17 мая 2021
В честь 60-летия декана Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ Михаила Бойцова в Издательском доме ВШЭ вышел сборник статей «Анатомия власти: государи и подданные в Европе в Средние века и Новое время». IQ.HSE предлагает вам познакомиться со статьёй Павла Уварова, посвящённой вспышке чумы в Провене в XVI веке и содержащей фрагмент из «Мемуаров» священника Клода Атона с описанием эпидемии.
Статья подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2020 г.
Читатели данного сборника уже поняли, что творчество Михаила Анатольевича Бойцова сегодня ассоциируется главным образом с изучением власти, ее не поблекшего сияния, ее церемоний и ритуалов, с умением препарировать институт власти и использовать полученные таким образом препараты для всеобщей пользы.
В связи с этим небезынтересно будет напомнить об одном примечательном событии из нашего общего недавнего прошлого. В апреле 1990 г. еще в старом здании Института всеобщей истории РАН (ул. Дмитрия Ульянова, 19) проводилась большая конференция «Власть и политическая культура в средневековой Европе», обратившаяся к таким проблемам, как «Рост государственного аппарата и рождение бюрократии», «Государство и проблемы политической стабильности», «Средневековое сословное представительство и проблемы демократии». Участники сходились в том, что современные политические структуры и процессы вызревали в недрах Средневековья и задача советских медиевистов — показать, какие структурные сдвиги обеспечивали эти изменения, а какие, напротив, являлись их результатами. Но вот слово взял Михаил Анатольевич. С уже тогда присущим ему дружелюбным ехидством он поставил вопрос о политической культуре Священной Римской империи: непонятно, на чем все держалось в столь обширном и пестром государственном образовании, но ведь держалось же, а для того чтобы выяснить, почему и как это происходило, нужен не столько «контекст структурного анализа», сколько понимание сложной игры смыслов, явных или не очень явных для современников и, как правило, совсем не явных для историков. Это выступление прозвучало на общем фоне столь вопиющим диссонансом, что текст обстоятельной хроники конференции не сохранил о нем упоминания. А призыв приступить скорее к описанию конкретных ситуаций и к пониманию их смыслов современниками, чем к непременному вписыванию данного события в контекст «большой истории», в дальнейшем привел Михаила Анатольевича в соредакторы альманаха «Казус», где провозглашался микроисторический стиль исторического исследования.
Вот почему мне и захотелось вплести в венок сонетов некое микроисторическое исследование, которое имело бы отношение к проблематике власти. Вспомнился один из тезисов нашумевшего манифеста, призывавшего анализировать «свойства изучаемого фрагмента на фоне индивидуального личного опыта исследователя». А если этот опыт еще соотносится и с опытом читателя, то эффект будет кумулятивным. Нагрянувший COVID-19 подсказал сюжет, побудив обратиться к одному из самых любимых моих источников — «Мемуарам» Клода Атона, где описана вспышка эпидемии чумы, обрушившейся на Провен в правление Генриха III.
Мне уже доводилось публиковать перевод фрагментов этого памятника, описать и само сочинение, и жизненный путь его автора. Клод Атон, священник из Провена, города средней величины в Шампани, оставил пространный текст (1054 листа), в котором он стремился по возможности тщательно воспроизводить главные события в жизни страны в эпоху религиозного раскола. Родившийся около 1535 г. в крестьянской семье, Атон был рукоположен в 1555 г., впоследствии стал клириком церкви Сент-Айуль в Провене и даже иногда замещал там кюре. Сохранившаяся часть пространной рукописи с некоторыми лакунами охватывает период от 1553 до 1582 г., впрочем, и начало, и конец рукописи утрачены. В своих «Мемуарах» Атон отмечает небесные и иные знамения, погодные условия, цены на зерно и вино, рассказывает в основном о том, что случилось в Провене и в прилегающих землях в радиусе 30–35 км. Но иногда он описывает события в масштабах всего королевства, связанные прежде всего с королем и его двором, с Парижем (от которого Провен был удален на 90 км), с военными действиями и дипломатическими переговорами, но всегда поспешно возвращается в своем повествовании к провенскому краю.
