_-_page_25 copy.webp "«Весёлые картинки» сложной эпохи")
15 декабря 2021
Ровно сто лет назад появилось первое крупное советское издательство детской литературы — «Радуга». В нём дебютировали многие писатели, впоследствии ставшие классиками: от Агнии Барто до Евгения Шварца. С «Радугой» сотрудничали замечательные художники: Борис Кустодиев, Владимир Лебедев, Юрий Анненков, Мстислав Добужинский. Начиналось всё камерно: молодые писатели Корней Чуковский и Самуил Маршак вместе с издателем Львом Клячко решили выпускать журнал для детей. Однако проект обрёл масштаб — уже в конце 1921 года было разрешено открыть целое издательство. Позже начинания «Радуги» поддержали детские журналы: «Пионер», «Мурзилка», «ЁЖ», «Чиж», «Костёр», без которых советское детство кажется уже немыслимым. Они развлекали, поучали, воспитывали «новых людей» — и наглядно, в картинках, показывали, чего ждёт от детей советское общество. С помощью исследования выпускницы Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ Марины Сазоненко IQ.HSE рассказывает, как менялись иллюстрации в советской детской периодике и о чём эти перемены говорили.
В «зрелом» СССР было немало издательств детской литературы и журналов для детей и подростков. Те, кто взрослел во второй половине ХХ века, начинали знакомство с периодикой с «Весёлых картинок», продолжали — с «Мурзилкой», а в юности читали «Ровесника». А если интересовались наукой и техникой — то «Юного техника», «Технику — молодёжи» или «Знание — сила».
Утром советского школьника воспитывала радиопередача «Пионерская зорька», днём многие читали газету «Пионерская правда» — детскую версию «взрослой» «Правды». Но самыми интересными всегда были журналы. Загадки, ребусы, «бродилки», смешные стихи, рисованные истории (комиксы по-советски), одежда для бумажных кукол, инструкции по авиамоделированию, школьные повести, научно-фантастические рассказы — всё это забавляло, увлекало, наставляло и, конечно, внушало определенные идеологемы.
Визуальная составляющая детской культуры — как правило, самая впечатляющая и выразительная. Ею обладают литература, периодика, мультипликация, театр, товары для детей — вещи, игры и игрушки.
«Пантеон» «детских» персонажей был густонаселённым и многонациональным: от чисто российских героев «Трое из Простоквашино» до иностранцев: французских мушкетёров, жюль-верновских «граждан мира», русского итальянца Буратино, американцев Братца Кролика и Тома Сойера.
Как отмечает историк культуры Сергей Ушакин, персонажи детства, сочиненные взрослыми, «были адресованы и тем взрослым “в идеале”, которыми они хотели бы стать, но не сумели, и тем “испорченным детям”, которыми эти взрослые могли бы не быть, но стали».
Так или иначе, все эти детские персонажи незабываемы. Равно как и «материализовавшие» их иллюстрации: красочные, фантазийные, смешные. В разные периоды существования СССР эти «веселые картинки», конечно, несли разный настрой. Авангардная смелость 1920-х сменилась в 1930-х назидательным милитаризмом, бдительностью и поиском врагов. В хрущёвскую оттепель и в позднесоветский период журналы заговорили о семье и домашнем уюте — и решительно разделили мальчиков и девочек по интересам и ролям.
В 1980-е в детской периодике, в том числе самиздате (школьных стенгазетах, например), сплошь летели голуби мира. Часто — на фоне Земного шара. За этой иллюстративной риторикой скрывалось абсолютно реальное желание: лишь бы не было войны. Символами эпохи стали дети – послы мира: американка Саманта Смит и русская Катя Лычёва.
