Элементы морали

В Издательском доме ВШЭ впервые на русском языке готовится к публикации полное издание книги одного из основоположников современной социологической науки Эмиля Дюркгейма «Моральное воспитание». IQ.HSE выбрал из неё фрагмент, посвящённый разработке понятия морального действия и следующей из него необходимости существования общества.

Человеческие действия отличаются друг от друга сообразно целям, которые они стремятся реализовать. А все цели, преследуемые людьми, могут быть классифицированы в двух следующих категориях. Либо они касаются самого преследующего их индивида, и только его, и тогда мы скажем, что они являются для него личными. Либо они касаются чего-то иного, нежели действующий индивид, и в этом случае мы назовем их безличными. Легко заметить, что последняя категория охватывает большое количество различных разновидностей, в зависимости от того, относятся ли цели, преследуемые действующим лицом, к другим индивидам, или к группам, или к вещам. Но входить в эти детали пока нет необходимости.

После того как мы установили это важное различие, посмотрим, могут ли быть названы моральными действия, которые преследуют личные цели.

Личные цели сами по себе бывают двух видов. Либо мы просто стремимся только сохранять свою жизнь, наше существование, защищать его от угрожающих ему разрушительных факторов, либо мы стремимся его расширить или развить. Действия, которые мы совершаем с одной-единственной целью — поддерживать наше существование, безусловно, не могут никоим образом подвергаться осуждению; но в глазах общественного мнения они бесспорно лишены и всегда были лишены всякой моральной ценности. Они морально нейтральны. Мы никогда не говорим о ком-то, кто постоянно заботится о себе, кто соблюдает правильный режим, причем с единственной целью жить, что он ведет себя морально. Мы находим его поведение предусмотрительным, благоразумным, но мы не считаем необходимым применять к нему какую-либо моральную оценку, какой бы она ни была. Оно находится вне морали.

Иначе, конечно, обстоит дело, когда мы осуществляем контроль за нашей жизнью не просто для того, чтобы сохранять ее для себя и наслаждаться ею, а, например, чтобы сохранять ее для нашей семьи, потому что мы ей необходимы. Наше поведение тогда единодушно рассматривается как моральное. Но в этом случае имеется в виду не личная цель, а интерес семьи. Мы действуем подобным образом не для того, чтобы жить, но чтобы дать жить другим существам, нежели мы сами. Преследуемая цель поэтому является безличной. Правда, здесь может показаться, что я восстаю против распространенного представления, согласно которому у человека есть обязанность сохранять свою жизнь. Но это не так. Я не отрицаю, что у человека есть обязанность жить, но я говорю, что самим фактом жизни он выполняет обязанность только тогда, когда жизнь для него есть средство достижения цели, которая выше нее. Но нет ничего морального в том, чтобы жить ради жизни.

То же самое можно сказать обо всем, что мы делаем не просто с целью сохранить, но возвысить и развить наше бытие, во всяком случае, когда это развитие нужно только нам самим и больше никому. Человек, работающий, например, над развитием своего ума, своих эстетических способностей с единственной целью преуспеть или даже просто чтобы ощущать радость от того, что он более совершенен, обогащен знаниями и эмоциями, с целью уединенно наслаждаться зрелищем, устраиваемым самому себе, не пробуждает в нас никакого собственно морального чувства. Мы можем восхищаться им, как восхищаются прекрасным произведением искусства; но в той мере, в какой он преследует только личные цели, какими бы они ни были, мы не можем сказать, что он выполняет некий долг.

Когда, например, занимаются наукой с целью уменьшить количество человеческих страданий, тогда, по единодушному признанию, эта деятельность достойна морального одобрения. Но дело обстоит совсем иначе, когда ею занимаются для личного удовольствия.

Таков, стало быть, первый достигнутый нами результат: действия, преследующие исключительно личные для человека цели, лишены моральной ценности, какими бы они ни были. Правда, согласно моралистам-утилитаристам, моральное сознание ошибается, когда оценивает человеческое поведение таким образом; с их точки зрения, рекомендуются преимущественно как раз эгоистические цели. Но нам здесь нет необходимости заниматься рассмотрением того, как эти теоретики оценивают мораль, действительно практикуемую людьми; мы хотим изучить именно эту мораль как таковую, в том виде как она понимается и применяется всеми цивилизованными народами. Но, будучи сформулирован таким образом, вопрос легко поддается решению. Не только теперь не существует, но никогда не существовало ни одного народа, у которого хотя бы один эгоистический поступок, т.е. направленный на реализацию индивидуального интереса того, кто его совершает, рассматривался бы как моральный. Отсюда мы можем заключить, что все действия, предписанные правилами морали, обладают тем общим признаком, что они преследуют безличные цели.

