22 февраля 2022
В мае 1958 года в СССР прибыла делегация из Франции обсуждать участие государства в экономике. Для периода холодной войны звучит странно, но капитализм и социализм тогда не только противоборствовали. Москву и Париж сблизил диалог о плановом хозяйствовании, который со временем перешёл на темы математики и компьютерных технологий и открыл французским компаниям доступ на советский рынок. О некоторых этапах этого пути IQ.HSE рассказывает на основе исследования социологов Изабель Гуарне (CNRS/Университет Пикардии имени Жюля Верна) и Олеси Кирчик (ИГИТИ имени А.В. Полетаева НИУ ВШЭ).
Логика взаимодействия работала не на пустом месте. Обе страны в то время нуждались в экономическом реформировании и в обеих государство направляло движение экономики. В Советском Союзе — на правах собственника, централизованно и тотально, во Франции — индикативно, то есть рекомендательно. Однако и там и там — с помощью планирования.
СССР к 1958 году жил уже по шестому пятилетнему плану развития народного хозяйства (первый был принят в 1928-м). История французских пятилеток началась в 1946-м — с появления Плана Монне и создания Генерального комиссариата по планированию.
Индикативная система во Франции выглядела примерно так: государство определяло цели, ориентировало на расчётные показатели (индикаторы) и стимулировало бизнес, готовый их учитывать. Советская модель была директивной: указания сверху — подчинение снизу.
Вместе с тем конец 1950-х в СССР — период преобразований. Гайки централизованного управления экономикой ослаблялись, министерства заменялись территориальными совнархозами, из очередного пятилетнего плана вырос опережающий семилетний.
Знать зарубежную практику при такой перестройке становилась полезно, «плановую» французскую — тем более. У западных экономистов к партнёрству с коммунистами был собственный интерес — тестировать свои методы в соцстранах. В умах бродили идеи теории конвергенции, то есть постепенного сближения развития капиталистических и социалистических государств и появления «общества со смешанной экономикой». А дорогу для контактов здесь и сейчас открывал приподнятый хрущёвской оттепелью железный занавес.
С первым визитом в Москву в мае 1958 года из Франции приехали учёные и чиновники, связанные с системой государственного планирования, в том числе представители ключевых для неё ведомств — Генерального комиссариата по планированию (руководивший им Этьен Хирш возглавлял делегацию) и Национального института статистики и экономических исследований (INSEE). Встречающей стороной выступили Госплан СССР и связанные с ним научные организации.
Вовлечённость государственных экономистов и готовность к общению западных и советских плановиков были основой стартовавшего диалога, отмечают в работе Computers for the Planned Economy: Franco–Soviet Scientific–Technical Cooperation during the Cold War социологи Изабель Гуарне (Национальный центр научных исследований Франции – CNRS/Университет Пикардии им. Жюля Верна) и Олеся Кирчик (Институт гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева НИУ ВШЭ).
При этом — два парадокса: французский опыт планирования в СССР забыли ещё до распада страны, а сами контакты с конца 1960-х переключились на область управления экономикой с помощью математики и информационных технологий. К объяснению причин перемен учёные пришли через серию интервью с участниками франко–советского сотрудничества и изучения архивов министерств, учреждений, компаний и НИИ, включенных в сферу государственного планирования.
Тематику, заданную в 1958-м, «осваивали» через обмен литературой, ознакомительные поездки, стажировки, участие в конференциях и совместных исследованиях. Летом 1966 года СССР посетил президент Пятой Республики Шарль де Голль, в рамках нового соглашения о сотрудничестве появилась совместная рабочая группа по экономической информации.
Однако обсуждение нюансов планирования, тем более с целью переносить что-то на свою почву, со временем теряло актуальность, причём для обеих стран. В Советском Союзе с середины 1960-х управленческие процессы возвращались на рельсы централизации: хрущевские реформы свёртывались, совнархозы ликвидировались, возрождались отраслевые министерства. Обсуждение в таких условиях индикативных «рыночных» планов теряло смысл.
Во Франции после нефтяного кризиса 1973 года темпы роста экономики снизились. Традиционное планирование критиковалось, его заменяли прогнозированием, искали новые пути и потенциала во франко-советском сотрудничестве в этой сфере тоже не видели.
Общее появилось в другом: и СССР и Франции было важно развивать научный менеджмент, компьютерную и IT-индустрию. Именно вокруг этого, по словам исследователей, «были реконфигурированы франко-советские контакты», а место специалистов-«плановиков» заняли математики и системные инженеры.
В 1969-м научный сотрудник Института проблем управления Академии наук СССР (ИПУ АН СССР) Олег Ларичев уехал в длительную командировку во Францию. Год ученый проработал в компании Metra International и в итоге совместно с французами создал STEM (STEp Method) — один из первых человеко-машинных методов принятия решений.