«Эволюция» детства отражала те перемены, которые происходили в самой «системе координат», будь то политическая обстановка или отношения взрослых и детей. В произведениях Аркадия Гайдара часто ощущается «грозовая» атмосфера, слышатся отзвуки войны. Лето, дача, дружба — всё это не отменяет напряженности обстановки, предчувствий борьбы с врагом. И дети в этой борьбе стоят плечом к плечу со взрослыми. А в повестях Анатолия Алексина (1960-1970-е годы) центр событий, узел драмы — семья — родители и дети. Тема семьи и школы становится главной. Дети — уже не «маленькие взрослые»: им даётся законное время на становление и самоопределение.
Любопытно, что романтизм Тимура и его команды, борьбу с несправедливостью потом подхватят смелые, непримиримые к обывательству герои книг Владислава Крапивина. И это романтика не столько пионерская (внешняя), но и внутренне присущая самим детям.
Итак, по персонажам «детского пантеона» можно было судить об устройстве советского общества. По словам Сергея Ушакина, «именно благодаря своей утрированности Хрюши и прочие Степашки позволяют относительно легко увидеть внутренние механизмы, с помощью которых советская культура обеспечивала воспроизводство взрослых соответствующего типа и маргинализовала тех, кто выходил за допустимые рамки».
Впрочем, на фоне этой стереотипизации и «воспроизводства» — уже в позднесоветском СССР — стала очевидна «инаковость» детей и подростков. Они были «другими» — серьёзно отличались от поколений взрослых, умели вести с ними ответственные и жесткие споры на этические темы.
Культуролог Илья Кукулин отмечает: «Общество, потерявшее уверенность в собственном будущем, с тревогой всматривалось в предвестников этого будущего — подростков, потенциальных носителей иного сознания. В условиях идеологической эрозии “развитого социализма” последним прибежищем как утопического, так и социально-проектного сознания стала школа: в большинстве своем советские педагоги-новаторы были нонконформистами <...>. Они полагали, что, воздействуя на новое поколение, возможно “выгородить” внутри советского режима пространство иных — деидеологизированных, гуманистических и ответственных — отношений между людьми».
Какой контраст с раннесоветской эпохой, когда ребёнок воспринимался как младший товарищ по строительству коммунизма! Таким образом, в разные годы детство конструировалось и воспринималось по-разному. И эти изменения можно увидеть, следуя привычной периодизации советской эпохи:
ранний советский этап (1920-е – середина 1930-х годов; иногда этот период «доводят» лишь до начала 1930-х);
период сталинизма (середина 1930-х – 1953 год);
оттепель и поздний СССР (середина 1950-х – 1991 год).
Выпускница Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ Марина Сазоненко рассмотрела, чем характеризовались иллюстрации каждого периода.
В первое десятилетие после революции страна переходила к новой жизни, общество «перековывалось», возникали новые способы социализации и ресоциализации детей (если говорить о беспризорных детях, сиротах). В детское сознание внедрялись новые ценности. В эти годы реформировалась школа, появлялись новые формы детских организаций — та же пионерия (май 1922 года). Шла эмансипация, видоизменялась патриархальная модель семьи: матери теперь массово работали. Коллективное воспитание — в яслях, детском саду, школе — становилось привычнее семейного. Складывалась новая культура, новая литература — разумеется, с идеологическим уклоном.
«Формируя идеологические стереотипы, государство создавало новые культурные коды и символы, призванные вызвать у детей ощущение советской идентичности, противопоставляя её дореволюционной», — отмечает Марина Сазоненко.
Чтобы транслировать детям новые коммунистические идеалы, нужны были оперативные, современные и действенные средства. Например, периодика. В 1920-х годах появилось множество «идеологически правильных» журналов для детей: «Пионер», «Мурзилка», «Барабан», «Воробей» (позже — «Новый Робинзон»), «ЁЖ» и «Чиж».
Однако поскольку детей тогда воспитывали как младших товарищей по переустройству жизни, то в культуре преобладала модель «дети — взрослые маленького роста». Не удивительно, что визуальные символы детской культуры были не вполне детскими. Среди такой атрибутики фигурировали заводы, машины, колхозы, тракторы, оружие, орудия труда, транспаранты, флаги и пр. Так было и в «Пионере», и даже в «Мурзилке», адресованном дошколятам и ученикам начальной школы. Однако отсутствие детскости в этих атрибутах, по мнению исследователей, обеспечивало некую межпоколенческую солидарность и облегчало переход к взрослости.