Автор, не обремененный солидным образованием и не обладающий изяществом стиля, обращается, по его словам, к «простому человеку», и порой его пассажи напоминают проповедь. В предыдущей публикации я назвал Клода Атона «бытописателем французской смуты», на что А.М. Изосимов, в ту пору писавший курсовую работу по этому источнику, возразил, что целью автора была вовсе не регистрация событий повседневной жизни, а повествование о великой финальной битве сил добра и зла, разворачивавшейся на глазах автора и его современников. Обычно Атон старался дать событиям ригористическую оценку, видя в еретиках-кальвинистах и их приспешниках главных слуг Антихриста и виновников того, что гнев Божий изливается на землю карами, предсказанными «Откровением» Иоанна Богослова. Но в силу стилистических особенностей «Мемуаров» и позиции автора этот источник обретает особую ценность, давая удивительно плотное, насыщенное описание социальной жизни, которому мог бы позавидовать сам Клиффорд Гирц.
Мне показалось, что фрагмент об эпидемии в Провене лучше не пересказывать, а дать в переводе. Продвинутый (аdvanced) исследователь мотивировал бы подобное решение желанием сохранить когнитивный и дискурсивный потенциалы нарратива, я же просто признаюсь, что не смогу лучше Клода Атона рассказать об этом событии. Но есть одна проблема. Дело в том, что двумя годами ранее в «Мемуарах» уже говорилось о вспышке чумы 1580 г. Но в рамках одной статьи места хватит лишь для одного из эпизодов.
Первый рассказ более типичен для общего замысла автора «Мемуаров». Ему предпослано повествование о землетрясении 6 апреля 1580 г. с эпицентром в районе Кале с ожидаемым перечислением всех бедствий приближающегося Апокалипсиса: появлением лжепророков, возвещающих приход Антихриста, войн, голода, сотрясения земли и, наконец, морового поветрия. Последнее бедствие началось в Париже в конце февраля 1580 г., а в июле добралось и до Провена. Этот эпизод «Мемуаров» изобилует интересными подробностями, однако он посвящен не только Провену, но и положению в Париже, да и в «провенской» части повествования Атон значительное место уделяет размышлениям о том, каким образом парижане заразили жителей его родного города. С точки зрения микроисторического подхода второй эпизод более компактен и целостен. В нем почти соблюдено то самое тройное единство драматургического действия, которое в середине следующего столетия сформулирует аббат Д’Обиньяк, теоретик классицизма и, кстати сказать, внук великого медика Амбруаза Паре, столь интересно писавшего о чуме в том же 1580 г. Но я буду по мере необходимости апеллировать к прошлому опыту жителей Провена.
Перевод дан по последнему изданию под редакцией Лорана Буркена.
Чума в Провене, Мелёне, Монтро и в нескольких деревнях вокруг Провена
47. В апреле этого года [1582], в самом его начале, случилась страшная болезнь, уморившая многих людей в городах и селах, и их смерть порой наступала быстрее, чем проявлялось заболевание. Одни, застигнутые ею, болели лишь двадцать четыре часа, а то и меньше, другие болели два дня и одну ночь, некоторые — две ночи и день, в зависимости от часа, когда их поражала болезнь. Другая болезнь также поражала некоторых людей, которые не умирали, но лишь повреждались в уме, трогались рассудком, становились помешанными, подобно идиотам, лишенным разума и чувств: и днем, и ночью они не могли оставаться на одном месте и не понимали, что делают и что говорят. От этой болезни умирали немногие, но по молитвам своих родственников, друзей и католической Церкви, просившей за них Бога, а также по заступничеству своих святых быстро обретали прежнее здоровье тела и духа.
