Воины Света против Царства Тьмы

В Издательском доме ВШЭ вышла книга Ольги Байши «Дискурсивный разлом социального поля: Уроки Евромайдана». IQ публикует из неё главу, посвящённую мифам, родившимся в пространстве дискурса вокруг событий на Украине в 2013-2014 годах.

Українська Правда

Одна из легенд Евромайдана гласит, что протесты начались после того, как украинский журналист Мустафа Найем опубликовал в сети «Фейсбук» (принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской организацией) призыв к киевлянам собраться на Майдане — центральной площади Киева — в знак протеста против решения Януковича не подписывать соглашение с ЕС. В то время Найем был репортером-расследователем «Української Правди» (далее — УП), которая с момента своего основания в апреле 2000 г. была для украинского общества важным источником информации, альтернативным официальным новостям. В отличие от многих других украинских СМИ, УП была свободна от государственного и олигархического контроля; сайт принадлежал Алене Притуле, одной из авторов проекта, и финансировался (по крайней мере частично) международными грантами. Запуская сайт в 2000 г., Притула и ее партнер Георгий Гонгадзе намеревались разоблачать коррупцию, подрывающую жизнеспособность молодого украинского государства. В стране, где олигархические кланы контролировали все традиционные СМИ и где несколько журналистов-расследователей были убиты или умерли при невыясненных обстоятельствах, предприятие было рискованным.

16 сентября 2000 г. Гонгадзе исчез; в ноябре его обезглавленное тело было найдено в лесу. Вскоре после этого были обнародованы аудиозаписи, на которых был слышен голос, напоминающий голос президента Кучмы, отдающего приказ о похищении Гонгадзе. Решение Притулы опубликовать стенограммы пленок быстро сделало сайт УП популярным и спровоцировало массовые протесты с требованием отставки Кучмы. Многие считают, что эти протесты 2000–2001 гг. были первым этапом «оранжевой революции» 2004 г., в которых УП сыграла важную мобилизующую роль. Предоставляя платформу для оппозиционных голосов, сайт способствовал формированию протестного движения, поддерживающего кандидата от оппозиции Виктора Ющенко. Для УП и оппозиции в целом приход Ющенко к власти в январе 2005 г. означал поражение автократии, связанной с именем Виктора Януковича, протеже Кучмы.

Но победа оказалась пирровой. Неспособность нового «оранжевого» правительства искоренить коррупцию и провести эффективные экономические реформы позволила Януковичу стать президентом уже на следующих выборах в 2010 г. Для усиления собственной власти, которую он использовал преимущественно для обогащения себя и своей семьи, Янукович отменил конституционную реформу 2004 г., сделавшую президентско-парламентскую республику парламентско-президентской. «Конституционным мятежом» назвала этот его шаг Юлия Тимошенко, яростный политический оппонент Януковича, вскоре после этого осужденная на семь лет якобы за превышение служебных полномочий при подписании газового контракта с Россией. Поскольку власть над СМИ была по-прежнему сосредоточена в руках олигархов, тесно связанных с государственным аппаратом, Интернет был единственным источником реально альтернативных новостей. В этих условиях УП превратилась в одно из наиболее популярных средств массовой информации, вызывающих доверие у многих оппозиционно настроенных украинцев.

В 2010 г. УП начала серию статей о резиденции Януковича «Межигорье», быстро ставшей символом коррупции. Агитатор и пропагандист революционных изменений, УП была одним из самых активных участников вихря событий, произошедших три года спустя. До начала Евромайдана аудитория УП составляла в среднем от 250 тыс. до 300 тыс. пользователей в день; в январе 2014 г. эта цифра достигла 1,6 млн.

Учитывая важность этого сайта как протестного мобилизационного ресурса, я проанализировала дискурс активистов Евромайдана в том виде, в котором он был представлен на сайте УП. Для изучения этого протестного дискурса я выбрала период с 26 ноября 2013 г., дня формирования группы «Майдан» на сайте УП, до 18 февраля 2014 г., самого кровавого дня протестов, когда с обеих сторон были убиты десятки людей. Сосредоточенность на этом периоде позволяла проследить, как формировались смыслы Евромайдана, исходя из которых действовали его активисты. В частности, меня интересовали следующие вопросы:

 Как авторы УП представляли себе суть происходящего и значение соглашения с ЕС, ради которого они и их сторонники вышли протестовать на улицы Киева и других украинских городов?