Изобретение было в помощь управленцу, который в идеале тогда наделялся знаниями математика, экономиста и инженера. Как такого получить, как обучать использованию компьютера, каким образом в макро- и отраслевом планировании применять экономико-математические модели и системы для работы с данными?
С этими вопросами франко-советские обмены стали в основном территорией науки, а руководство ими в Советском Союзе от Госплана передали Центральному экономико-математическому институту (ЦЭМИ) АН СССР, открытому в 1963-м именно для внедрения математики и ЭВМ в практики менеджмента.
Из Франции к обменам подключились новые участники. Например, Главное управление по информатике, Национальный институт исследований в информатике и автоматике (IRIA) и компания-производитель компьютеров CII. Всех их «породила» правительственная программа Plan Calcul, принятая в 1966 году для защиты французской компьютерной отрасли от технологической гегемонии США.
ЦЭМИ возник на базе первой в СССР лаборатории экономико-математических исследований, организованной в 1958 году Василием Немчиновым. В его же трудах появился термин экономическая кибернетика. Занятие этой наукой, как в целом математическими исследованиями, приложенными к экономике, в послесталинский период поощрялось на высшем уровне, с 1960-х годов они проводились во многих НИИ и в университетах страны.
Это давало преимущества перед западными партнёрами. Во Франции, пишут Изабель Гуарне и Олеся Кирчик, такие разработки тоже шли активно, но «в основном находились за пределами университетской системы и были маргинальными» даже для главного научного центра страны — CNRS.
СССР, в свою очередь, оставался заложником традиционно слабых связей между исследованиями и промышленностью: «Советские участники обменов часто подчеркивали превосходство французского опыта по внедрению автоматизированных/информационных систем управления на крупных предприятиях и призывали к расширению сотрудничества в этой сфере».
На фоне проблем с внедрением особенно любопытным и полезным считалось партнерство с французскими компаниями (тот же Ларичев, к примеру, работал в ведущей частной консалтинговой фирме), а вскоре и они сами начали осваивать советский рынок.
Происходило это в обстановке холодной войны, а значит — в пределах допустимого. Поставки в СССР западных технологий и оборудования ограничивались торговыми санкциями. За соблюдением запретов следил инициированный США Координационный комитет по экспортному контролю (КОКОМ) в составе 17 стран.
Франция тоже член КОКОМ, но со своими политическими амбициями: развёртывать национальный IT-сектор на другие страны, создавать «систему европейских компьютеров», способную противостоять аналогичным системам США. Задача коммерчески завоевать соцлагерь в такой ситуации была государственной, стратегии французских компаний по увеличению продаж поддерживались правительством.
Выгода для советской стороны тем более очевидная: компьютеров и программного обеспечения на пути к коммунизму не хватало, и отечественные учёные о катастрофическом состоянии отрасли говорили не одно десятилетие. Для сравнения:
в 1967 году в аналитической записке Леониду Брежневу автор первой в СССР книги про компьютеры и первого проекта по объединению в одну сеть всех имеющихся в стране ЭВМ Анатолий Титов сопоставил: в США — около 30 тыс. ЭВМ, у нас — немногим больше 1000, «включая устарелые малопроизводительные». Нет современных устройств ввода и вывода данных, писал он, «машины выпускаются без математического обеспечения и поэтому не могут эффективно использоваться»;
в 1985-м — через 20 лет, но фактически о том же — читаем в рабочей записке заведующего Лабораторией искусственного интеллекта Александра Нариньяни: «Положение в советской вычислительной технике представляется катастрофическим. Наши ЭВМ выпускаются на устаревшей элементной базе, они ненадёжны, дороги и сложны в эксплуатации, у них мала оперативная и внешняя память, надёжность и качество периферийных устройств — несравнимы с массовыми западными. По всем показателям мы отстаём на 5 + 15 лет».
В июне 1972 года по договору между компаний CII и Министерством электротехнической промышленности СССР советские компьютеры Минск-32 и французские Iris 50 объединялись для передачи больших информационных файлов. А в середине 1970-х компания CII-Honeywell-Bull «стала первым иностранным поставщиком информационных технологий в СССР с долей рынка 50%, установив почти 60 мэйнфреймов и предоставив компьютеры других типов на сумму 300 миллионов французских франков».
Так научное сотрудничество с СССР открыло дорогу французскому бизнесу. Франко-советский диалог по вопросам государственного планирования и менеджмента трансформировался в передачу технологий и всё больше рассматривался «как своего рода научный фасад, позволяющий осуществлять обмены коммерческого характера», заключают исследователи.
И обращают внимание на главное —история диалога — не просто пример глобального распространения компьютеров и информационных технологий в странах с разным политическим строем. Погружение в неё позволяет увидеть то, что до сих пор в социологии «анализируется лишь изредка и поверхностно» — как это распространение преобразовывало госструктуры, меняло экономическое мышление, управление и в конечном счёте саму экономику.
IQ