Ребенок с барабаном или горном — ещё один визуальный символ детской культуры того времени. Он будет ассоциироваться со школой и особенно — с пионерской организацией. В то же время в детских произведениях появляются и животные, традиционно вызывающие симпатию: звери, птицы, рыбы.
В этом плане забавный кейс — у «Мурзилки», персонажа и журнала. Издание, давшее пропуск в литературу множеству авторов (Сергею Михалкову, Елене Благининой, Борису Заходеру, Николаю Носову), получило название по кличке щенка — героя рассказов детского писателя Александра Фёдорова-Давыдова. Тот был одним из основателей журнала, и первый номер стартовал как раз с рассказа «Мурзилкин первый день».
Однако потом «четвёртый щенок собаки Жучки» Мурзилка превратился в довольно странное, но очень симпатичное зооморфное существо. Это был жёлтый «богемный» пушистик в берете, шарфе и с фотоаппаратом на плече. Но в 1941 году Мурзилка стал человеком — перевоплотился в пионера с рыжими вихрами. Затем снова были превращения. В 1959 году вернулся жёлтый пушистый зверёк — и стал главным символом журнала.
Если говорить о собственно художественной составляющей изданий тех лет, то это был «золотой век» для детской книжной иллюстрации. В начале 1920-х ещё работали «мирискусники» (Добужинский и Кустодиев). Но были и совсем молодые мастера, представители авангарда. Как поясняет культуролог Евгений Штейнер, передовые художники «охотно или вопреки своим человеческим хотениям соответствовали ментальному климату своего времени и занимались художественным оформлением жизни или, зачастую, эстетическим её проектированием и — в той или иной мере отрефлексированным — моделированием». Авангард с его свободой экспериментов замечательно подключился к детской культуре.
Марина Сазоненко называет основные черты оформления периодики для детей: простые лаконичные формы, контрастные цвета, оригинальный яркий акцентированный шрифт, монтаж и фотомонтаж.
К рубежу 1920 – 1930-х годов ситуация меняется. Эпоха экспериментов и диспутов заканчивается, наступает время единомыслия. Творческие поиски в искусстве и педагогике сходят на нет, воспитание детей унифицируется. В приоритете — патриотическое и военно-спортивное воспитание, общественно полезный труд.
В этой обстановке журналы испытывают сильное идеологическое давление. Детская периодика перенастраивается на очень серьёзный лад. К середине 1930-х годов она оказывается наводнена материалами о борьбе с врагами. Предполагается, что бдительными должны быть все: и подростки, и дети помладше.
Примерно в то же время (на рубеже 1920-х – 1930-х годов) критики со звериной серьёзностью боролись с «чуковщиной». Корнея Чуковского обвиняли в том, что в его сказках не затронуты советские темы, ни одна книга «не будит в ребёнке социальных чувств, коллективных устремлений». «Муха-Цокотуха» якобы восхваляла «мещанство и кулацкое накопление», а «Крокодил» и «Тараканище» давали «неправильные представления о мире животных и насекомых».
Забегая вперед, скажем, что на детской литературе отразилось и более позднее усиление идеологической цензуры, связанное с постановлением 1946 года «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». На этот раз обрушились на «Приключения Бибигона» Чуковского — за её внеидеологичность, а значит, непригодность для коммунистического воспитания.
Критик Сергей Крушинский опубликовал статью «Серьёзные недостатки детских журналов», в которой писал, что Чуковский публикует в «Мурзилке» «явный бред». Критик негодовал: «Нелепые и вздорные происшествия следуют одно за другим. <...> Дурная проза чередуется с дурными стихами. <...> Натурализм, примитивизм. В „сказке“ нет фантазии, а есть одни только выкрутасы». Критик заключал: «Чернильница у писателя большая, а редакция журнала „Мурзилка“ неразборчива».
