«Мы даём портрет общества»

В НИУ ВШЭ представили новую книгу «Общество неравных возможностей: социальная структура современной России». По специально разработанной модели учёные составили коллективный портрет россиян за последнее десятилетие. О том, каким он получился и как меняется в сложные времена, IQ.HSE поговорил с одним из авторов монографии, заведующей Центром стратификационных исследований Института социальной политики НИУ ВШЭ Светланой Мареевой.

— Есть ли в России классы и про разделение ли на них ваша книга?

— Про классы говорят много, но единого мнения по поводу того, существуют ли они в России, нет. Сторонники классового подхода основываются на том, что позиции в социуме определяются через положение в производственных отношениях, которое регулирует рынок труда: в зависимости от того, с какими ресурсами на рынок выйдешь, и как он тебя распределит, в том классе и окажешься. Их оппоненты считают, что в России условия для этого не созданы или же на место человека в обществе очень сильно воздействуют также и нерыночные силы от типа населенного пункта до состава семьи и гендера.

Наше исследование показало, что российская социальная структура складывается под влиянием и классовых, и неклассовых факторов. Но задачи найти классы у нас не было. Мы пытались выделить группы, которые качественно отличаются местом в многомерной системе неравенств, увидеть, как выглядят благополучные и неблагополучные страты и что влияет на попадание в них.

По сути, мы даем портрет общества через широкий спектр индикаторов. Не через доходы, а по тому, как люди реально живут, а именно — какими возможностями обладают и какие риски имеют в четырёх ключевых сферах: экономической безопасности (расходы, наличие недвижимости, инвестиций, сбережений, долговых обязательств), человеческого капитала (здоровье, образование), занятости, потребления и досуга.

— Сколько получилось групп?

— Три. Самая большая — срединная, численностью, по разным массивам и в разные периоды, от 50 до 60% населения. Её уровень и качество жизни хорошо репрезентируют ситуацию по стране в целом — это некий «социальный стандарт», отражающий близкие жизненные ситуации, в которых находится большинство населения.

По сравнению с ней есть две полярные страты. Верхняя — 11–20%, для которой характерно преобладание жизненных шансов (ресурс влияния на работе, преимущества в приобретении товаров длительного пользования, комфортность жилищных условий и прочее). И нижняя (20–30%), не соответствующая средней норме — её представители подвержены разного рода рискам на фоне существенно ограниченных возможностей.

То есть если нарисовать общую картину, будут верхушка, середина и низ. Массовая середина говорит о том, что основная часть граждан живет в очень схожих условиях с точки зрения положения в системе неравенств. Нижняя группа по численности больше верхней, хотя обе в сумме составляют около половины россиян.

Общая модель стратификации населения России, 2018 год

Источник: Н. Тихонова, С. Мареева, В. Аникин, Ю. Лежнина, А. Каравай, Е. Слободенюк  «Общество неравных возможностей: социальная структура современной России», М.: «Весь мир», 2022.

— Упомянутый российский социальный стандарт — что это?

— Это типичные условия жизни большинства населения страны — положение без широких возможностей, но и без сильных рисков, влияющих на жизнь. Отсутствие сбережений, которые позволили бы существовать долгое время при потере заработка, или второго жилья, но вместе с тем — и крупных долгов, проблем нестабильности дохода и неэластичных расходов (на здоровье, аренду и прочее).

На работе человек не влияет на решения, принимаемые в рамках департамента или всей организации, нет дополнительных социальных благ — но и не страдает от нарушений значительного количества трудовых прав, не подвержен опасности длительной безработицы.

То же относительно потребления и досуга: нет потенциала для расширенного потребления, проведения отпуска вне страны, но жилищные условия нельзя назвать плохими, нельзя сказать, что существуют трудности с питанием.

В сфере человеческого потенциала — нет широких возможностей в плане поддержания здоровья и образования, но и об их недоступности говорить не приходится.

— А что верхи, по результатам исследования которых вы говорите об «отсутствии стабильного массового благополучия» в обществе?

— Отсутствие стабильного массового благополучия — это о неустойчивости положения верхней группы (напомню, что речь о массовом населении, а не об оторванной от него элите). В верхней страте всё хорошо с жизненными шансами, но она достаточно активно обновляется, то есть люди не сохраняют свои позиции в ней в течение долгого времени.

С точки зрения мобильности и неравенства индикатор вроде бы хороший: раз обновление, значит, у каждого есть перспектива оказаться наверху. Однако для образованных, квалифицированных и способных занять такие позиции россиян, сигнал негативный: если их жизненные условия меняются (перемены на работе, рождение ребёнка и так далее), они из этой страты достаточно легко выпадают.

Поэтому стабильной зоны благополучия, где, достигнув определенного качества жизни, можно долго оставаться, у нас нет. Мы отмечаем то же и в других своих исследованиях, не только по жизненным шансам и рискам, но и по доходам. «Застрять» внизу довольно легко, а вот удержаться наверху — сложно.

— Подняться с самого низа на самый верх реально? От чего это зависит?

— Перемещение между группами есть, но, как правило, не больше одного шага. С самого низа на самый верх — скорее редкость.

Попадание в ту или иную страту зависит от человеческого капитала, имеющихся ресурсов и возможности реализовать их на рынке труда. Поэтому важный момент — характер занятости. Портреты групп тут очень чёткие: в верхней руководители и специалисты с высшим образованием, в нижней — преимущественно рабочие, сотрудники торговли и сферы обслуживания. Интересно, что последние вроде бы не заняты физическим трудом, но по многим характеристикам близки к рабочим, это уже такой новый рабочий класс.

