16 февраля 2022
В октябре 1653 года Земский собор в Москве решил включить Левобережную Украину в состав России. В январе следующего года Переяславская рада — собрание запорожских казаков во главе с гетманом Богданом Хмельницким — закрепила это воссоединение присягой на верность русскому царю. На деле же православные круги в Речи Посполитой стали задумываться о принятии российского подданства еще за полвека до этого. Какие идеи и события тому способствовали, детально изучил историк-медиевист Михаил Дмитриев.
В 1604 году патриарху Московскому Иову прибыло послание от князя Константина Константиновича Острожского. Киевский воевода обращался к адресату письма как к духовному главе «всего русского народа», подразумевая под этим, очевидно, не только «московитов». Слово «русские» в подобном контексте — не столько этноним, сколько конфессионим. Острожский имел в виду религиозно-культурную общность православных людей Речи Посполитой и Московского государства.
Сан патриарха Иова предполагал, что в церковной иерархии его положение выше, чем у киевского митрополита Михаила Рагозы и епископов украинско-белорусских земель Речи Посполитой. Для автора письма этот момент был принципиальным. Дело в том, что Рагоза в 1596 году поддержал Брестскую унию — присоединение епископов Киевской митрополии к католической церкви. Острожский же считал это решение отступлением от православия.
В послании Иову князь, вероятно, выдает желаемое за действительное — уверяет, что киевский митрополит и другие владыки якобы снова хотят «приступити к православной вере христианской», и приписывает им любопытные мысли. А именно: после падения Царьграда (Константинополя) Господь «милосердие свое показал молитвами православных християн — на востоце и на полунощи изволил великому и славному царству быти, на котором престоле Господь Бог дает великие и милосердые и побожные монархи, и милостивые ко всем християном». Под «славным царством» подразумевается Московское, правители которого доброжелательны ко всем православным. В этом контексте сразу же упоминаются царь Борис Годунов и его сын Федор, с которым также связываются надежды на заботу обо всех православных.
Острожский выражает пожелание, что патриарх Иов будет «промышляти яко добрый пастырь истинный о христовых овцах и о всем стаде, которые отогнали волкохищные пастырие [то есть перешедшее в унию духовенство]». Князь просит патриарха «к ним [униатам] писати <...>, чтоб они обратились в истинную православную веру Христову».
Константин Острожский просит прислать «людей своих духовных, мудрых и учителных, святецкого чина», которые могли бы «говорити встречно против тех, которые хулят православную истинную веру Христову», то есть помогали бы бороться с унией.
Послание в буквальном смысле осенено крестом. Острожский дарит Иову хрустальную реликвию — крест московского митрополита Алексия, современника Сергия Радонежского и Дмитрия Донского.
Что означал этот дар? Едва ли хрустальный крест был лишь напоминанием патриарху о князе («поминком», как писал Острожский). Вероятно, за ним скрывалась мысль о высокой миссии Москвы — объединить всю «русь», то есть православных жителей Московского царства и Речи Посполитой.
Содержание послания довольно радикально и предвосхищает более позднюю риторику духовных и общественных лидеров православных кругов Речи Посполитой. Например, многочисленных обращений Богдана Хмельницкого.
Письмо Острожского, по словам Михаила Дмитриева, фиксирует складывание идеологических конструкций, которые следуют из постулата об органическом единстве «православного священства, православного “российского рода” и православной же государственности». Но об этом ниже.
Пока же важно заметить, что этот идеологический тренд возник еще раньше — до унии, в 1592 году, когда Львовское церковное братство направило в Москву серию посланий с обоснованием идеи, что православным христианам нужно пребывать под опекой православного царя. При этом авторы писем ссылались на сочинение Иоанна Агапита — важнейший текст византийской и московской монархической идеологии.
