Языковые ценности

В Издательском доме ВШЭ готовится к публикации монография Влады Барановой «Языковая политика без политиков. Языковой активизм и миноритарные языки в России». IQ.HSE публикует из неё ряд фрагментов, посвященных тому, как носители миноритарных языков борются за их возрождение и сохранение.

В последние годы во многих регионах России отмечается всплеск языкового активизма. Эти инициативы направлены на возрождение или поддержку миноритарных языков, помощь в изучении исчезающих языков для желающих, обычно как раз из числа молодых людей, не (полностью) владеющих «родным» языком. На региональном уровне возникают разнообразные инициативы при поддержке местного бизнеса, администрации или отдельных институтов. 

<...>

Прежде всего, я хотела бы оговорить некоторые термины и подходы. Например, само понятие языковой активизм не всегда используется самими участниками. Некоторые люди называют себя активистами, тогда как другие не используют этот термин, например, потому, что они оценивают свою деятельность не как общественную работу, а как ответственность перед семьей и предками. Однако для того, чтобы обозначить всех людей, которые занимаются поддержкой миноритарных языков, хотя это не входит в их обязанность ex officio, данный термин подходит, так как, во-первых, значительная часть респондентов применяет его к себе, а во-вторых, он не вызывает негативных эмоций и у тех, кто так себя не называет.

Несколько сложнее обстоит дело со вторым термином в подзаголовке книги — миноритарные языки. Как именно называют разные языки, кроме русского, на которых говорят в Российской Федерации? Европейская хартия указывает статус региональных языков или языков меньшинств (European Charter for Regional or Minority Languages). Применительно к российскому контексту говорят о языках РФ, коренных языках или языках республик. 

Другой термин связан со статусом языка, например языки, находящиеся под угрозой исчезновения. Применительно к языкам малочисленных групп пишут о малых языках. Все эти термины приняты и достаточно понятны, однако не совсем подходят для целей данной книги: я рассматриваю не только языки, на которых говорят исключительно в России и больше нигде, но и языки диаспор. Такие языки, как татарский, не находятся под угрозой исчезновения и не являются языками малочисленных групп. 

Название малые языки также кажется мне не слишком удачным из-за предполагаемой иерархии. В заимствованном определении нет оценочности; миноритарные, то есть языки меньшинств, не составляющие большинство в России (хотя, возможно, являющиеся доминирующим языком в одном из регионов или в другом государстве); Х. де Корн отмечает, что этот термин связан не с объективным положением языка, а именно со статусом относительно других идиомов. И именно этот термин я буду использовать.

Краткий словарь специальных терминов для неспециалистов

Сохранение и ревитализация миноритарных языков

Сам термин ревитализация, или возрождение, предполагает, что мы имеем дело с далеко зашедшим случаем языкового сдвига, т.е. начинаем движение от точки, близкой к исчезновению идиома, — в противном случае аналогичные меры называют поддержкой или сохранением языка (maintenance). Однако эти границы достаточно условны: действия и в том и в другом случае во многом близки, а ревитализацией называют и меры поддержки для языков, на котором говорят несколько человек, и мероприятия, направленные на возрождение ирландского гэльского в Ирландии, которым владеют в какой-то степени более 1,5 млн человек.

Описание процесса постепенного вытеснения миноритарного языка доминирующим перенасыщено метафорами: мертвый язык, языковая смерть, лингвоцид и т.д., и так же символически насыщены названия обратного явления, позволяющего «обратить вспять» языковой сдвиг, — ср. название книги Reversing Language Shift. Л. Хинтон вместо уже привычных номинаций «умирающего языка» и «возрождения» использует метафору «спящих языков» и «пробуждения» языков при ревитализации. За этими номинациями стоит идея о скрытых ресурсах использования языка в сообществе, которые позволяют существенно расширить их употребление.

Почему начинается это движение, кто его инициаторы, а также как изменяется язык в результате такой деятельности? Сложно выделить универсальные причины возрождения языка и успешности этого движения. В каком-то смысле успех или неудача ревитализации параллельны утрате языка, и я следую подходу Н.Б. Вахтина, согласно которому по-видимому, единственный ответ на все эти бесчисленные вопросы, единственный «общий знаменатель», под который можно подвести все случаи языкового сдвига, это ответ, кажущийся с виду очень наивным: люди перестают говорить на титульных языках потому, что перестают считать это для себя нужным, — попросту говоря, потому что не хотят.

Это желание говорить на миноритарном языке не всегда совпадает с дискурсом о значимости языка как части идентичности. Лингвистам известны как удачные случаи ревитализации под лозунгами ценности языка, так и — к сожалению, многочисленные — сообщества, в которых представления о необходимости поддержки языка расходятся с повседневной практикой выбора языка. 

