Заниматься наукой, а не политикой

В последние десятилетия в мире наметилась тенденция на трансформацию управления научной и академической сферой. С одной стороны, это стремление рассматривать деятельность исследователей с позиции измеримой эффективности, а с другой — их вовлечение в принятие управленческих решений. У российских учёных пока достаточно противоречивые взгляды на существующие тенденции. Они не любят давления и вмешательства сверху, и в то же время не готовы к открытости и публичным действиям, связанным с управлением. Заниматься наукой, а не политикой — такие настроения преобладают среди российских учёных. Это показала работа, опубликованная сотрудниками НИУ ВШЭ, на основе опроса более 6000 российских академических работников.

Обратная сторона научной эффективности

С 1990-х годов научные лаборатории и университеты все чаще воспринимаются как двигатели роста региональной и глобальной экономики знаний. Но это влечёт за собой определённого рода конфликт. Новые управленческие решения, хотя и необходимые для глобальной конкурентоспособности, часто рассматриваются как принципиально несовместимые с академическими ценностями свободы, коллегиальности и бескорыстного поиска истины, отмечают в своей статье в журнале Problems of Post-Communism авторы исследования Артём Космарский, Владимир Картавцев и Александр Одинцов.

Государственные регуляторы реформируют университеты в соответствии с бюджетированием, связанным с конкретными результатами и показателями. Одна из целей — достижение прозрачности в академической среде. Эти меры, в свою очередь, нередко воспринимаются как «метрикобесие» (“metric craze”). Существует мнение, что учёные сталкиваются с растущим отстранением и отчуждением от текущих управленческих процессов.

Россия, как отмечают авторы, не осталась за пределами мировых тенденций. С 2012 года финансирование отечественных вузов значительно возросло. Одной из глобальных целей стало продвижение по крайней мере пяти университетов в топ-100 мирового рейтинга.

В результате Россия поднялась с четырнадцатого на седьмое место по количеству научных публикаций. Правда, как комментируют исследователи, этот прогресс имеет побочную сторону. Публикационное давление приводит к таким сомнительным практикам, как покупные публикации, самоплагиат, фиктивное соавторство.

Как должны приниматься ключевые решения в российских вузах и исследовательских институтах в России? Что думают об этом отечественные учёные, и что для них означают такие понятия, как академическое сообщество, коллегиальность, самоуправление, демократия? Чтобы ответить на эти вопросы, авторы провели глобальное исследование, включающее работу с фокус-группами, а также всероссийский опрос учёных из разных университетов и НИИ в России.

Важно спросить учёных

Исследователи поясняют, что радикальная реструктуризация высшего образования лежит в рамках концепции «нового государственного менеджмента» (New Public Management, NPM). В соответствии с ней современные университеты реформируют по модели частной корпорации, предполагающей их бо́льшую предприимчивость и конкуренцию друг с другом на фоне сокращающегося государственного финансирования.

Также эта трансформация подразумевает новый стиль управления — вместо независимого научного сообщества университетами руководят эффективные менеджеры, устанавливающие ключевые показатели эффективности (KPI). Всё это объединяется под таким понятием, как «менеджериализм» и становится предметом дискуссий о том, как должна на самом деле управляться академическая сфера.

Менеджериалистский университет критикуют за разрушение академических ценностей — таких, как свобода, бескорыстный поиск истины и коллегиальность. А традиционным формам управления (например, учёным советам) ставят в упрёк элитарность и систематическую предвзятость.

«Другими словами, нет простого решения, которое бы устроило все заинтересованные стороны — государство, общество, рынок, научное сообщество», — отмечают авторы исследования. Они обращают внимание, что менеджериалистский стиль управления с Запада распространился по миру, в том числе в постсоветские страны, смешавшись с государственным бюрократизмом в управлении наукой, как, например, в России.

При этом не вполне ясно, что думают сами деятели науки об управлении научной сферой, как они его себе представляют, констатируют исследователи. Статей на эту тему не много. Работа Артёма Космарского, Владимира Картавцева и Александра Одинцова призвана восполнить этот пробел. «Сами принципы коллегиальности и самоуправления не самоочевидны в России. Их существование, статус и функции, по нашему мнению, требуют прояснения, но, исходя из практик отдельных учёных», — уточняют авторы.

