который по-прежнему сопровождал меня. Я тотчас явился к маркизу даш Минашу, который разместил меня в покоях своего поверенного в делах Жозефа Мартена, дабы никто меня не увидел. Он сказал мне, что получил приказ не пропускать меня в Лиссабон, однако я написал господину д Мендонсе, который позволил мне приехать в Лиссабон по моим частным делам. Господин д Мендонса написал к маркизу даш Минашу, чтобы тот отпустил меня. Я прибыл в Лиссабон с унтер-офицером 14 числа. Дьогу д Мендонса пришел ко мне в обычное время, я устно изложил ему историю моих сношений с господином де Бэ. Рано утром на следующий день он послал сказать мне, чтобы я отправлялся в Элваш на встречу с господином даш Минашем, который пропустит меня в Бадахос. Я отправился со своим унтер-офицером, который вез большой пакет для господина даш Минаша.
Король Филипп V / Wikimedia Commons
Я не знал, что и думать обо всей этой суете вокруг меня, ясно понимая, что мне нет доверия и что в итоге мне не захотели отвести никакой роли в этом деле, потому и решился придать его огласке. Я доехал с названным унтер-офицером до Аройолос, прибыв туда, сделал вид, что занемог, скрылся от него на полчаса и предстал перед генерал-майором Хоганом, которого видел раньше, когда он делал смотр своему полку в этом городе. Я попросил его соблаговолить дать мне письмо к господину де Ла Праделю, который, как мне сказали в мою бытность в Элваше, находился в Эстремосе, и оказать услугу, удовлетворив мою просьбу. Я объявил ему о деле, он тотчас отправил своего слугу с почтой отвезти мое письмо в Эстремос господину де Ла Праделю, который прибыл в Аройолос близ трех часов с 16 на 17 число и, ни поговорив, ни увидевшись со мной, послал за тремя почтовыми лошадьми, которых отправил к дому за городом. Близ шести часов утра, в то время как унтер-офицер седлал лошадей, чтобы ехать в Элваш, я прибыл к господину Хогану, где застал господина да Ла Праделя, сказавшего мне, что нужно неотложно ехать в Лиссабон.
Мы вышли из дому через потайную дверь и взяли ждавших нас лошадей. Мы послали просить господина Хогана, дабы он отвлекал как возможно дольше названного унтер-офицера и не дал ему возможность помешать нам уехать. Мы прибыли в Лиссабон в тот же день в десять часов вечера и предстали перед милордом Портмором.
Жозеф Халлер.
В самом деле, для современного читателя само появление таких фигур, как Сент-Илер, выглядит, конечно, удивительным. Как могли монархи и министры принимать его всерьез? Однако в реалиях начала XVIII в. все далеко не так очевидно. Во-первых, история Сент-Илера напоминает нам, что сам статус «эксперта» в ту эпоху только формировался. Знания и умения, особенно прикладные, носили по большей части характер «мастерства», приобретались ученичеством и долговременной практикой: это относилось и к низменным техническим профессиям, мало отличимым еще от ремесла, и к благородным искусствам дипломатии, войны, судовождения. Кодификация и стандартизация прикладных навыков были еще впереди; представление о том, что им можно научиться в школе, только появлялось (и Морская академия была одной из первых таких школ в Европе).
С другой стороны, объем циркулирующих знаний быстро расширялся, как расширялась и институциональная инфраструктура государства, его административный аппарат; постоянно появлялись новые протопрофессии. Общепринятых методов сертификации мастерства в этих областях практически не существовало, за исключением рекомендательных писем и дипломов/патентов на чин, полученных на предыдущем месте службы. Примечательно, что в этом отношении к Сент-Илеру трудно придраться: у него-то, оказывается, был патент, действительно выданный ему ни много ни мало самим императором Священной Римской империи. Но, вообще говоря, квалификация толковалась гораздо шире: для того чтобы претендовать на роль знатока, достаточно было предшествующего опыта или даже просто происхождения из той или иной местности. По мнению Джорджа Маккензи, британского резидента в Санкт-Петербурге, Сент-Илер вполне подходил для реализации предлагаемых им в России проектов, поскольку он-де «вырос в Тулоне (he was bred up in Toulon)», в портовом городе. Он видел (или мог видеть), как морское управление было устроено во Франции, общался (или мог общаться) с опытными в этой сфере людьми — из таких элементов и строится в то время представление о квалификации.