Само по себе убеждение в ценности родного языка и необходимости его сохранения может не привести к значимым следствиям для языковой ситуации, если носители языка не готовы участвовать и проявлять инициативу. Как отмечают Н. Дауэнхауэр и Р. Дауэнхауэр, на вопрос «Действительно ли мы хотим сохранить язык?» — политически и эмоционально верным будет решительный ответ «Да!», но это «да» означает, «что кто-нибудь сохранит язык и культуру для нас». Значимым фактором оказывается наличие в сообществе и вокруг него инициаторов ревитализации и тех, кто готов менять собственные языковые практики и активно использовать миноритарный язык в тех контекстах, которые прежде считались для него «неподходящими», например общение с детьми и внуками или выступление в суде.

Вопрос об акторах или заинтересованных участниках ревитализации чрезвычайно важен для этой книги и будет возникать в разных главах. Тут нужно отметить, что, как и в случае с другими задачами языковой политики, инициативы по сохранению или ревитализации исчезающих языков могут исходить извне или изнутри сообщества, а также быть организованы «сверху» или появляться в результате движения «снизу» (top-down или bottom-up).

Экспертизу проектов могут осуществлять как лингвисты, так и сами носители языка. Как отмечает автор статьи о преподавании исчезающего языка арапахо (Arapaho), он опирался не на существующие теории, а на опыт преподавания. Таким образом, носитель языка выступает в роли педагога-практика, а затем исследователя ревитализации, суммирующего удачные и неудачные решения в процессе преподавания исчезающего языка. Сочетание практического опыта с обсуждением методик и технологий, известных в других контекстах, представляется эффективным решением. 

Представители сообщества могут отвергать экспертизу извне: Л. Хинтон рассматривает «орфографические войны» на примере сообществ носителей коренных языков Америки, которые отвергают практичные системы письма, разработанные лингвистами, и развивают орфографии на основе английского письма. Она разделяет соображения, вызванные внутренними характеристиками идиома (какая система записи больше подходит для передачи звуков этого языка) и внешними факторами, например стремление выбрать для ряда аборигенных языков Америки орфографические решения, похожие на английское правописание.

Что происходит с языком при ревитализации? Лингвистические последствия ревитализации тесно связаны с языковыми изменениями при исчезновении языка. Постепенный языковой сдвиг приводит к значительным различиям в грамматике и лексике языка у представителей разных поколений. Язык дьирбал, на котором говорят молодые носители, как показывает А. Шмидт, частично калькирует английские синтаксические модели, в том числе порядок слов. Даже в тех случаях, когда нет очевидной интерференции, языковой сдвиг может ускорять общие тенденции языковых изменений, делая их заметными на протяжении жизни носителей.

«Возрожденный язык» так или иначе будет отличаться от традиционного. Восстановление языка может происходить из разных точек утраты языка, однако в предельном случае возможна ситуация, когда полноценных носителей (почти) не осталось и есть доступ только к письменной форме языка. Например, молодые люди, выучивающие язык чивере (Chiwere, сиу), произносят слова в соответствии с орфографией, поскольку в сообществе больше нет носителей, свободно владеющих идиомом, и они не имеют возможности услышать язык в устной форме. Соответственно, качество описаний языка, принятой орфографии и доступности этих материалов конкретным членам сообщества могут сильно повлиять на то, каким будет возрожденный язык.

Лингвистам известно относительно немного примеров успешной ревитализации в ситуации прекращения коммуникации на миноритарном языке, чтобы оценить изменения в структуре языка в долгосрочной перспективе. Корнский язык (один из кельтских, Корнуолл) считался утраченным в XVIII–XIX вв., и в данном случае доподлинно известно, что на нем не говорили в семьях, т.е. речь идет именно о возрождении исчезнувшего языка, а не о полуязычных носителях, которые стали больше использовать миноритарный язык. С начала XX в. предпринимались попытки возрождения корнского языка, и на сегодняшний момент им отчасти владеют несколько тысяч человек, он считается «проснувшимся», хотя и находящимся под угрозой исчезновения, согласно Атласу ЮНЕСКО. 

Грамматика «возрожденного» корнского отличается от традиционного: например, в речи современных носителей представлено выражение посессивности с абстрактными существительными, не характерное для записей «исконного» корнского. Вероятно, обращение к другим грамматическим темам покажет дополнительные изменения в структуре языка.