Исследование проводилось в рамках более крупного научного проекта по цифровому управлению и самоорганизации науки в России, реализованного в 2019–2020 годах. Авторы организовали серию фокус-групп в пяти университетах, занимающихся научно-исследовательской деятельностью и представляющих базовые дисциплинарные направления, разное организационное устройство (университеты и НИИ) и регионы (Москва, Санкт-Петербург, Челябинск и Махачкала).

На следующем этапе — в октябре 2019 года — был запущен всероссийских опрос деятелей науки. Анкета включала 37 вопросов. В итоге было собрано свыше 6000 анкет, среди них полностью заполненных — 3605. Среди респондентов более 53% были заняты в государственных университетах, 34,7% — в институтах РАН и 12,3% в других учреждениях (НКО, частные университеты и т.д). Среди опрошенных было 58,2% мужчин и 41,8% женщин, 78,8% кандидатов наук и 21,2% докторов.

Из чего состоит авторитет учёного

В ходе исследования авторы пытались прояснить позицию опрошенных по поводу использования количественных методик оценки научной деятельности. Один из выводов заключается в том, что российские учёные рассматривают их как нечто, к чему нужно адаптироваться и приспособиться, добиться по крайней мере формального соответствия требованиям, сохранив при этом свою «внутреннюю автономию».

«А государство, оно сейчас тоже пытается продолжать заниматься ловлей блох, там. „Ага, научились везде публиковаться“ — сейчас обрежем вам Scopus, будем только по Web of Science проверять. Ну, учёные что — они найдут свои лазейки. То есть такое взаимодействие. Это как, знаете, было хорошее исследование об идеологических кампаниях позднего сталинизма. Исследователи приходят к выводу, что со временем они приобрели размытый, шаблонный характер. И страха нет, козла отпущения назначим, если нужно. А на самом деле вырабатываются ответные реакции, то есть как себя вести в ситуации давления, в ситуации изменения требований и так далее».

Сами учёные, судя по их высказываниям, не нуждаются в наукометрии (то есть, в публичной, прозрачной и общепринятой системе оценке научной эффективности), чтобы понимать и оценивать работу своих коллег, отмечают авторы. (Другой вопрос, что они не могут предложить ничего для внешних акторов, финансирующих их исследования — как им понять, не были ли потрачены деньги впустую).

Согласно зарубежным исследованиям, что бы не предлагало государство — даже потенциально некоррумпирующее, ведущее к большей свободе и непредвзятости, например, импакт-фактор — показатель цитируемости статей журнала. Или индекс Хирша — показатель публикационной активности и цитируемости. Всё это может восприниматься отдельными учёными как угроза «свободе мысли».

Результаты российского опроса подтвердили эту позицию — отечественные учёные скорее больше ориентируются на содержание статей коллег или выступления на конференциях, а также авторитет в глазах профессионального сообщества, чем на формальные, прозрачные показатели, как, например, академические рейтинги или индекс Хирша. И это не зависит от того, где работает респондент — в университете или исследовательском институте. Также нет статистически значимой разницы, связанной с возрастом, должностью, дисциплиной или регионом, поясняют исследователи.

Главный страх — угроза автономии

В ходе опроса подтвердилась и другая тенденция — недоверие и скептицизм по отношению к практикам публичных обсуждений, связанных с управлением наукой. Открытые дискуссии, разработка общепринятых критериев выдачи грантов и финансирования проектов, сотрудничество внутри и между дисциплинами — всё это вызывает настороженность. Во многом, потому, что несет угрозу тяжело заработанной автономии и самооценке.

«Если мы считаем научные сословия некой корпорацией отталкивания... Вот соберите какую-нибудь конференцию, где будут историки и филологи. И историк, который не понимает, как развивается язык, будет нести ересь. Языковед будет приходить в ярость. А языковед будет разговаривать про то-то или то-то, не согласуясь с историческими данными... А если ещё политолога туда добавить, то, нет, сначала, конечно, все на политолога бросятся, а потом…» (Фокус-группа, гуманитарный исследовательский институт, Москва).