Одной из возникающих в это время протопрофессий, в которой Сент-Илер и подвизался в России, было управление училищами. В самом деле, если наш герой не подходил на роль директора Морской академии, то кого, в реалиях той эпохи, мы бы сочли для этого достаточно квалифицированным? «Экспертов» подобного профиля, специалистов по администрированию обучения просто не существовало; более того, в большинстве европейских стран не было и подобных учебных заведений. Назначить опытного морского капитана? Но подавляющее большинство капитанов и адмиралов в Европе никогда не учились в таких школах и понятия не имели о преподавании. Поставить во главе училища знающего математика? Но подобный человек по своему социальному статусу, скорее всего, не подошел бы для командования «морской гвардией».
Показательно, что Сент-Илера сменил во главе Морской академии граф А.А. Матвеев, человек выдающийся, но имевший, конечно, к военно-морскому образованию отношения ничуть не больше, а пожалуй, и меньше чем француз-авантюрист. В самом деле, Матвеев никогда не служил во флоте; не преподавал и даже не учился в школе; ничего нам не известно и о его возможных познаниях в математике. В отличие от него, Сент-Илер все же имел какой-то опыт на море, вполне может быть, что достаточно обширный. Тем не менее обвинить Матвеева в том, что он не подходит на роль начальника Морской академии, нам в голову не приходит. Объявляя Сент-Илера заведомо негодным в директора такого училища, не воспроизводим ли мы просто социальные стереотипы XVIII столетия, предполагающие, что вельможа-дилетант заведомо подходит на любую руководящую позицию — в отличие от дилетанта-простолюдина?
Но дело не только в этом: граница между авантюристом и не-авантюристом оказывается весьма неопределенной еще и потому, что вполне себе «настоящие» государственные деятели той эпохи на поверку пользуются теми же сами приемами, что и авантюрист Сент-Илер. Хотя в биографических словарях они значатся как полноправные эксперты, министры и дипломаты, при ближайшем рассмотрении оказывается, что и они тоже изобретают себе биографию, приписывают себе заслуги, сочиняют «прожекты», пытаются поймать фортуну за хвост. Многим из них удается строить вполне успешные карьеры, добиваться высоких постов, затевать действительно грандиозные политические предприятия. Но действительно ли эти сановники и генералы радикально отличались от Сент-Илера, или же мы приписываем им эти отличия ретроспективно, по принципу «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе»?
Чем так уж принципиально отличается наш «мнимый барон без всякой дипломы» от целого ряда иностранцев, сыгравших важную роль в петровское царствование, например, от Франца Лефорта; от шпиона и эксперта в области государственного управления Генриха Фика; от своего конкурента в России, французского морского агента, проходимца и прожектера Анри Лави; и от многих, многих других — не говоря уже о самом Александре Даниловиче Меншикове? Действительно ли провал Сент-Илера был предопределен, поскольку он являлся самозванцем и авантюристом, — или все дело в случайности, в его неуживчивом характере? Возможно, если бы не ссора с Матвеевым, Сент-Илер вошел бы в историю как один из ценных экспертов, так удачно приглашенных Петром I на русскую службу, а биография француза красовалась бы в книгах по истории русского флота рядом с биографиями Крюйса, Фархварсона или его соотечественника Никиты Петровича Вильбуа?
Наконец, похождения Сент-Илера наглядно иллюстрируют и те особенности формирующегося государства раннего Нового времени, которые сделали возможным появление и функционирование таких прожектеров. Государственный аппарат носит в эту эпоху весьма рудиментарный характер, поэтому государи и их министры не могут не обращаться к подобным предпринимателям, когда им нужна информация, когда необходимо разработать какие-то планы реформ или сформулировать новые инициативы, когда требуется найти человека для выполнения важного задания. Первый этап приключений Сент-Илера приходится на годы Войны за испанское наследство, и как отмечает, например, исследователь британской политики в отношении американских территорий, «помимо защиты статуса кво, у Уайтхолла не было собственных существенных имперских планов». Все заметные шаги на этом фронте были именно инициативами прожектеров: министры в Лондоне не имели почти никаких сведений о ситуации на местах и могли лишь поддерживать или отвергать те или иные поступающие к ним предложения. Предложения эти, разумеется, подразумевали соответствующее вознаграждение их авторам.