Ранние советские годы были сложной эпохой, но неодномерной. В ней был и энтузиазм, и ударный труд как дело чести (с одновременным перевоспитанием «отсталых» людей). Начало периода (1930-е) соответствовало первым пятилеткам. Но, наряду с этим трудовым подъёмом, в обществе чувствовалась тревога. Это ощущение точно передаёт Аркадий Гайдар в повести «Судьба барабанщика», написанной в конце 1930-х.
«<...> Тревога — неясная, непонятная — прочно поселилась с той поры в нашей квартире, — повествует рассказчик, мальчик Серёжа. — То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца. И я эту тревогу видел и чувствовал, но мне говорили, что ничего нет, что просто отец устал».
Весной отца героя отдают под суд.
Размышления Серёжи заканчиваются так:
«Прощай! — засыпал я. — Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто».
Эта книга относится к тому периоду, когда под напором сталинизма революционные идеалы (близкие Гайдару и людям его круга) резко отходят на второй план. В детских произведениях многое читается между строк, в воздухе — пахнет грозой.
Детская периодика в это время особенно политизирована. Так, в «Пионерской правде» в качестве передовиц в 1939 году печатались такие материалы: «Пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонской республикой», «К заключению Германо-Советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией», «Заявление Советского и Германского правительств от 28 сентября 1939 года», оперативная сводка Генерального штаба РККА. Что, впрочем, не мешало помещать на следующих страницах совсем другие материалы, очень разной направленности: от технической («Новый самолёт»), «протокольной» (к 15-летию газеты «Ленинские внучата») до остросюжетной школьной («От Учкома многое зависит», «За хороший класс», «Отлично учить, отлично учиться»).
Детская периодика убеждала, воспитывала, высмеивала, настраивала на правильные потребности. Вот показательный пассаж: «Говорят, что царица Елизавета Петровна имела 600 платьев и в течение дня меняла их по 12 раз. <...> Царица вела паразитический образ жизни. Высококультурный человек коммунистического общества жить в праздности не будет, — следовательно, не будет измышлять себе такие абсурдные потребности. Люди будут одеваться со вкусом, красиво, хорошо, но вряд ли кто-нибудь из них пожелает иметь у себя слишком много платьев и отдавать им своё время, которое можно будет использовать для труда, спорта, чтения».
Ещё одна популярная мысль в той же статье: человек человеку — друг, и всё же нужна бдительность, поскольку «пережитки капитализма» сохраняются. Они проявляются в прогулах, воровстве, хамстве, клевете, подсиживании. «С этими пережитками нам нужно неустанно бороться», — подчёркивает журналист. В финале статьи — призыв: «Стройте свою жизнь по Сталину<...>!».
В другую, гораздо более позднюю эпоху действовали уже иначе. Травмы и страхи можно было смягчить юмором, смехом. Об этом рассказывал, например, Виктор Чижиков, знаменитый создатель Олимпийского Мишки (символа Олимпиады 1980 года, проходившей в Москве). «Я хочу, чтобы у детей было меньше страхов», — говорил художник. Персонажа можно сделать менее жутким, просто пошутив над ним.
«Бармалей у меня в “Докторе Айболите” спит в кровати, а из-под подушки высовывается журнал “Мурзилка” — любимое чтиво Бармалея! Вот мой метод», — рассказывал Чижиков.
Кстати, подобным же образом действовали и другие художники, например, Леонид Владимирский, иллюстратор приключений Буратино, Элли и её друзей. Самые страшные персонажи у него не выглядели пугающими. «Для детей надо работать по-доброму, — подчёркивал художник. — Кто может нести доброту, тот может быть детским художником или писателем. И чтобы был юмор, выразительность».