Однако, повторюсь, ситуации возрождения мертвого языка или идиома, использовавшегося только в крайне ограниченной функции (как это было с ивритом), сравнительно редки. Гораздо эффективнее программы возрождения языка действуют в сообществах, где естественная передача языка по каким-то причинам прервалась, но носители старшего поколения еще есть и ревитализация способствует восстановлению числа говорящих и передаче языка следующему поколению. В этом случае программы возрождения языка приводят к появлению людей с очень разными компетенциями в миноритарном языке, наслаиваясь на уже существующие поколенческие различия в языке, как в упоминавшемся выше дьирбале.

В ситуации, когда на синхронном уровне сосуществует несколько сильно различающихся по поколениям языковых вариантов или континуум, при котором можно проследить утрату или формирование новых грамматических категорий, возникает вопрос о том, какой именно язык следует возрождать. Для социолингвистов очевидно, что ревитализаторские проекты должны быть направлены на поддержку того языка, на котором люди в действительности говорят, вне зависимости от того, насколько он близок к языку «золотого века». Даже если этот вариант языка содержит значительную часть лексики из другого языка, грамматические категории изменились, а часть жанров утрачена, тем не менее предпочтительно исходить из той точки, где для большинства говорящих было доступно использование миноритарного языка, и того варианта языка, который они усвоили. Однако еще раз подчеркну, что языковой сдвиг иногда приводит к появлению сильно различающихся вариантов и выбор одного может повлечь утрату интересных в лингвистическом отношении категорий. Кроме того, если существует не просто множество говорящих с разным уровнем владения языком, а резко различающиеся варианты идиома, то преимущественное использование «нового» варианта может вызвать конфликты и неприятие «смешанного» и «испорченного» языка.

Как и при более «нормальном» положении идиома, многие вопросы стандартизации и развития языка могут быть предметом бурных дебатов, однако небольшая численность сообщества и угрожаемое положение языка часто заводят в тупик любые поддерживающие инициативы. Как отмечает Н. Дориан, консервативные установки в отношении заимствований или другого влияния со стороны доминирующего языка или в том, к чему стремятся образованные ревитализаторы, могут свести на нет все усилия по возрождению языка. Важно, что при языковом сдвиге образуется континуум компетенций и молодое поколение не просто говорит иначе, например используя сленг, но значительно хуже владеет миноритарным языком. В такой ситуации старшее поколение часто негативно оценивает «испорченный» или упрощенный язык и подобный «пуризм старших носителей языка может лишить смелости молодых говорящих там, где образование на миноритарном языке недоступно», например науатль, Мексика.

Другой аспект состоит в том, что само по себе активное использование языка молодыми взрослыми и подростками — а только такая программа возрождения языка и может быть успешна — так или иначе приведет к тому, что включатся не полностью компетентные носители и «качество» языковой продукции ухудшится, как минимум на время. Важный теоретический вопрос состоит в том, как соотносятся изменения компетенций и структурные особенности языка при ревитализации и процессы усвоения второго языка (Second language acquisition, SLA)?

В некотором отношении продуктивнее сопоставлять языковые изменения при ревитализации не со всеми случаями SLA, а с так называемыми эритажными носителями, «унаследовавшими» родной для кого-то из родителей язык. Даже если в семье говорили на этом языке, у детей в иноязычном окружении есть ряд речевых особенностей на «унаследованном языке», которые слышат одноязычные носители. В частности, эритажные говорящие не развивают компетенцию, «близкую к носителям языка во всех грамматических областях», хотя свободно общаются на этом языке. 

Разумеется, существует континуум разных компетенций и особых случаев, но достаточно часто во взрослом возрасте эритажные носители стремятся расширить свои возможности, например научиться читать и писать на семейном языке, расширить словарный запас и т.д. При ревитализации часто происходят похожие процессы, т.е. в процесс изучения вовлекаются не только дети и младшее поколение, в чьих семьях не использовался миноритарный язык, но и люди, которые в некоторой степени владеют языком и хотят расширить свою компетенцию, чаще всего — те, кто говорил или понимал этот язык в детстве. Можно сказать, что процессы ревитализации в сообществе увеличивают шансы на то, что люди захотят и будут иметь возможность развивать свой эритажный язык.

По-видимому, их компетенция будет устроена иначе, чем у тех, кто начинает учить миноритарный язык с нуля. Однако пока еще слишком мало исследований того, как развивается компетенция новых говорящих и до какой степени она может быть приближена к естественной. Другой интересный вопрос касается последствий для языка в сообществе. Происходит ли восстановление миноритарного языка в ситуации, когда от лабораторной ревитализации носители переходят к «естественному» использованию идиома? Для ответа на эти вопросы пока что недостаточно критической массы данных о том, как меняются со временем компетенции носителей возрождаемых языков и языковые практики в сообществе.
IQ