Но что следует понимать под этим выражением? Скажем ли мы, что для того, чтобы действовать морально, достаточно преследовать не наш личный интерес, но личный интерес другого индивида, нежели мы сами. Таким образом, получится, что в заботе о моем здоровье, о моем образовании нет ничего морального; но мое поведение меняется по своей сути, когда я забочусь о здоровье одного из моих близких, когда я имею в виду его счастье или его образование.

Но подобная оценка поведения и непоследовательна по отношению к самой себе, и противоречива в своих основаниях. Почему то, что не имеет моральной ценности у меня, будет иметь ее у другого? Почему здоровье, ум существа, которое гипотетически подобно мне (я оставляю в стороне случаи, когда имеет место явное неравенство), более священны, чем мое собственное здоровье и мой собственный ум? Люди в среднем находятся примерно на одном уровне, их личности схожи между собой, равны и, так сказать, взаимозаменяемы. Если некое действие, направленное на сохранение моей личности или на её развитие, не является моральным, то почему должно быть иначе с точно таким же действием, только имеющим своим объектом личность другого? К тому же, как заметил Спенсер, подобная мораль применима только при условии, что она не будет применяться всеми. 

В самом деле, представьте себе общество, в котором каждый будет готов отречься от себя в пользу соседа, по той же причине никто не сможет принять самоотречение других, и самоотречение станет невозможным вследствие того, что будет всеобщим. Для того чтобы благотворительность могла практиковаться, нужно, чтобы некоторые согласились ею не заниматься или же были не в состоянии это делать. Это добродетель, предназначенная для некоторых; мораль же, наоборот, по определению должна быть общей для всех, доступной для всех. Невозможно поэтому видеть в самопожертвовании, в преданности индивидов друг другу образец морального действия. Главные его черты, поисками которых мы заняты, должны быть в чем-то другом.

Может быть, мы найдем их в действии, имеющем в качестве объекта интерес не одного субъекта, не являющегося действующим лицом, а многих субъектов, и тогда мы сможем сказать, что безличные цели, единственные, которые могут придать поступку моральный характер, — это личные цели многих индивидов? Таким образом, получается, что я действую морально не тогда, когда я действую для себя, не тогда, когда действую для одного другого человека, а тогда, когда я действую для некоторого множества себе подобных. Но как это возможно? Если каждый индивид, взятый по отдельности, не имеет моральной ценности, то сумма индивидов не может ее иметь точно так же. Сумма нулей есть нуль и может быть равна только нулю. Если отдельный интерес, будь то мой, будь то интерес другого, не является моральным, то многие отдельные интересы также не являются моральными.

Этот вывод напрашивается в результате предыдущих последовательных исключений других выводов. С одной стороны, очевидно, что моральное действие должно служить какому-нибудь чувствующему, живому существу и даже, главным образом, существу, наделенному сознанием. Моральные отношения — это отношения между сознаниями. Но вне и над сознательным существом, каковым являюсь я, вне и над сознательными существами, каковыми являются другие человеческие индивиды, нет ничего, кроме иного сознательного существа, каковым является общество. А под ним я понимаю всё, что составляет человеческую группу, как семью, так и отечество или человечество, во всяком случае, в той мере, в какой оно реализовано. 

В дальнейшем нам предстоит установить, не существует ли между этими различными обществами некой иерархии, нет ли между этими коллективными целями таких, которые были бы выше других. Пока же я ограничусь выдвижением принципа, согласно которому сфера морали начинается там, где начинается социальная сфера.

Но чтобы понять значение этого основополагающего вывода, нужно как следует представить себе, что такое общество. Если, в соответствии с концепцией, долго считавшейся классической и остающейся широко распространенной, мы видим в обществе только скопление индивидов, то мы сталкиваемся с вышеназванными трудностями, не имея возможности их преодолеть. Если индивидуальный интерес не обладает моральной ценностью у меня, то он в той же степени не обладает ею и у мне подобных, какова бы ни была их численность; следовательно, коллективный интерес, если он есть лишь сумма индивидуальных интересов, сам по себе аморален. Для того чтобы общество могло рассматриваться как нормальная цель морального поведения, нужно поэтому, чтобы была возможность видеть в нем нечто иное, чем сумма индивидов; нужно, что оно составляло бытие sui generis, обладающее своей особой природой, отличной от природы его членов, и собственной личностью, отличающейся от индивидуальных личностей. Одним словом, нужно, чтобы существовало социальное существо в полном смысле этого выражения. При этом и только при этом условии общество сможет играть в морали роль, которую индивид играть не сможет.