Во второй половине 1930-х — в годы репрессий — существенно сократилось число выпускаемых журналов. Большой Террор проник и в детскую литературу. Кампания, начавшаяся ещё на заре 1930-х годов и продолжившаяся в 1936 году статьей «О художниках-пачкунах» в газете «Правда», для ряда сотрудников детских журналов оказалась роковой. В этом пасквиле критиковался ленинградский Детгиз (издательство детской литературы) и Владимир Лебедев — глава его художественной редакции. Замечательный художник вдруг в одночасье сделался «пачкуном».
Между тем, это издательство не случайно называли «университетом» для иллюстраторов детской книги. У Лебедева учились многие художники, впоследствии ставшие классиками книжной графики, в том числе Юрий Васнецов, Алексей Пахомов, Евгений Чарушин, Владимир Конашевич. У каждого из них был свой индивидуальный стиль, но без хорошего наставника он мог бы и не состояться.
Увы, но время смелых экспериментов закончилось. Владимиру Лебедеву повезло — он остался жив, а спустя годы вернулся к работе над детскими книгами. Однако ряд его коллег в те же годы были репрессированы. В 1937 году по обвинению в контрреволюционной деятельности и троцкизме был расстрелян редактор журналов «Чиж» и «ЁЖ», поэт и сценарист Николай Олейников. Издаваемый им журнал «Сверчок» после пятого выпуска был раскритикован за «клевету» и «вредительство» и закрыт.
Ещё до событий 1941–1945 годов предполагалось, что литература должна формировать в детях смелость, коллективизм и ответственность. Но в годы войны темы сознательности особенно актуализировались. Многие школьники трудились, помогали взрослым, да и чувствовали взрослую ответственность.
В большинстве журнальных рисованных историй уже с середины 1930-х господствовала тема войны и спорта, а среди персонажей преобладали образы мальчиков. Чуть позже в периодике открылись постоянные рубрики с гимнастическими упражнениями, а также с шахматными задачами. Предлагались и своеобразные игры в разведчиков: задачи на логику и внимание. Например, нужно было понять, «кто живет в этих комнатах», или отыскать кого-то на картинке. Популярностью пользовались головоломки: ребусы, кроссворды, «путаницы», лабиринты.
Как отмечает Марина Сазоненко, «военные» игры четко встроились в «сюжетно-ролевой советский игровой канон» и даже стали неотъемлемой частью советских воспитательных практик. Это отразилось и в деятельности пионерской организации с её военно-политической атрибутикой.
Игрушек у советских детей довоенной и ранней послевоенной поры было совсем немного. Но планы в отношении их выпуска поражали воображение. Ещё в середине 1930-х методисты и педагоги разработали рекомендации, какие виды игрушек должны быть у советских малышей. По их мнению, это:
Добавим, что советское детство было почти немыслимо без домашних животных: от кошек до рыб и мышей. Журналы публиковали рассказы и стихи «про кошечек и собачечек». «Живая шляпа», «Дружок», «Карасик» Николая Носова стали классикой (была и телепередача «Ребятам о зверятах»). Часть писателей специализировалась на произведениях о дикой природе, зверях и птицах — Виталий Бианки, Георгий Скребицкий, Михаил Пришвин, Вера Чаплина. Рассказы многих из них выходили в «Юном натуралисте» — главном детском природоведческом журнале.
Помимо игрушек в чистом виде в послевоенные воспитательные практики инкорпорировался и «полезный» труд через игру — то, что сейчас бы назвали геймификацией. Новые тенденции в педагогике, основанные на принципе «знания – навыки», привнесли этот тренд и в детскую периодику. Материал журналов нередко включал практические инструкции для создания предметов быта: «Наборы для шитья», «Самый простой компас», «Украсим ёлку сами».
В эпоху оттепели и последующий период актуализировались семейные ценности. Идеологическое давление на педагогику постепенно слабело, и, хотя по-прежнему общественное доминировало над приватным, акценты все же смещались в сторону последнего.
Во второй половине ХХ века коммунальные квартиры расселялись, семьи получали отдельное жильё, и у детей наконец появилось личное пространство — заповедный «детский уголок» для учёбы, творчества, игр. В обществе распространилась установка «Всё для детей». А детство теперь воспринималось как особый период в жизни человека. Ребёнок уже не «маленький взрослый».