Именно на подобных Сент-Илеру авантюристов и сомнительных персонажей опиралась и разведка.
Если британцы в противостоянии с Францией пытались использовать искателей приключений из числа эмигрантов-гугенотов, обладавших (или делавших вид, что обладают) нужными контактами и сведениями о положении дел на родине, то французы в свою очередь опирались на якобитов, шотландских и ирландских эмигрантов, католиков. Многие из них в итоге оказывались двойными и тройными агентами или мошенниками, пытающимися надуть своих нанимателей. Зачастую ключевые дипломатические инициативы начинались через неформальные контакты при посредничестве как раз таких авантюристов: именно через неофициального представителя, аббата Франсуа Готье, Англия и Франция начали в 1710 г. прощупывать почву для сепаратных переговоров о мире. В январе 1711 г. Готье привез в Лондон устные предложения от французского министра иностранных дел Жана-Батиста Кольбера, маркиза де Торси, в марте он вернулся в Версаль с английскими контрпредложениями, в апреле 1711 г. Версаль направил в Лондон уже письменные предложения об условиях прекращения конфликта, которые в итоге вылились в Утрехтский мир. На фоне подобных операций или вечных якобитских заговоров затеваемые Сент-Илером международные интриги вовсе не выглядят из ряда вон выходящими и заведомо абсурдными.
Способствовал, конечно, успеху подобных авантюристов и крайне персонифицированный характер политики и государственного управления того времени. Государственные дела не вполне отделены еще в тот период от дел личных, служебные отношения — от личного приятельства и патрон-клиентских связей. Важнейшие политические вопросы решаются в частной переписке между министрами, роль аппарата выполняет узкий круг приближенных, родственников и личных слуг сановника. Соответственно, не вызывает особого удивления привлечение министром для выполнения деликатных поручений человека, не имеющего официального статуса, но пользующегося — якобы — его доверием. И наоборот, после падения того или иного министра в результате придворной интриги, авантюрист вроде Сент-Илера получает возможность списать на него свои предыдущие неприятности, объяснить сомнительные эпизоды в своей биографии происками недоброжелателей.
Наконец, трансформация Сент-Илера из (бывшего) французского негоцианта в (бывшего) императорского военно-морского чиновника в (бывшего) генерала царской службы становится возможной в том числе благодаря характерному для той эпохи «информационному туману», который хорошо заметен в публикуемых здесь бумагах. С практической точки зрения проверить, что в рассказах Сент-Илера является правдой, а что вымыслом, для современников было непросто. В реалиях начала XVIII в. у них могло просто не быть для этого инструментов, надежных альтернативных источников информации — зачастую только от таких вот сомнительных авантюристов и можно было получить хоть какую-то информацию об иностранных государствах вообще. Информация эта по определению препарировалась и подавалась ими исходя из их собственных конъюнктурных целей. Например, в 1718 г. русские власти получают донос, разоблачающий Сент-Илера, — но в нем же содержится и аналогичное, даже более развернутое разоблачение шевалье де Вертона, вполне легитимного королевского придворного, которого Франция действительно собиралась направить в Россию послом. В 1715 г., вскоре после назначения Сент-Илера директором Морской академии, в Россию возвращается граф Матвеев, который мог бы разоблачить авантюриста, — но незадолго до того царь получил из Вены анонимный донос и на самого Матвеева.
Разумеется, доносы эти были прямо увязаны с придворными и дипломатическими интригами, нацелены на дискредитацию оппонента — поэтому-то получатель их неизбежно воспринимает такие сообщения с долей скепсиса. И наоборот, собеседники Сент-Илера иногда и сами не слишком стремятся к разоблачению самозванца. Вообще говоря, мы видим, что успех, пусть и временный, приходит к нему именно тогда, когда тот или иной сановник оказывается заинтересован в том, чтобы излагаемая авантюристом версия оказалась правдой, — а вернее, когда авантюристу удается подстроить свой нарратив под интересы собеседников. Практически на всех этапах своих приключений Сент-Илер уже с самого начала вызывает некоторые сомнения — но сомнения эти до определенного момента игнорируются.