 Как они представляли себе ту часть населения Украины, которая протесты не поддерживала?

 Каким образом активисты Евромайдана пришли к пониманию того, что имеют право решать судьбу страны за всех украинцев?

 Что давало им моральное право выступать в качестве революционного авангарда?

 Как они увязывали свое игнорирование мнения половины страны с демократическими принципами, которые якобы отстаивали?

Всего было проанализировано 430 мнений активистов Евромайдана, высказанных в их блогах и колонках УП.

Европейская мечта

Проведенный анализ показал, что большинство авторов УП представляли соглашение об ассоциации с ЕС не как политико-экономический договор со всеми его «за» и «против», а как волшебное средство, которое перенесет их в европейскую сказку. Из их публикаций следовало, что Европа — это идеальное общество, чьи политики «абсолютно честны, ответственны, открыты к майданам и подотчетны» и чьи политические партии черпают силу из идей, «исходящих от определенных групп народа, а политики стараются... воплотить их в жизнь». Означающее «европейский» было неразрывно связано с такими понятиями, как «свобода, демократия и права человека», «свободная и достойная жизнь», «верховенство закона» и прочие атрибуты идеализированной западной современности.

Некоторые авторы подчеркивали процветание ЕС — «даже полы наших квартир не такие ровные», — но эта материальная рамка отсылки к европейскому состоянию не была доминирующей. Гораздо более распространенной оказалась дискурсивная связка «Европы» и таких означающих, как справедливость, мораль и развитие человеческого духа. Как написал в УП архиепископ Любомир Гузар:

[Люди] хотят жить в обществе, где говорят правду и только правду, где царит справедливость, одинаковое толкование прав и обязанностей для всех граждан и где каждому дают то, что ему нужно для нормальной жизни и на что он имеет право, но — главное — в котором духовными ценностями являются достоинство и свобода человека.

Как показал анализ, для многих активистов Евромайдана описанный архиепископом «рай на земле» расположился именно в Европе. Неудивительно, что отказ от подписания соглашения с ЕС многими из них был истолкован как «катастрофа», ведущая к «пустоте», «обрыву» и «пропасти». «Если он не повернется в сторону Евросоюза, то и он, и его близкие будут прокляты» — этот пассаж известного политика Инны Богословской, опубликованный в УП 2 декабря 2013 г., наглядно демонстрирует веру в европейское спасение Украины.

Поскольку многие авторы УП представляли подписание соглашения об ассоциации в мифологических терминах перехода от всего плохого ко всему хорошему, популярной была тема битвы добра со злом. «Если в библейские времена гора могла перемещаться с одного места на другое, почему этого не может произойти сейчас? Библейские времена отличаются от наших только тем, что были раньше» — так украинский поэт Василий Карпюк оценивал Евромайдан в ноябре 2013 г. «Рождественская история продолжается. Тиран убивал детей, но не смог преодолеть рождение Добра и его победу над Дьяволом» — это уже реакция историка и политолога Алексея Гараня на попытку полиции разогнать протест в начале января 2014 г. Убеждение в том, что Евромайдан есть битва между добром и злом, у некоторых авторов было настолько сильным, что они представляли протестующих «армией света», «штурмующей небо». Иногда голос этой «армии света» воспринимался даже как «голос Бога», «потому что “vox populi — vox Dei” — “Голос народа — голос Божий”».

Видение Евромайдана как финальной битвы между добром и злом может объяснить, по крайней мере частично, не только нетерпимость к «другим» украинцам, не поддержавшим Евромайдан, но и готовность протестующих подчиняться приказам западных политиков, правительств и финансовых учреждений. В рамках нарратива святости протеста правящие структуры Запада воспринимались не как бюрократические институты реальной политики, а как силы добра, ведущие глобальную борьбу с силами зла. Их право судить и давать инструкции Украине признавалось авторами УП безоговорочно:

Накануне судьбоносного заседания Кабмина 21 ноября МВФ прислал украинскому правительству письмо, общая суть которого сводилась к «хватит выделываться, выполняйте условия»... Но, как мы знаем, МВФ — не сам по себе. Путь к здравому смыслу чиновников Фонда лежит через власти США, которые являются главным донором учреждения. А Штаты должны быть геополитически заинтересованы в том, чтобы Украина не отошла в собственность России.