Исследователи приходят к выводу, что многие практики коммуникации воспринимаются российскими учёными, как нежелательное внешнее вмешательство (будь то государство, общество, или представители научных дисциплин), угрожающее автономии. В глазах опрошенных подобные практики — это попытка навязать свои правила игры тем, кто «по-настоящему» что-то знает. «Важно здесь отметить, что под автономией мы в большей степени имеем в виду возможность выносить суждения и проводить анализ самостоятельно и право работать в одиночку, чем стремление обезопасить себя от сокращения на работе или чрезмерной трудовой нагрузки», — поясняют авторы.

Неудовлетворенность управлением и нежелание иметь дело с «политикой»

Результаты исследования показали, что в целом среди российских учёных существует неудовлетворённость управленческими процессами в науке. Недовольство вызывает, например, «метрическое безумие» и избыточная бюрократия. Респондентам при этом не вполне понятны происходящие реформы. Только около 7,6% опрошенных согласились с утверждением: « Долгосрочные цели реформ в академическом управлении понятны российским учёным».

Подтвердилось также, что респонденты скептически настроены по отношению к собственной способности влиять на принятие решений. Только около 7,4% согласились с утверждением: «Российские ученые имеют возможность влиять на государственную политику в отношении науки». Авторы отмечают, что во время дискуссий принципы самоуправления и демократии участия (participatory democracy) в науке подвергались критике.

Причины этой критики и стремления избежать самоуправления, помимо угрозы автономии, имеют ещё один глобальный аспект. Гражданское участие, включая общественные обсуждения, часто рассматривается как не соответствующее целям и стилю жизни учёного. То есть «политика» в восприятии респондентов — это что-то враждебное, неестественное для науки, с чем лучше не иметь дело.

«Зачем все это? Есть люди, которые не любят играть».

«Это не игра. А обязанность принимать участие в жизни научного сообщества».

«Главная обязанность учёного — заниматься наукой, а не участвовать в сообществе. То есть не фантики, а именно ехать. Работать над задачей. Решать задачи».

(Фокус-группа, научно-исследовательский институт, гуманитарные науки, Москва)

Исследователи отмечают, что, конечно, не все российские учёные единогласно отстаивают закрытость и отрицают любой вид публичных дискуссий. Мнения могут быть полярными, но в итоге респонденты все равно приходят к консенсусу, что открытые дебаты, демократическое принятие решений и прозрачность вызывают разногласия, а потому их лучше избегать. Ту же позицию подтвердили и результаты опроса.

От великих целей до «неспешной» науки

Российские учёные не удовлетворены текущими управленческими процессами, но и сомневаются, что они могут повлиять на что-либо. Возникает закономерный вопрос: какую модель управления респонденты считают оптимальной — как для себя, так и для страны. Во время работы в фокус-группах были выделены четыре базовые модели организации науки, которые впоследствии были включены в опрос:

Модель 1. «Большая наука» в стиле Курчатова, или — Манхэттенского проекта: государство ставит амбициозные, связанные с реальной жизнью цели (не просто индекс Хирша или KPI, основанный на количестве публикаций) и мобилизует разрозненные академические сообщества для достижения общей цели. В дискуссиях эта модель звучала в ностальгическом ракурсе, как предпосылка прогресса 1940-1960 годов. Но в итоге она заняла второе место по популярности. 22,9% респондентов согласились с утверждением: «Наука не существует отдельно от целей государства. Государству следует ставить масштабные задачи (борьба с неизлечимыми болезнями, разработка космических программ, новых источников энергии и т.д.), предоставлять все необходимые средства, собирать коллективы учёных разных специальностей, обеспечивать необходимые условия для их работы, а учёные должны быть готовы мобилизоваться и работать над задачей до её завершения».

Хотя не существует фактических репрезентаций моделей академического управления в Европе или Китае, но именно такие образы разделяют российские учёные. Они были выражены в следующих двух моделях:

Модель 2. Сценарий «Запад». Максимальное количество респондентов (38,9%) склоняются к нему и разделяют утверждение: «Наука в России должна развиваться в том направлении, в котором она сейчас развивается на Западе: низкая преподавательская нагрузка на учёных, работающих в вузах, стабильная (гарантированная) занятость, оплачиваемые поездки на конференции, множество научных фондов, в том числе частных, поддерживающих разнообразные темы исследований».