В подготовке этой кампании ключевую роль сыграл тырновский митрополит Дионисий Ралли. Кстати, именно он в свое время привез в русскую столицу грамоту константинопольского собора, признавшего создание Московского патриархата. Дионисий Ралли участвовал в работе мощного культурно-образовательного центра, созданного все тем же князем Константином, — Острожской «академии», и в важнейшем ее проекте — издании Острожской Библии, первой полной Библии на церковнославянском языке (1581 год, печатал знаменитый Иван Федоров). Похоже, что именно Дионисий привез патриарху Иову послание князя.
Михаил Дмитриев изучил ряд текстов, созвучных письму Острожского. Они помогли найти в общественной мысли Украины и Белоруссии те линии, которые впоследствии привели к решениям Переяславской рады. Прежде чем подробно остановиться на этих текстах — декларациях гетмана Хмельницкого и его окружения 1648-1654 годов, посланиях киевского митрополита Иова Борецкого, заметим, что их главная тема — переход под скипетр православного самодержца из-под власти католического монарха — коррелирует с определенными мотивами в идеологии духовенства Киевской митрополии. А именно — с теми, которые в первой половине XVII века развивали идею внеинституционального церковного единства православной Руси.
Теперь рассмотрим послания Хмельницкого. В июне 1648 года глава запорожского казачества направляет царю Алексею Михайловичу письмо, в котором сообщает о первых победах над польским войском. Но смысл письма вот в чем. Речь Посполитая недавно лишилась монарха (умер король Владислав IV) — так не пора ли призвать «православного христианского царя»? «Зичили бихмо соби самодержца господаря такого в своей земли, яко ваша царская велможност православний хрестианский цар», — подчеркивает Богдан Хмельницкий.
Дальше в ход идет тяжелая риторическая артиллерия. «Приход» царя означал бы свершение «предвечного пророчества от Христа Бога нашего». «Пророчеством» объясняется и мысль о том, что казаки готовы выступить в войне против Польши на стороне России.
Подобная риторика — отражение тех идеологических трендов, которые подготавливали сближение украинско-белорусского общества с Московией. Показательно, что в июньском послании гетмана ключевым аргументом для единения с Россией выступают конфессиональные соображения. Признание православного царя естественным главой сообщества истинных христиан — по сути, коррелят общей религиозной идентичности казаков и россиян.
Конфессиональный мотив звучал в речах Хмельницкого и дальше. Так, в июле 1648 года гетман просил помощи у путивльского воеводы Никифора Плещеева, чтобы «ляхов надтлумити» (надломить, победить). И решающим аргументом снова была «православность» русского правителя — «яко [поскольку] православний цар христианский». В феврале 1649 года в записке, привезенной царю послом Хмельницкого Силуяном Мужиловским, говорилось, что «народ христианский» просит помощи Алексея Михайловича, «яко православного царя и христолюбивого». При этом подразумевалась прежде всего военная помощь.
Еще один любопытный момент: запорожское казачество готово служить царю не только ради победы над «ляхами», но и ради освобождения Гроба Господня! «Чого мы вси хрестияне усердно желаем, чтоб геретики и неприятели вири [веры] православной хрестиянской били покорени под нози вашего величества и Гроб Божий за самодержавства вашего царского величества <...> освобождений бил <...>».
В ноябре 1649 года Хмельницкий снова говорил о конфессиональной общности с Москвой (царскому посланнику Григорию Унковскому): «<...> Благочестивая православная християнская вера [русских подданных] с нашею была одна, только де нас неправдами и насилием проклятые ляхи отлучили».
В августе 1651 года подьячий Посольского приказа Григорий Богданов сообщал московскому правительству о битве под Берестечком (польско-литовская армия разбила казаков и крымцев) и о проводившихся по поручению русского правительства переговорах назаретского митрополита Гавриила с Богданом Хмельницким о переходе под власть Москвы. Богданов писал, что гетман, прочитав послание царя, будто бы зарыдал, когда понял, что государь «над ними, православными христианы, над всею Малой Русью <...> премногую свою государскую милость и заступленье показал». Гетман заявил, что вместе со своим войском готов служить царю «до скончания живота своего».