Попасть наверх больше шансов у молодёжи и жителей городов, в первую очередь крупных — Москвы, Санкт-Петербурга и столиц регионов. Зона неблагополучия сдвинута в поселки городского типа и села. Это не однозначный разлом — представители всех групп есть везде, но доли несколько разнятся.

И конечно — образование. Высшее — для верхней страты, тогда как в нижней и средней в основном люди со средним специальным.

— Как давно сложилась такая структура общества и как меняется в зависимости от внешних условий?

— Мы анализировали последнее десятилетие с 2013 года, посмотреть дальше инструментарий, к сожалению, не позволил. С тех пор общая конфигурация модели (с широкой серединой и преобладанием нижней части по сравнению с верхней) сохранилась и оставалась достаточно устойчивой.

Динамика, безусловно, есть. С 2013 по 2018 год, которые включили и социально-экономические потрясения, и некую стабилизацию, средняя группа увеличилась за счёт подтягивания нижней части населения.

Коронакризис сильнее повлиял на соотношение слоев. Вслед за изменением качества и самой нормы жизни «полетели» возможности потребления, отдыха и досуга, характерные для верхней страты. Неравенство между ней и остальными резко сократилось, она активно «посыпалась». Но от того, что часть россиян перешла из неё в середину, результат оказался тем же, что и после подтягивания снизу — середина стала ещё более массовой.

— Всё это про какой-то особый отечественный вариант?

— Проводить прямые сопоставления с другими странами сложно, методологию построения модели напрямую переложить на них мы не можем. На уровне общих тенденций известно, что на Западе сейчас идёт поляризация общества, сжатие среднего класса, ухудшение его положения, у нас же социальная структура достаточно стабильная, а средняя её часть даже ещё больше разбухает. Другое дело, что качество и уровень жизни середины далёк от идеалов.

— Где в вашей модели упомянутый средний класс?

— Его особенности с точки зрения классового подхода — высокий уровень человеческого капитала, обеспечивающий более привилегированную позицию в обществе за счёт его реализации на рынке труда. В этом смысле наш средний класс формируется на основе верхней страты. Именно там сосредоточены профессионалы высокой квалификации, руководители, специалисты с дипломами вузов, которые получают доходы именно за свои знания и навыки.

Доля верхней группы, напомню, от 11 до 20%. Консенсусные оценки численности среднего класса в экспертном сообществе — порядка 20–25% населения, но его ядро (наиболее устойчивая подгруппа) при этом составляет менее половины общей численности. Оно и формируется на базе верхней страты.

— Живущие в России не похожи друг на друга чаще возможностями или рисками?

— Возможностями. Россияне в большей степени различаются имеющимися у них шансами, рассредоточенными по разным сферам, чем рисками. Риски больше сконцентрированы внизу, в нижней страте, но депривированность (лат. deprivatio — потеря, лишение – ред.) не очень глубокая. Ситуация с множественными рисками и полным отсутствием возможностей у нас встречается редко. Риски есть, однако они не столь глубоки.

— Как россияне воспринимают свое место в системе неравенств и в принципе относятся к ним?

— Место — по-разному, а вот само неравенство — одинаково, считают его излишне высоким, основанным на нелегитимных и во многом несправедливых основаниях. Это любопытно, потому что люди с принципиально неодинаковыми объективными позициями в системе неравенств сходятся в том, что в целом она несправедлива.

Здесь Россия отличается. В ней не работает туннельный эффект, когда, испытав социальную мобильность (улучшив своё положение и ожидая того же в будущем), человек становятся толерантнее к неравенству, воспринимает его как что-то хорошее.

Никакой личный позитивный опыт и собственное благополучие не меняют сложившихся представлений. То есть это не конкретно про твою жизнь, а про общество, и в обществе что-то не так. Поэтому у нас очень большой запрос на сокращение неравенств к государству как главному актору перемен.

— Дело в исторической памяти?

— Те же представления воспроизводит молодёжь, которая росла совсем в других условиях. Поэтому скорее несовпадение базовых ценностей и норм, входящих в разделяемый всеми некий культурный код (в общем понимании — справедливость с приоритетом равенства возможностей над равенством доходов, согласие с неравенством, основанном на результатах труда, уровне образования), и того, как эти принципы реализуются, вернее — не реализуются на практике.

— Три года назад на презентации вашей первой совместной монографии кто-то назвал авторский коллектив научной школой. Судя по тому, что у второй книги авторы те же, школа продолжает действовать? Вообще согласны с этим определением?

— Нам, конечно, приятна такая оценка. Коллектив действительно уникальный. Он сложился вокруг нашего бессменного научного руководителя Натальи Евгеньевны Тихоновой. Все мы — бывшие аспиранты, в разное время защищавшиеся у неё, и все  трудимся в одном направлении, к которому она нас привела — занимаемся исследованиями в области социальной структуры и социальной стратификации.

За счёт того, что работаем в таком составе долго (основной костяк появился ещё в студенческие годы), у нас сформировались свои подходы, единые методы и, наверное, на самом деле можно сказать — единая школа. Нам в этом смысле повезло, и мы стараемся это сохранить.

— Значит, ждать продолжения исследований?

— Да. Мы уже сделали подходы к анализу российского общества с точки зрения доходов и многомерного неравенства, но ими тема не исчерпывается. На структуру общества можно посмотреть через ресурсы, которыми люди обладают, через субъективные представления населения и так далее.

Всё это интересно и важно, особенно в условиях, когда постоянно что-то меняется. К сожалению, в каждой книге мы пишем про турбулентность, но, с другой стороны, моменты потрясений более чётко позволяют понять, какие факторы являются основополагающими, а какие временными и меняют свое значение. В трансформирующемся обществе нам, социологам, всегда есть что изучать.
IQ