Модель 3. Сценарий «Китай». Третье место по популярности. 17,7% респондентов согласились с утверждением: «Наука в России должна развиваться при полной поддержке государства так, как она развивается сейчас в Китае: щедрое финансирование институтов и лабораторий (в масштабе миллионов долларов), в сочетании с жесткими требованиями к научным результатам (например, статьи в ведущих журналах) и штрафами за невыполнение этих требований».

Модель 4. Условно «брежневская». Предполагает надёжное финансирование, но при этом учёные не не отчитываются за результаты, таким образом они могут спокойно работать на будущее. Эта модель оказалась по популярности на четвёртом месте. 16,5% респондентов согласились с утверждением: «Государство должно обеспечить российских учёных финансированием и необходимыми условиями для работы (в том числе достойным жильём), но не должно ожидать от академического сообщества быстрых результатов: наука — медленное предприятие, а результаты научных исследований трудно предсказуемы и не многое связано с текущими задачами государства».

В ходе анализа результатов авторы попытались понять, что предсказывает выбор той или иной модели управления в науке. Выяснилось, что выбор Моделей 2 и 3 в основном характерен среди всех групп респондентов. Хотя, университетские учёные большее предпочтение (на 10%) отдают модели 2, которая предполагает постоянную занятость и комфортные лабораторные условия.

Управление в стиле «Манхэттенского проекта» более привлекательно для учёных из сферы инженерии и технологий, в то время как работа на будущее в комфортных, безопасных условиях без необходимости достижения быстрых результатов характерна для учёных гуманитарной сферы. Это, как отмечают авторы, было ожидаемо.

Обнаружились и непредсказуемые результаты. Модель 1 — по сути разворот в сторону советского стиля управления — наиболее популярна среди групп учёных самого молодого возраста (25-45 лет). Эта ностальгия возможно связана с растущим разочарованием постсоветской наукой с её «мелкими целями, стратегиями выживания, скучными задачами, которые ставит государство (больше статей, которые никто не читает)», а также чрезмерным индивидуализмом, когда каждый сам по себе.

Что дальше?

Результаты исследования в целом показали, что взгляды российских учёных в отношении управления наукой достаточно противоречивы. Они не вписываются в традиционные дебаты между сторонниками самоуправления в науке и сторонниками менеджерского подхода, когда руководящие позиции занимают менеджеры от государства или частные лица, которые сконцентрированы на количественных показателях.

«Результаты нашего исследования заставляют усомниться в применимости этой дискуссии к России», — отмечают исследователи. Одна из причин этого, по их мнению, заключается в стремлении к крайностям. Либо великие дела, спонсируемые государством («Манхэттенский проект», Модель 1), либо неспешная наука — изучение того, что нравится, за фиксированную оплату и без отчётности по результатам (Модель 4).

Другая причина связана со скептицизмом и враждебностью по отношению к идеям демократического управления, коллективным действиям и т.д. «Можно предполагать, что российские учёные не хотят внешнего регулирования, но и не желают брать управление в свои руки и определять правила игры», — приходят к выводу исследователи. Ношу принятия решений и ответственность за них учёные скорее готовы передать чиновникам, и это подтверждают другие исследования, посвящённые университетскому управлению в России.

Возможно одна из причин такого скептического отношения связана с недавней историей академических протестов в России в отношении реформы РАН в 2013 году и против объединения двух крупнейших научных организаций России — РНФ и РФФИ. Несмотря на массовые демонстрации и петиции, эти протесты не принесли результатов, а реформы были реализованы по плану. В результате российские учёные предпочитают заниматься заниматься только своим делом — наукой, но не «политикой».

Статья по результатам исследования была написана перед началом специальной военной операции на Украине, отмечают исследователи. Последовавшие за этим санкции, в том числе в сфере науки, повлекли за собой беспрецедентный разрыв в международном научном сотрудничестве. Окончательно выводы о том, как будет развиваться управление в научной сфере в России — делать рано.

Ясно одно, что в умах российских учёных на протяжении последних десятилетий каким-то образом уживаются представления о совершенно различных моделях и стилях управления наукой. Но рано или поздно должен быть сделан выбор.
IQ