Если рассматривать речи гетмана и его окружения конца 1640-х — начала 1650-х годов, то в них часто фигурируют три мотива:
православие, которое объединяет Русь украинско-белорусских пределов с Московской Русью;
общие истоки — династическое наследие киевского князя Владимира, преемником которого видятся русские цари,
и то, и другое противопоставляет Русь «ляхам».
Идея о единстве «трансграничного» русского народа выкристаллизовалась и в текстах нежинского протопопа Максим Филимоновича (епископа Мефодия).
В октябре 1653 года состоялся знаменитый Земский собор, а в январе 1654 года — не менее известная Переяславская рада. Богдан Хмельницкий письменно благодарил Алексея Михайловича за воссоединение. Чуть ранее Максим Филимонович, радостно встречая московское посольство боярина Василия Бутурлина (того самого, который принимал присягу у гетмана — как доверенное лицо царя), прямо сравнивал конфессиональную общность «православных сынов росийских» с общностью «сынов Израилевых». Иными словами, «сыны росийские» для него — прежде всего религиозное сообщество.
В другом выступлении Филимонович заявлял: «Призрел Господь Бог на смирение наше, коли подал до сердца вашему царскому величеству, дабы расточенных сынов русских злохитрием лятцким воедино собрал, <...> разсеянных что кокошь птенца своя под крыла вашего царского величества восприял <...>». Царь назван «отцом природным сынов русских».
В кульминационном пассаже своей речи протопоп, обращаясь к Алексею Михайловичу, указывал на общее наследие всех русских («преславные грады», «святые монастыри», «прародители вашего царского величества» — «великие князья русские») и просил: «<...> Не пощади трудов вашего царского величества ради освобождения толикого правоверного народу христианского и земли свойственной русской не остави до конца <...>». В этом контексте названы Киев, Чернигов, Львов, ряд других украинских и белорусских земель.
Сходная риторика звучала и в деловых посланиях. В марте 1654 года — то есть уже после воссоединения Украины с Россией — Богдан Хмельницкий обратился к Алексею Михайловичу с просьбой подтвердить привилегии казаков и писал, что поляки побуждают служить королю и пытаются «отвратити от веры» тех, кто в ней «не утвержден». Он просил монарха объявить милость запорожцам и «всему миру християнскому росийскому», чтобы они утвердились в вере, данной «царскому величеству». Если этого не случится, казаки могут поддаться на польскую пропаганду.
В ответной царской грамоте от 27 марта 1654 года говорилось, что быть «вам, православным християном», «под нашею государскою высокою рукою», и провозглашалось: «И ныне Бог вседаровитый совет благ в наше царского величества сердце вложил, что мы, великий государь <...> над вами, народом християнским, умилосердились».
Но, говоря об этом мирном воссоединении, нельзя не вспомнить другую, крайне противоречивую консолидацию, которая в итоге спровоцировала религиозные войны в Речи Посполитой, но также активизировала «движение» в сторону Москвы. Речь о Брестской унии 1596 года.
С помощью унии епископы Киевской митрополии рассчитывали укрепить положение православных иерархов. Предполагалось, что уния устранит разногласия между двумя христианскими конфессиями на украинско-белорусских землях Речи Посполитой. У польского двора и католического дворянства, поддерживавших унию, были другие резоны: подведение религиозной жизни страны под общий — католический — знаменатель.
Поскольку стороны так по-разному понимали смысл унии, у нее было мало шансов на успех. Первые, не слишком острые конфликты униатов и православных впоследствии стали сменяться все более напряженным противостоянием.
В 1620 году в условиях неудачной для Речи Посполитой войны с Турцией была нелегально восстановлена православная иерархия во главе с митрополитом Иовом Борецким. В 1623 году было жестоко подавлено антиуниатское восстание в Витебске, а в 1625 году произошло первое казацкое восстание, во многом связанное с протестом против унии. Волнения повторились в 1630 году. Владислав IV легализовал восстановленную православную иерархию, но напряженности это, по сути, не снизило. Большое антиуниатское казацко-крестьянское восстание 1637-1638 годов было сурово подавлено. В 1648 году началось движение под руководством Богдана Хмельницкого. Словом, в течение примерно полувека вопрос о «правильности» подчинения православных монарху-католику продолжал оставаться острейшим.