Чума в Севей-ле-Провен и в Шез-де-Шалостр-ла-Гранд, близ Ножан-сюр-Сен
48. Как только вышеназванные болезни прекратились, заразная болезнь чумы начала проявляться в разных местах, сказываясь на пораженных ею людях; и началась эта болезнь в сем провенском краю вначале с деревень Шез-де-Шалостр-ла-Гранд близ Ножан-сюр-Сен, где умерла почти половина людей. Примерно через неделю, к восьмому дню апреля, болезнь перекинулась в деревню Cетвей в приходе Сент-Коломб, затронув ее очень сильно и немилосердно к великому несчастью жителей этих мест, оказавшихся покинутыми людьми из окрестных городов и сел. И была выставлена стража у ворот Ножана, Бре и Провена с целью помешать местным появляться в этих городах. Но люди из Провена не смогли обеспечить столь надежную охрану своих ворот, чтобы не пустить болезнь в город, по причине алчности некоторых его жителей, каковые первыми поплатились за это своей жизнью, став при этом причиной смерти и ужаса других, поскольку не пожелали открыть свою тайну и заявить о постигшей их болезни.
49. Первым, кого поразила болезнь и смерть, был булочник из Провена по имени Пьер Фаруэ, проживавший в приходе Сент-Айуль, совсем рядом с большими воротами церкви и воротами приората, который примыкает к галерее менял указанного Cент-Айуля. И он сам, и его жена не захотели объявить о постигшей их беде из страха быть покинутыми другими людьми, опасаясь, что их оставят умирать без ухода. И так продолжалось четыре дня, начиная с того момента, как он был заражен, и до его смерти. В течение этих дней он не прекращал посещать других людей, ходить в церковь, пить из общественных фонтанов днем и ночью из-за сильной жажды и оправдываясь тем, что он якобы страдает от боли, потому что решил переставить в погребе тридцативедерную бочку без всякой посторонней помощи. Говорил, что боль возникла у него в животе и почках именно по этой причине, и, по его словам, ничто не мешает тому, чтобы общаться с ним, пить и есть с ним вместе и посещать его дом. И он продолжал выходить из дома до самого часа своей кончины, однако за два дня до смерти помешался рассудком, не понимая, что говорит, и, хотя он по-прежнему выходил из дома, все думали, что он заболел чем-то наподобие той болезни, от которой, как мы прежде говорили, трогались рассудком, но выздоравливали.
50. Он умер на девятый день мая, одетый и обутый, без какого-либо покрывала, на руках у священника, которого позвал, чтобы исповедоваться.
Этот человек был болен заразной болезнью, скрываемой его женой, и его болезнь объяснялась ею якобы тем, что он один ворочал тридцативедерную бочку в погребе и порвал себе вены, так что, по ее словам, день или два до смерти он мочился лишь кровью. Он был достойным образом похоронен на кладбище Сент-Айуль при большом стечении родственников, соседей, булочников и прочих, которые отнесли его тело и в церковь, и в могилу в сопровождении священников прихода Сент-Айуль и монахов обителей кордельеров и якобинцев. Поскольку детей у него не было, то служба в церкви была организована племянниками, его наследниками. Они же составили опись имущества при помощи королевского нотариуса, королевского сержанта, оценщика и нескольких свидетелей, среди которых были, например, кюре, викарий указанной церкви, священники, приписанные к Сент-Айуль, за исключением клириков указанной церкви по имени Клод Атон и Огюстен Пеле, священников, помогавших в этой церкви. По завершении дел никто не отказался от еды и выпивки в доме, полагая, что нет никакой опасности заразиться в этом жилище умершего.
51. Причиной того, что священники Атон и Пеле не пошли вместе с другими священниками и родственниками умершего в его дом, было подозрение, что они могут там заразиться, поскольку знали указанного Фаруэ как прощелыгу (adventureux), всюду ищущего свою выгоду, и еще потому, что о нем уже ходил слух, что еще до праздника святого Георгия он ходил продавать облатки в приход Шалостр-ла-Гранд и что в деревне Шез указанного прихода Шалостр он побывал в доме, где жители, умершие от заразы, остались должны ему денег. Их пожитками он нагрузил свой сундук и увез его в Провен. Несмотря на это, все прочие люди не переставали посещать его дом, его ферму и его наследников вплоть до того момента, как через десять дней заболела его жена, умершая на пятый день своей болезни, т.е. через две недели после смерти мужа.