В условиях такого информационного тумана статус человека во многом определяется его самопрезентацией и сопровождающими его слухами: авантюрист активно общается, рассказывает окружающим свою биографию — и самим этим актом говорения устанавливает свой социальный статус.
Факт предшествующих контактов с видными государственными деятелями в дальнейшем позволяет представить себя как человека со связями — даже если контакты эти кончились плохо или ограничились общими разговорами. Полученные в таком разговоре сведения тут же пересказываются другим контрагентам, чтобы представить себя как человека информированного. Огромную роль, конечно, играют рекомендательные письма, которыми француз запасается при каждой возможности.
При этом в публикуемых здесь документах хорошо видны и пределы вымысла, который позволяет себе наш герой. Сент-Илер не сочиняет собственную жизнь с нуля, не пытается представить себя блестящим принцем Голконды или таинственным магистром ордена иллюминатов, как это будут делать многие «классические» авантюристы второй половины XVIII в. Наоборот, как кажется, он в максимально возможной степени опирается на потенциально верифицируемые факты, додумывая или «подправляя» свое прошлое лишь там, где это необходимо, зачастую на уровне не столько даже фактов, сколько их интерпретаций. Добившись некоторого, временного и неустойчивого, успеха в одной из попадающихся на его пути столиц, Сент-Илер фиксирует соответствующий статус в рекомендательных письмах и движется дальше.
Наоборот, серьезное вранье при этом мы видим не так уж часто. Как кажется, он все же придумал летом 1712 г. свое дворянство; выдуманными, скорее всего, являются и рассказы проходимца о конфискованном у него во Франции и Испании состоянии. В остальном же речь идет о творческой перекомпоновке фактов, об их избирательном использовании и избирательном умолчании, о все новых и новых трактовках действительно имевших место событий. Оказавшись на новом месте, он как бы выводит за скобки те неприятности и скандалы, которыми неизбежно завершается предшествующий эпизод, и, опираясь на полученные ранее рекомендации, «надстраивает» свою биографию.
Но на примере Сент-Илера мы также видим, как функционируют общеевропейские каналы сбора и распространения информации, которыми все больше пользуется и Россия.
Франция опирается на разветвленную сеть консулов и дипломатических представителей, чтобы отслеживать перемещения Сент-Илера в Италии; российские дипломаты ведут активную переписку не только с правительством в столице, но и друг с другом, сообщая коллегам о происходящем в странах их пребывания и передавая по цепочке получаемую от них информацию. Свою роль начинает играть и пресса: оказывается, даже о таком третьестепенном персонаже, как Сент-Илер, заинтересованные современники могли узнать из газет. При этом сообщения эти, насколько мы можем судить, не являются полной выдумкой: все обнаруженные нами газетные заметки о Сент-Илере как минимум не противоречат другим известным нам источникам. В итоге мы видим, как люди и слухи постоянно перемещаются по континенту, и Сент-Илер все чаще сталкивается с отзвуками своих предыдущих похождений. Он все чаще вынужден не только излагать собственную версию своей биографии, но и опровергать альтернативные версии.
Поэтому-то тактика авантюриста требует регулярного перемещения из одной страны в другую. Видимо, не случайно мы теряем след Сент-Илера вскоре после того, как завершилась неудачей его авантюра в Швеции: француз добрался до крайней точки Европы, куда же ему двигаться дальше? Смог бы он вернуться в одну из уже «отработанных» им стран, в Англию или в свою родную Францию (и такие попытки он регулярно предпринимает) — или же ему пришлось бы идти на более радикальный шаг, отправиться в Оттоманскую империю или в американские колонии? Как мы увидим, на каждом этапе своего пути Сент-Илер обязательно заводит разговор о возвращении назад, пытается переиграть предыдущий эпизод, выжать что-то еще из прошлого места службы — но не случайно это ему, как кажется, ни разу не удается.
IQ