Попытки ставить под сомнение легитимность такого вмешательства во внутренние дела Украины осмеивались: «“Ух, какая нехорошая эта Европа, как она “давит на Украину”, — заявляют в Кремле. ЕС требовал от Украины принять демократические законы о выборах, о прокуратуре. Какое ужасное давление! Какое несправедливое!».

И хоть дискурсивные конструкции «ЕС требует» или «хватит выделываться» реально представляли Украину как пассивный объект вмешательства западных структур власти, ни один из авторов не оспаривал право ЕС, МВФ и других западных институтов на «требовательный» тон в отношении Украины; никто из них не ставил под сомнение право Запада вмешиваться во внутренние дела страны. «Дипломатичные, но беспрецедентно жесткие заявления совета директоров МВФ о том, что действия правительства усугубляют экономические проблемы Украины, Януковичем и Азаровым не услышаны», — сокрушался на сайте УП председатель правления «Ощадбанка» Андрей Пышный.

Представляя западные институты власти как агентов цивилизации и прогресса, авторы УП были готовы следовать всем их рекомендациям, включая и меры жесткой экономии, изложенные в требованиях МВФ, и «предложения» относительно того, кто должен вести переговоры от имени украинской стороны:

В своих заявлениях по поводу Майдана международное сообщество — дипломаты, лидеры западных государств, представители международных организаций — не раз давали понять, что видят трех конкретных переговорщиков, которым необходимо сесть за стол переговоров для выхода из кризиса.

Готовность активистов Евромайдана следовать всем рекомендациям Запада, включая директивы относительно того, кто должен представлять украинский народ на переговорах, проистекает не только из их видения Запада как морального авторитета с неоспоримым правом судить, но и из их стремления вестернизироваться, стать «европейцами» и «быть равными среди равных», как выразился известный советский диссидент Евгений Сверстюк. По его словам, «Европа хочет видеть украинца, который выражает достоинство Независимого государства. Только тогда мы будем равны среди равных». Парадоксально, но ради того чтобы стать «равными», активисты Евромайдана мирились с объектной позицией Украины, которая находилась под наставничеством и руководством западных структур глобальной неолиберальной власти. Некоторые авторы буквально умоляли Запад принять Украину в ряды достойных: «Довольно нечетких формул “соседства” или “ассоциации”, достаточно скептицизма, скрывающего страх и недоверие! Пригласите нас!».

Для большинства авторов УП, чьи мнения я проанализировала, проект европейской интеграции был «нормальной дорогой» и «естественным курсом для украинского корабля», потому что «веками она боролась за Европейский выбор» и потому что «Украина — это Европа». Европейский вектор развития казался авторам УП настолько естественным, что, как утверждал Сверстюк, в этом отношении «не могло быть никаких дискуссий». Вот как выразил данную идею Тарас Стецькив, политик и бывший депутат парламента: «Это крупномасштабная битва созревающего гражданского общества против режима Путина, который хочет вернуть Украину в прошлое». В дискурсивных конструкциях этих и других активистов борьба за соглашение об ассоциации казалась борьбой не только между деспотизмом и демократией, но и между извечной восточной отсталостью, символизируемой Россией, и западным модерном, примером которого является ЕС, т.е. между прошлым и будущим.

Евромайдан и его «другие»

Большинство авторов УП представляли Россию «радикальным исключенным», находящимся вне пределов цивилизации: «Россия действует по своим собственным правилам. Они часто недопустимы в цивилизованном мире». Евразийский союз, возглавляемый Россией, — «мутный союз» или просто «какашка» — представлялся авторам УП тупиком развития, при котором «модернизация страны будет мертва». Напротив, соглашение с ЕС виделось как средство достижения состояния «цивилизации», «цивилизационного выбора» и «нормальности», а не движения «назад к совку». Авторы УП считали, что, если Украина будет с Европой, «как бы Путин ни плевал против ветра — ветер перемен не изменится». В представлении активистов Евромайдана с мифологическим прогрессивным воображением «ветер перемен» всегда дул на запад.