Таким образом, данная концепция общества как существа, отличного от составляющих его индивидов, концепция, которую социология доказывает соображениями теоретического порядка, находит здесь подтверждение соображениями практическими. Иначе основополагающая аксиома морального сознания необъяснима. В самом деле, эта аксиома утверждает, что человек действует морально только тогда, когда он преследует цели более высокие, чем цели индивидуальные, когда он становится слугой существа, более высокого, чем он сам и все другие индивиды. Но с того момента, когда мы запрещаем себе использовать теологические понятия, выше индивида существует лишь одно-единственное, эмпирически наблюдаемое, моральное существо, то, которое индивиды образуют, ассоциируясь; это общество. Необходимо выбирать. Если система моральных идей не является продуктом коллективной галлюцинации, существо, к которому мораль привязывает наши воли и которое она делает главной целью поведения, может быть только божественное существо или существо социальное. Мы отвергаем первую из гипотез как не опирающуюся на науку. Остается вторая, которая, как мы увидим, вполне удовлетворяет все наши потребности и стремления и которая, к тому же, заключает в себе, за вычетом символического элемента, все реальное содержание первой.

Говорят, однако, что поскольку общество создано только из индивидов, то как его сущность может быть отличной от сущности составляющих его индивидов? Это опирающийся на здравый смысл аргумент, который длительное время тормозил, который еще продолжает тормозить и развитие социологии, и прогресс светской морали (так как одно тесно связано с другим) и который не заслуживал столь большой оказанной ему чести. Действительно, опыт тысячью способами доказывает, что комбинация элементов образует новые свойства, которыми не обладает ни один из элементов, когда они изолированы друг от друга. Комбинация, таким образом, есть нечто новое по отношению к частям, которые ее образуют. Комбинируя, соединяя медь и олово, вещества в основе своей мягкие и пластичные, мы получаем новое вещество, обладающее совершенно иным свойством; это бронза, которая отличается твердостью. Живая клетка состоит исключительно из неживых, минеральных молекул. Но благодаря только факту их соединения они образуют характерные свойства жизни, способность питаться и воспроизводиться, которыми минерал не обладает даже в состоянии наблюдаемого зародыша.

Следовательно, то, что целое может быть иным, нежели сумма его частей, есть факт постоянный. И здесь нет ничего, что должно нас удивлять. Уже только благодаря тому, что элементы не остаются изолированными друг от друга, а оказываются ассоциированными и связанными, они воздействуют и реагируют друг на друга; естественно, что из этих акций и реакций, которые являются прямым результатом ассоциации и которых не было до нее, возникают совершенно новые явления, которые не существовали до тех пор, пока не было ее. Применяя это общее соображение к человеку и к обществам, мы можем поэтому сказать: поскольку люди живут вместе, а не отдельно, индивидуальные сознания воздействуют друг на друга, и в результате завязывающихся таким образом отношений появляются идеи, чувства, которые бы никогда не возникли в изолированных сознаниях. Всем известно, как в толпе или в ином скоплении людей вспыхивают эмоции, страсти, иногда совершенно отличные от тех, которые испытывали бы таким образом сблизившиеся и сгруппированные индивиды, если бы те же самые события затронули каждого из них по отдельности, а не вместе. Вещи предстают в совершенно ином виде, ощущаются совсем иначе. Дело здесь в том, что человеческие группы обладают таким способом мыслить, чувствовать, жить, которые отличаются от того способа, который присущ их членам, когда последние думают, чувствуют, живут изолированно. Но все то, что мы говорим о толпах, о кратковременных собраниях, приложимо a fortiori к обществам, которые представляют собой лишь постоянные и организованные толпы.

Факт, который, наряду со многими другими, делает вполне ощутимой данную гетерогенность общества и индивида, — это то, как коллективная личность сохраняется, переживая личность своих членов. Предшествующие поколения сменяются новыми поколениями, и тем не менее общество остается, сохраняя свой собственный облик и свой персональный характер. Между сегодняшней Францией и Францией далеких времен, разумеется, существуют различия, но это, так сказать, возрастные различия. Мы, конечно, постарели, черты нашей коллективной физиономии вследствие этого изменились, так же как изменяются черты нашей индивидуальной физиономии, по мере того как наша жизнь развивается. И все-таки между теперешней Францией и средневековой существует персональная идентичность, которую никто не сможет не признать.

Таким образом, в то время как поколения индивидов сменяли друг друга, поверх этого беспрерывного потока отдельных личностей было нечто, что сохранялось; это общество, со своим собственным сознанием, своим персональным характером. И то, что я говорю о политическом обществе в целом по отношению к его гражданам, можно повторить о каждой вторичной группе по отношению к ее членам. Население Парижа беспрерывно обновляется; в него постоянно прибывают новые люди. Среди сегодняшних парижан очень мало тех, кто является потомком парижан начала века. Тем не менее социальная жизнь Парижа в настоящее время содержит те же основные характерные черты, что и сто лет назад. Они стали лишь более явно выраженными. Даже относительная предрасположенность к преступлениям, самоубийствам, брачности, даже относительная слабость рождаемости, количественное соотношение между различными возрастными слоями остаются сходными. Следовательно, именно собственно воздействие самой группы навязывает эти сходства вступающим в неё индивидам. Это наилучшее доказательство того, что группа есть нечто иное, чем индивид.
IQ