В январе 1627 года в Москву доставили грамоту еще не признанного польским правительством православного митрополита Иова Борецкого, в которой тот выражал надежду, что в русской столице вспоминают «отечества вашего <...> селения». Под последними подразумевались населенные пункты Украины. Но это был не первый документ, в котором четко проговаривалась необходимость установления прямых связей между православными людьми Речи Посполитой и Московским царством.
В августе 1624 года (еще до первого казацкого восстания) Иов Борецкий также писал в Москву, называя Михаила Федоровича «владателем» «всея Российския земли». Как уже говорилось, объем понятия «Россия», «российский род» в текстах того времени часто покрывал православных не только в Московии, но и в Речи Посполитой.
В этом послании Борецкий риторически сравнивает Михаила Федоровича с библейским Иосифом, который, невольно попав «в чужду краину» — Египет, стал в изгнании «владыкой» не только «всему Египту», но «в нем же начальник явися и прочиим странам» . Борецкий также напоминает, что Иосиф стал «вторым родителем» для своих братьев.
Если следовать этой конструкции, то Москва предстает Египтом, а Киев — Палестиной. Причем Борецкий напрямую призывает царя: «Последи же и о нас, росийскаго ти племени единоутробным людем державы…». Это уже аналогия с Иосифом и его «юнейшими» братьями, с их родственной связью. Государства у «братьев» разные, но церковь — одна. В ней священство и царство неразделимы. По Борецкому, православной пастве нужно быть под властью царя-единоверца. В его словах так или иначе звучит завуалированный призыв свергнуть «иноземное» господство.
В сентябре 1624 года Иов Борецкий обратился к царю и патриарху Филарету с «деловым» посланием. В Москву был направлен учёнейший Памва Берында — поэт, лексикограф, переводчик — для участия в правке печатаемых книг. Он был рекомендован как хороший редактор. Но нуждами «книжной справы» дело не ограничивалось. Берында вез с собой книгу, только что изданную Киево-Печерской лаврой, — «Беседы на деяния святых апостол» Иоанна Златоуста. Это сочинение напечатали в августе 1624 года, как раз когда Борецкий направил в Москву предыдущее послание. Но важна и другая деталь: в книге было предисловие Захарии Копыстенского. Тот был западнорусским православным писателем и племянником Михаила Копыстенского — епископа Перемышльского, который отказался примкнуть к Брестской унии. Издатели адресовали книгу православным жителям украинско-белорусских земель и Московского государства. В «Предсловии» Захария Копыстенский вместе с пророком Захарией призывал вернуться в Сион тех, кто «живет в дщери Вавилонстей». Что это означало?
«Предсловие» подчеркивало: «мы» — церковное сообщество, и начало «нашей» церкви — на «востоке», в центре которого лежат Иерусалим и Сион. Православным следует прийти на «восток», в Сион, то есть... в Киев! Именно туда Андрей Первозванный, по легенде, принес веру из Иерусалима. Именно Киев — носитель благодатной веры.
Итак, Борецкий призывал царя–«Иосифа» вернуться из Московии–Египта в Украину–Палестину, а Копыстенский предлагал прийти в Киев–Сион. Два голоса словно сливаются в один.
Глава из книги пророка Захарии, которую цитирует Копыстенский, позволяет лучше понять высказывания украинского книжника. У пророка говорится, что «множество человеческое» поселится в Иерусалиме, и Бог станет ему защитой от врагов. Поэтому и нужно «вернуться в Сион». Вокруг Сиона и Иерусалима должны собраться рассеянные врагами истинные богопочитатели.
Что подразумевал Копыстенский? По-видимому, он утверждал идею воссоединения всех православных, всего «российского рода». Копыстенский также ссылается на слова пророка Иоиля, что крайне интересно.