Советник Баранжон, пораженный чумой и умерший в своем доме в Провене
52. Тем временем на двадцатый день мая заразная болезнь поразила советника указанного Провена, молодого человека возраста 28 лет, по имени мэтр [...] Баранжон, сын элю Баранжона, по прозвищу Хромой элю. И у него заражение было обнаружено из-за жара и чумных абсцессов, возникших на теле, как заключили медик мэтр Жан Сольсуа и хирург Николя Дури, проживающие в указанном Провене. За то, чтобы ухаживать за указанным Баранжоном, лечить его и врачевать, указанные хирург и медик получили каждый по 20 экю платы еще до того, как соизволили им заняться, хотя он уже несколько дней как заболел, затем во время болезни они посетили его.
53. В том и заключалось скудное милосердие братьев в гугенотской религии, к каковым и ранее, и теперь относился указанный Дури, — соблаговолить помочь своему брату во Христе, но только за хорошие деньги. Пациент, который по желанию своего отца и за счет его средств был с юных лет вскормлен и прошел катехизацию в Женеве, казалось, был возвращен в лоно католической церкви, как и указанный медик Сольсуа, так как они посещали католические храмы, слушали святую мессу, присутствовали на божественной службе и внешне старались показать, что они добрые христиане-католики. А указанный Дури и этого не делал, и, после того как несколько раз покидал католическую Церковь, он в конце концов порвал с ней окончательно: упрямец вернулся к гугенотской ереси, которую открыто и исповедовал. Вот почему я называю их братьями во Христе, всех этих еретиков — лютеран, кальвинистов, гугенотов во Франции, каковые с самого начала именно так себя и называли.
54. И все же они не спасли жизнь этому Баранжону за его деньги, ибо в двадцать второй день того же месяца мая он умер и был похоронен в своем саду несколькими женщинами и слугами, проживавшими у него, теми, кто ухаживал за ним в его болезни и у кого не было сил снести его на приходское кладбище Сен-Пьер, хотя оно и находилось совсем рядом. Смерть и заражение этого человека больше напугали жителей города, чем смерть Фаруэ, тем более что самые богатые в большинстве своем навещали его, когда он уже заболел, но признаки заражения еще не проявлялись. Как только он умер, его жена, чьей матерью была жена Жана Руа-младшего, письмоводителя Провена, была забрана из этого дома своей матерью и указанным Жаном Руа, ее отвели в дом, где жила бедная женщина по прозвищу Кормилица, которая уже на протяжении нескольких лет ухаживала за чумными больными как в Сансе, Бре и Провене, так и в других местах; ее дом находился в Гарла, где некоторое время она ожидала, пока правители города примут какие-нибудь меры, чтобы помочь пораженным болезнью больным.
55. Адвокат по имени Ренар, родом из Сезана, и его жена, приходившаяся сестрой упомянутому Баранжону, проживавшие в доме покойного элю Баранжона, их отца, и все время общавшиеся с больным, отправились за город в принадлежащее им имение, называемое Фаро, что в окрестностях Банно, где они пробыли десять дней и где сестра покойного, жена помянутого Ренара, умерла от этой же болезни. Многие другие богатые люди, навещавшие советника Баранжона, теперь покинули дома в Провене и отправились на свои фермы в деревнях, чтобы дышать там воздухом, который они считали свежим.
56. Удивлялись, где Баранжон подцепил эту заразу, учитывая, что он не покидал ни своего дома, ни города. Одни говорили, что он якобы побывал в Мелёне, на похоронах умершей там вдовы покойного Этьена Бурдье, при жизни бывшего лейтенантом по уголовным делам в Провене. Но это вряд ли возможно. Другие же говорили, что его дом был заражен неким человеком из прихода Шалостр-ла-Гранд, его виноградарем, принесшим Баранжону свою плату, что мне кажется более правдоподобным.