Означающее «совок» еще чаще, чем «Россия», использовалось для обозначения состояния «несовременности» и «прошлого». «Мы до сих пор живем в имперско-советских условиях, прикрытых сине-желтым флагом», — утверждал Богдан Соколовский, бывший украинский дипломат. Журналист Марта Онуфрив была согласна: «Необходимо использовать едва ли не единственный исторический шанс, — писала она, — и выбраться из криминально-олигархического совкового болота на широкую международную дорогу». «Наша система власти всё ещё “советская” — как по действиям, так и по стилю мышления», — вторил им политолог Алексей Полегкий. Только, по его мнению, «коммунистическую идеологию заменила криминально-денежная».

Как видно из этих и других подобных конструкций, означающее «совок» было эквивалентно связано по крайней мере с тремя смыслами, которые ему приписывали активисты Евромайдана: (1) колониальное состояние (т.е. господство России над Украиной), (2) преступность и олигархия украинской системы власти и (3) стиль мышления. Под последним, как показывает проведенный анализ, понимался ментальный «консерватизм» («Европа начинается с <...> способности избавиться от ограниченного консерватизма советского типа»), который проистекает из страха перед прогрессивными переменами («Страх перемен <...> печальное наследие советского общества»), или интеллектуальная отсталость (неспособность понять «преимущества соглашения и смысл европейской интеграции»). В представлениях авторов УП все значения слова «совок» были глубоко взаимосвязаны: страх перемен и неспособность понять их неотвратимость поддерживали современную систему российского империализма и украинской олигархии.

Поскольку психологическое состояние «совок» приравнивалось к антимайданной позиции, весь Юго-Восточный мегарегион Украины большинству авторов УП представлялся территорией, населенной «совками». Как выразился активист Синченко, «с момента обретения Украиной независимости здесь была ожесточенная информационная и мировоззренческая война — война Украины с совком». По словам Синченко, эта война была внутренней, и она разделила территорию Украины на две части: «Линия фронта борьбы с совком проходит сегодня по границе Одесской, Николаевской, Херсонской, Запорожской, Днепропетровской, Харьковской и Луганской областей...».

Журналист Ильченко придерживался таких же взглядов: «Разделение государства на “совковую” и “прозападную” части, зафиксированное во время президентских выборов 2004 г., сохранилось почти в тех же пропорциях». Согласно этой точке зрения юго-восточные регионы Украины были территориями цивилизационной аномалии, где жили и продолжают жить люди, симпатизирующие советской системе, «мало чем отличающейся от фашистской».

Судя по статьям и блогам, авторы УП, кажется, были шокированы, обнаружив, что «бесконечное количество людей по всей стране живут во времени, которое отстает от нашей современности как минимум на 20 лет». Представляя разницу между собой и оппонентами не в плане политических разногласий, а как цивилизационную пропасть, многие сторонники Евромайдана считали антимайданную позицию немыслимой, а расстояние между двумя лагерями непреодолимым. «Получается, что почти 60% населения еще нужно убедить, а половина из них не будет убеждена ни при каких обстоятельствах», — сокрушался Кухар. «Простые вещи, которые казались нам самоочевидными, для убежденных “антимайдановцев” оказались пустыми и малоубедительными», — вторил ему Сологуб. Для Звиняцковской, журналиста и модного критика, «сосуществование в одном пространстве людей, живущих в двух разных временных измерениях — современных людей и постсоветских людей» — оказалось просто «невозможным».

Но если взгляды оппонентов воспринимались как «немыслимые» и сосуществование с ними представлялось «невозможным», каков был выход из этого политического тупика? Какой политической организации по силам решить проблему «невозможного, но необходимого» единства общества, выражаясь словами Лаклау? Подавляющее большинство авторов УП серьезно не рассматривали вопрос о разделении общественного мнения внутри страны: проблема либо упрощалась до предела и сводилась к противостоянию «отсталости» и «прогресса», либо полностью игнорировалась.