В детской жизни социальные институты — прежде всего школа — заняли главное место, а в литературе получил развитие жанр школьной повести. Однако было множество возможностей и внеклассной работы: дворцы и дома пионеров, станции юных техников и юных натуралистов, музыкальные, художественные и спортивные школы.
Такую высокую занятость детей пародийно изобразила Агния Барто в стихотворении «Болтунья»:
«Драмкружок, кружок по фото,
Демографическая ситуация послевоенного периода привела к изменению гендерного порядка в советском государстве. Занятия и игры для детей были разделены по гендерному признаку. Впрочем, были и универсальные игры, например, спортивные, настольные или «во врача» (были детские наборы инструментов). Однако в целом от девочек ожидали игр в куклы и интереса к домоводству (главными ролями считались роли матери, работницы, хранительницы семейного очага). А мальчикам стоило не только играть в милитаризованные игры, но и заниматься авиа-, судо- или автомоделированием, увлекаться наукой и техникой.
Марина Сазоненко поясняет: «На страницах детских журналов этого периода мы часто встречаем вырезных бумажных кукол и одежду для них. Публикуются также выкройки одежды, мягких игрушек, рецепты, практические советы по домоводству. В журналах «Пионер» и «Костер» появляются специальные рубрики по разным видам рукоделия. Девочки всё чаще предстают в образе домохозяек с соответствующими атрибутами – посуда, куклы, шитьё».
В конце 1950-х ‒ начале 1960-х годов приобрело популярность создание разнообразных технических устройств и моделирование — при поддержке газеты «Пионерская правда» и журналов «Юный техник», «Моделист-конструктор», «Знание — сила» и «Техника — молодёжи». Все они публиковали инструкции по сборке моделей разных машин. Кроме того, эти издания также отражали успехи государства в освоении космоса, развитии науки и техники, демонстрировали оптимистическое видение будущего, атмосферу большой стройки.
Что касается атрибутики «детских» персонажей, то она в позднем СССР — самая что ни на есть «профильная», в соответствии с возрастом: игрушки, игры, предметы творчества, школьные принадлежности, книги. Оружие и военная техника оттесняются на второй план. Происходит именно то, о чём говорили Чижиков и Владимирский: страхи смягчаются юмором, возникает бережное отношение к детству. В детском искусстве лидирует пацифистская символика — ясное небо над головой, голуби мира, воздушные шары. Ну и, конечно, семья и любимые домашние питомцы.
Этот же период в литературе богат на удивительно умных, думающих, рассудительных героев-подростков. Таковы герои Анатолия Алексина, Анатолия Рыбакова (Серёжа Крашенинников, или Крош), Юрия Яковлева, Юрия Нагибина и многих других писателей. Ключевой вопрос к эпохе, пожалуй, сформулировал Рыбаков в эпиграфе к «Каникулам Кроша»: «Мальчик пристально вглядывается в даль. Что видят его глаза?». Эта «даль» отнюдь не всегда означала финальные очертания большой стройки. Она, скорее, включала людей и мир в целом.
Персонажи позднесоветских писателей — ещё не взрослые, но они могут преподать своим воспитателям — семье и школе — многие уроки. И, безусловно, задают ориентиры для читателей: какими им быть в очередную непростую эпоху.
IQ
Петровский Мирон. «Книги нашего детства»
Сазоненко Марина. «Визуальная репрезентация гендерных образов в детских журналах позднего советского периода (1960–1980-х гг.)»
Сборник статей «Веселые человечки: культурные герои советского детства». Сост. и ред. Илья Кукулин, Марк Липовецкий, Мария Майофис
Фатеев Андрей. «Сталинизм и детская литература в политике номенклатуры СССР (1930-е - 1950-е гг.)»
Штейнер Евгений. «Что такое хорошо. Идеология и искусство в раннесоветской детской книге»
_-_page_25 copy.png){kind=link}