57. Через три дня после смерти Баранжона умерла жена названного Пьера Фаруэ. Она умерла в своем доме, покинутая всеми, за исключением Пьера Бройона-старшего и его жены, сестры Фаруэ. Умершая была осмотрена лишь издали медиками и хирургами, не захотевшими к ней слишком близко приближаться, и для этого она была вынесена мертвой из дома прямо на улицу. И осмотрев ее совсем голой со всех сторон, спереди и сзади, они заметили фистулы на бедрах и чреслах, что они и назвали признаками заражения, и, не сказав ничего другого собравшейся по меньшей мере сотне людей, приказали, чтобы ее поскорее похоронили, что и было сделано. На следующий день той же болезнью оказались поражены два наследника покойной Фаруэ, а также Эдме Дедуаен по прозвищу Бурлье, ее сосед, — все умерли. Почти все наследники Фаруэ, числом девять человек, были заражены этой болезнью, и трое из них умерли в течение недели.
58. За десять дней зараза распространилась по всему Провену, так что сильно зараженными оказались по меньшей мере шесть домов и даже приорат Сент-Айуль, в котором от этой болезни умер брат Аньян Мартен, кантор указанного приората.
59. Власти города, увидев общую опасность, со всей поспешностью стали запасаться необходимыми вещами для ухода за больными, как уже заболевшими, так и теми, чья болезнь воспоследует. И сделали так, чтобы выплатить Николя Дури, вышеупомянутому хирургу и цирюльнику, 60 экю в месяц, и был составлен контракт на эту сумму между ним и властями города, чтобы он оказывал услуги, а город выплачивал бы деньги. После того как соглашение было заключено и контракт подписан, Дури отказался посещать и лечить больных этой заразной болезнью, пока власти не выделят ему в помощь еще одного мэтра-цирюльника, что они вынуждены были сделать за такие же деньги. И ему отрядили мэтра [...] Табю, проживавшего в Замке, и вынудили его [согласиться] по суду. Но и после этого Дури не захотел идти туда, где находились больные, хотя он и его компаньон получили деньги за два месяца, в конце которых они рассчитывали получить столько же, что на каждого составило бы по 120 экю, причем за эту сумму они собирались служить городу не дольше трех месяцев. Стоит согласиться со словами этого милосердного гугенота, похвалявшегося тем, что он сделает наименьшее из того, что сможет, для больных, которым суждено заболеть этой болезнью.
60. Во время его препирательства с властями города случилось так, что монах из приората Сент-Айуль был поражен тем же недугом. Увидев у себя признаки болезни и прослышав, что Дури нанят для лечения больных, он отправился к его дому в пятницу накануне Пятидесятницы, первого июня, чтобы рассказать, какая беда с ним приключилась, и просить об уходе и лечении в том месте, где тот соизволит находиться. Но услыхав его речи, Дури стал смеяться над ним, сказав ему следующее: «Идите, месье, идите петь вашу мессу и запаситесь соломой и сеном, коли у вас этого пока недостаточно, для питания и ухода за вашими жеребчиками (poullains)». И не получив иного ответа, монах скончался в маленькой сторожке в саду приората Сент-Айуль в следующий понедельник, четвертого июня. Этим был весьма опозорен гугенот Дури, вызвав всеобщее презрение. Но на упреки он отвечал, что хотел бы, чтобы со всеми монахами, священниками и папистами Провена, т.е. с католиками, случилось то же, что и с этим монахом.