Оставляя в стороне культурологические и политические сложности ситуации, неоднородность той части общества, что выступала против Евромайдана, и разнообразие причин, по которым она выступала против, авторы УП изображали своих соотечественников, не поддержавших движение, упрощенно — не как мыслящих людей, которые придерживаются альтернативных политических взглядов, а как недалеких существ, застрявших в недоразвитом историческом прошлом. В большинстве случаев внимание акцентировалось на двух группах, которые участвовали в митингах против Майдана. В первую входили «титушки и платные провокаторы», «массово привезенные» в Киев власть имущими. Вторая состояла из «послушных рабов-бюджетников», которых привозили на митинги под угрозой увольнения либо других санкций.

Обе категории представлялись людьми с «рабскими привычками»; часто их изображали «пьяными», «несчастными» и неспособными сделать рациональный выбор. «Согнанные в центр столицы пьяные гопники-титушки и несчастные преподаватели из Луганска и Николаева» — такова типичная репрезентация антимайданных протестов в УП, авторы которой представляли своих оппонентов как безмозглое «замороженное мясо», способное только «резаться в дурака», слушать «мурку» и пить водку. Само участие в «антимайдане» приравнивалось к «белой горячке».

Разница между Киевом и городами Юго-Востока Украины обычно представлялась не в сложных историко-культурных терминах, а как простое разделение между бесстрашными борцами за цивилизованное европейское будущее и жалкими рабами, уводящими Украину в «совковое» прошлое. «Я не о расколе по линии Восток — Запад. И не о сторонниках и противниках евроинтеграции. Я о более горьком и более существенном явлении, характерном для всех регионов, — различии между людьми и населением; между гражданами и рабами» — так описывал ситуацию народный депутат Украины, в прошлом министр обороны Анатолий Гриценко. Как отмечалось выше, «рабское» состояние противников Евромайдана объясняли не только их интеллектуальной неспособностью понять преимущества вестернизации, но и примитивным страхом: «Многие люди, живущие в Киеве, думают, что Донбасс поддерживает Януковича. Это не совсем так. Не поддерживает — боится». Даже жители восточных регионов, поддерживавшие Евромайдан, разделяли это мнение о земляках с антимайданными взглядами: «Мы тут, в регионах, есть последний форпост позорного страха. Без горячего плеча Майдана рядом нам страшно <…> выступать против преступной власти и кабального подчинения».

В среде авторов УП было принято считать, что выбор между поддержкой евроинтеграции и отказом от нее является не политическим, а моральным: «Стать рабом рейхскомиссариата “Донецк”... или стать наконец свободным», «защищать кровавый режим на золотых унитазах... или присоединиться к борьбе за свободную страну», «жить в криминально-олигархической системе или... новой системе человеческого достоинства». Поскольку выбор был сформулирован в таких упрощенных рамках манихейского дуализма, любое неприятие Майдана вызывало возмущение и отвращение: «Мне стыдно и противно жить в одной стране не просто с парой-тройкой подонков, а с этими миллионами рабов». Отказавшихся поддержать протесты представляли «зомби-ратью» — «зловонной» и «гнилой». Считалось нормальным полагать, что «трудно найти адекватных противников Майдана».

Чтобы наделить противников Евромайдана более низким интеллектуальным и моральным статусом, их имена писали не с заглавных букв: «чаленки и бузины»... джангировы, корчинские, пиховшеки». Каждое из этих имен упоминалось во множественном числе, чтобы подчеркнуть взаимозаменяемость и отсутствие различия между теми, кому «не место среди уважаемых людей». Спустя 17 месяцев после этого поста Олесь Бузина — один из тех, кто находился в списке «неуважаемых», был убит выстрелами из машины, в которой находились радикалы, возле своего многоквартирного дома в Киеве.

Даже самые уважаемые люди домайданной Украины, такие как легенда футбола Олег Блохин, утрачивали уважение авторов УП, если не поддерживали протест: «Хочу выразить сочувствие Блохину... Он прожил такую интересную и активную жизнь, и не вырос Гражданином». Автора этой сентенции не интересовали аргументы Блохина; кумир миллионов представлялся как существо, не доросшее до статуса гражданина, только потому что не поддержал Евромайдан. Если известные общественные деятели были лишены статуса гражданина (символически или путем физического уничтожения, как в случае с Бузиной) лишь за то, что не поддержали протестующих, чего могли ожидать менее известные оппоненты Евромайдана, вообразившего себя «общенародным»?
IQ