У Иоиля говорится, что в Иудее наступит день, когда распространится «по горам народ многочисленный и сильный», от которого не будет спасения никому. «<...>И скачут они <...> по вершинам гор как бы со стуком колесниц, как бы с треском огненного пламени, пожирающего солому <...> ». Всадники наводят ужас на жителей страны. Но «возревнует Господь о земле своей и пощадит народ свой».
У пророка звучит мысль, что «народ Мой» будет отмщен. Бог возвестит: «<...> Приготовьтесь к войне, возбудите храбрых <...>. Перекуйте орала ваши на мечи им; серпы ваши — на копья <...>». А после этой битвы «будет Иерусалим святынею, и не будут уже иноплеменники проходить через него».
Слова пророка Иоиля — еще один ключ к пониманию посланий Борецкого. Находящийся под властью короля-католика «нелегальный» православный митрополит призывает русского царя к вторжению в Речь Посполитую. А библейские всадники — почти «близнецы-братья» казаков. И все же до интервенции дело не дошло.
В августе 1624 года из Киева в Москву отправилось посольство луцкого епископа Исаакия Борисковича. Состоялись тайные переговоры, на которых обсуждалась возможность военного вмешательства России в конфликт казачества и польского государства. Но просьба о помощи была отклонена.
Кстати, в Москве луцкого епископа принимали вместе с Берындой, когда были переданы грамота Борецкого и сочинения Златоуста с «Предсловием». Эти тексты обосновывали проект интервенции. Церковная общность православных Московии и Речи Посполитой, вероятно, означала и политические действия.
Материалы, исследованные историком-славистом Кириллом Кочегаровым, показали, как эти идеи соотносились с действиями казачества. В октябре 1625 года, в ходе восстания, полковник Олифер Голуб произнес речь, которую — вслед за Кочегаровым — можно назвать «проектом казацкого автономизма».
Предполагалось создание автономного казацкого анклава на просторах Киевщины и Брацлавщины, где расселится «русская братья». Среднее Приднепровье выступало как «своя земля» казаков.
Религиозные мотивы в речи Голуба явно находились на втором плане. Важнее была борьба с униатами. Однако в источниках, служивших контекстом его выступления, конфессиональные резоны очень важны.
По-видимому, логика мышления украинско-белорусских иерархов вела их к тому, чтобы заявить (подобно патриарху Антонию в 1393 году), что «невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя». То есть священство и царство находятся в неразрывном, симфоническом единстве.
Никто пока не доказал, что за идеологическими формулами, связывающими «российский род», христианство и православное царство, стоит лишь политический расчет духовенства и казацких лидеров украинско-белорусских земель. Но тексты, сопровождавшие контакты представителей украинско-белорусского православного общества, высвечивают идеологический тренд, в котором церковная общность православных Речи Посполитой и Московского государства предполагает и политические связи.
Почему выстраивается дискурсивная связь между политическим и религиозным? Скорее всего, потому, что византийско-православная экклезиология исходит как раз из «симфонии» священства и царства. В контексте этого особого конфессионального мышления отрадная перспектива перейти под власть православного монарха выступает не столько как прагматический ответ на политические конфликты, сколько как «вывод из нормативных установок восточно-христианской “политической религиозности” или, может быть, “политической теологии”», отмечает Михаил Дмитриев. Укоренение в общественном сознании специфических конфессиональных идей по поводу отношений церкви и государства — важный фактор, объяснявший стремление православных жителей Речи Посполитой перейти в российскую юрисдикцию.
IQ
Дмитриев М.В. Конфессиональные и «этнические» факторы в религиозном насилии времени восстания Богдана Хмельницкого (1648-1649 гг.)
Дмитриев М.В.Между Римом и Царьградом: Генезис Брестской церковной унии 1595–1596 гг. «Народ благочестия руского»: о конфессиональном и этническом в представлениях о «русском народе» Речи Посполито