Смерть мэтра Николя Дури, лейтенанта цирюльников и хирургов Провена
61. Все же, получив деньги от города за два месяца, отправился он со своим компаньоном в те места, где уже было несколько больных, ожидавших милосердия Божия и помощи от этого добродетельного гугенота. Но он ими не занимался и десяти дней, а заплатили ему той же монетой, и получил он столько жеребчиков, сколько, по его словам, имел монах. За оскорбление, нанесенное монаху указанным Дури, Бог послал возмездие и не разрешил ему жить дольше, дабы он умер смертью, подобно монаху и прочим людям, которым он не захотел протянуть руку помощи. Дури, как только заболел, не мог принять никаких лекарств и снадобий, которые составлял и приготовлял ему медик, его брат во Христе и в религии, и болезнь становилась все хуже и хуже, таким образом умер гугенот, упорствующий в своей ложной религии, на двадцатый или двадцать первый день [июня] того же года. Его тело в разных местах имело восемь шишек и очагов пестиленции, наименее излечимых из всех возможных, как их описал его компаньон Табю. Смерть этого несчастного и к тому же презренного человека вызвала радость всех жителей Провена, поскольку город очистился смертью столь упорствующего открытого гугенота. Ибо Провен имел лишь одного такого гугенота, как он, совсем переставшего ходить с католиками на богослужение в церкви и получать таинства, как все католики. И сочли в Провене, что его смерть в большей степени, чем все прочие, явилась карой Господней, особенно если учесть, что опыт, которым он обладал, был достаточен для того, чтобы уберечься от заразной болезни.
62. После смерти этого Дури чумная зараза в Провене быстро прекратилась, продлившись чуть более двух месяцев. Горожане решили, что они расквитались с ней, и отпустили цирюльника Табю после того, как он отслужил свои три месяца, в течение которых, слава Богу, заболевших и умерших не набралось и дюжины. Город был бы в еще лучшем состоянии, если бы не корыстолюбие некоторых жителей: в силу своей алчности и стремления к наживе, воспользовавшись хорошими ценами, они торговали с жителями деревень Сетвей, Куртон в приходе Сен-Лу, Сессуа, прихода Мон в Монтуа, Монтро-Фот-Йон и других местах, где была распространена эта болезнь.
Два цирюльника, назначенные лечить больных чумой, умерли, ухаживая за больными
63. По этой причине зараза в Провене возобновилась к середине августа и не утихала вплоть до февраля следующего года как в городе, так и в замке. Всего умерло от этой болезни до двухсот десяти человек. Среди них были мэтр Жан Николя и Пьер [...], хирурги и цирюльники. Николя был из города Провена, Пьер [...] — из бурга Нанжи, каковой прибыл в Провен, надеясь подзаработать. Каждому из них город выдал по 50 экю в месяц на двухмесячный срок, что составляло по 100 экю на двоих ежемесячно. Этот Жан Николя показал себя довольно плохо в своей должности и проявлял мало милосердия по отношению к больным: о нем рассказывали, что он не хотел ни лечить, ни ухаживать, если ему не платили денег, причем весьма щедро.
Он был обвинен в вымогательстве, и дело бы обернулось для него скверно, если бы смерть не освободила его от преследования, так как городские власти имели желание наказать его по суду, убедив судей в вымогательстве с его стороны. Он был скорее высокомерен, чем опытен, и столь же жаден, сколь и честолюбив. Да простит его Бог! Его компаньон мэтр Пьер, прибывший из Нанжи, некоторое время пребывал в одиночестве, ожидая, что мэтры-цирюльники изберут кого-нибудь, чтобы отрядить ему в помощь.
64. И был ими избран мэтр Жан Лелонг из указанного Провена, каковой, желая уклониться от этого, отправился в Париж, нашел там человека, привез с собой и представил его городским властям, и те наняли его за ту же плату, что получали покойные. И звался он мэтр Жак [...], молодой холостяк, как говорят, в возрасте 24–25 лет, у которого не было такого опыта работы с больными, как у мэтра Пьера из Нанжи, который вскоре умер, оставив его в одиночестве.
65. Мэтр Жак выказывал расположение и учтивость ко всем людям, как к больным, так и к здоровым, и о нем пошла хорошая молва и добрая слава в Провене. Его очень ценили за его искусство. Он давал советы больным, которые имели возможность оставаться в своих домах, чтобы не отправляться в специально отведенные места, где находились прочие больные, говоря, что воздух там слишком отравлен, что было правдой. И по велению сердца он ежедневно ходил дважды в день, посещал и лечил больных на дому и довольствовался лишь благодарностью тех, о ком всячески заботился. И почти месяц он работал один, без компаньона или мэтра того же статуса и не просил бы никого в помощь, если бы сам не заболел, но, по милости Господней и по молитвам всех провенцев, быстро вылечился и к нему вернулось здоровье. Цирюльник-хирург из Мо, явившийся в Провен, был дан ему в коадъюторы за счет города, который, впрочем, невысоко оценил его труды, так как по милости Божьей болезнь завершилась так же внезапно, как и началась.
Талья на жителей Провена для покрытия расходов по причине чумы
66. Чтобы покрыть расходы, которые требовались по причине заразы, с разрешения короля, полученного прокурором и эшевенами Провена, на жителей города была наложена талья. Эта талья была разверстана на всех — как на освобожденных, так и на не освобожденных от налогов, включая людей церкви, в целом, а не по отдельности, кроме тех, чье имущество располагалось за пределами территории общины [Провена], таких, например, как аббат монастыря Сен-Жак, приоры Сент-Айуля, Сент-Круа и Сурдена, каждого из которых обложили по отдельности, поскольку они имели бенефиции вне общины. На остальных людей церкви разверстка была общей, а не по отдельности, т.е. каноники церквей Провена платили в зависимости от оценки доходов каждого капитула. Капитул Нотр-Дам-дю-Валь был обложен в 40 экю и более, капитул Сен-Кириак — в 50 экю и более, капитул Сен-Николя — от 12 до 15 экю, капелланы Сен-Блеза — от шести до семи экю, община капелланов Нотр-Дам-дю-Валь — в пять экю, община капелланов Сен-Кириака — в пять и две трети экю, кюре и клирики, приписанные к приходам в общем порядке, были обложены в каждом приходе суммой по 100 турских су.
67. И были вышеназванные оценки сделаны сборщиками тальи по каждому приходу Провена, раскладывавшими обычную годовую талью по королевскому поручению. Люди церкви не захотели избирать никого из своей среды, чтобы выполнить разверстку взносов, сделанных ими в общем порядке, что составляло пятую часть от той тысячи экю, до которой доходил размер тальи, наложенный на городскую корпорацию, простолюдинов и обывателей. Аббат Сен-Жака хотел опротестовать размер своей квоты в 50 или 60 ливров, как и Жирар Жамвье, буржуа города, который также был разверстан платить 50 экю. Но в итоге, увидев, что эти деньги идут на благочестивые нужды и благотворительность, выплатили свои квоты.
Число умерших в Сетвейе от заразной чумной болезни
68. Описанная зараза бушевала в Провене до февраля 1583 г., прежде чем полностью уняться, хотя уже с первого дня ноября до февраля следующего года людей умирало немного. Жителям Сетвейя, прихода Сент-Коломб-Ле-Провен, не удалось так хорошо расквитаться с этой болезнью, как жителям Провена, ибо как в Верхнем, так и в Нижнем Сетвейе начиная с апреля вплоть до праздника святого Андрея умерли 160 человек старых и малых и лишь 45 человек в Сетвейе не погибли. Из заразившихся во время эпидемии выжить там удалось по большей части женщинам, а не мужчинам. У них не было ни цирюльников, ни хирургов, чтобы оказать помощь, так что они лечились сами, как могли.
69. Некоторые вверяли себя рукам и милосердию женщины, которая была родом из прихода Гуэ, по имени Марион Полеве и по присвоенному ей прозвищу Кормилица, каковая помогала так, как понимала по собственному разумению, и некоторых вылечила. Она давно имела некоторый опыт в обхождении с этой заразной болезнью, поскольку за несколько лет до того ей поручали ухаживать за больными подобной же хворью в Сансе, Бре и Провене, где она обучилась способам, чтобы противостоять этой болезни. Она бралась врачевать приходивших к ней больных, изготавливала для них мази и накладывала на язвы, которые прокалывала ланцетами, иглами и прочими металлическими инструментами. И эта женщина избегла опасности, никакая болезнь не причинила ей вреда. Она была бедна земным имуществом и якобы имела пятно на своей чести, но это не помешало ей найти счастье в браке и выйти замуж за сукновала Шастеро, за которым она ухаживала во время этой болезни, и потом завести с ним хорошее хозяйство. Она в прошлые годы помогала больным той же болезнью в городе Провене, как это делали еще две местные дамы в этом году. Но из-за плохого с ней обращения и не получив оплаты, она не захотела помогать тем, кто тогда же болел в Провене.
70. Кюре местечка Сетвей-э-Сент-Коломб, который был из пикардийцев и звался мэтр Бризебар, проживавший в этом же приходе, видя, что болезнь продолжается, договорился с мэтром Жеромом Сажо, священником того же прихода, чтобы тот вел службы в церкви и окормлял прихожан, а сам укрылся в Париже, откуда он был родом и где имел пребенду в церкви Сент-Оппортюн; с тех пор он никогда не возвращался туда, где являлся кюре. В компенсацию он принял капеллу, которую ему передал Антуан Нанно, каноник церкви Сен-Кириак. Указанный мэтр Жером Сажо, викарий, узнав, что кюре Бризебар, от которого он получил обязанности кюре, уже передал это свое место, решил покинуть сей приход. Но он не мог этого сделать, поскольку Нанно, новый кюре, не хотел вступать во владение во время заразы и отрицал, что он там служит. Вот почему Сажо продолжал службы в этом приходе, и он, набравшись смелости и надежды на Бога, сам не заболел, исповедовал всех, кто был заражен, — как тех, кто позже умер, так и тех, кто выжил. За это его повсюду расхваливали. Он нес службу кюре до февраля следующего года, после чего отправился в путешествие в Иерусалим с другими провенскими клириками, о чем мы расскажем под следующим годом.
Виноградники остаются неубранными в Сетвейе и в Сессуа, приходе Мон в Монтуа
71. В Сетвейе бедствие, вызванное этой заразной болезнью, было столь велико, что хороший урожай, который дали виноградники, оставался почти несобранным в этом приходе, равно как и в деревне Сессуа, приходе Мон в Монтуа-Ле-Доннмари, где эта болезнь была такой же или еще сильнее, чем в Сетвейе.
На основании приведенного отрывка я бы не взялся делать выводы этиологического, эпидемиологического или микробиологического толка. Сначала Клод Атон говорит о трех болезнях с разной симптоматикой, но впоследствии они сливаются в его описании воедино. То, что началось в Париже в 1580 г., современники называли коклюшем, но к нынешней одноименной болезни он имел весьма отдаленное отношение. Парижский госпиталь Отель-Дьё уже через пару недель после начала эпидемии не мог вместить всех больных, и власти приступили к строительству чумных бараков (sanitat) в загородной зоне как Левого, так и Правого берега Сены. Были закрыты университетские коллегии, судебные заседания проводились вне Парижа. Пьер Летуаль, в некотором роде коллега Клода Атона по составлению «Мемуаров», говорил о 30 тысячах умерших в тот год, хотя никакой статистики по Парижу у историков нет.
Судя по упоминаниям населенных пунктов в «Мемуарах», очаги заражения первоначально расположились вдоль берегов Сены, лишь позже переместившись в Провен. Случившееся в самом городе было тяжелым испытанием, но не катастрофой, в отличие от деревни Сетвей, где умерло четыре пятых населения. 210 умерших жителей Провена составляли от 2 до 3% жителей, если исходить из того, что число жителей города не превышало 10 тысяч человек. Много это или мало? Во время нынешней эпидемии в Нью-Йорке, мегаполисе, наиболее пострадавшем от коронавируса, на начало мая 2020 г. болезнь унесла в пропорциональном отношении в десять раз меньше жизней, чем чума в Провене. Атон не упоминает об общем числе заболевших, но из его текста следует, что какая-то часть инфицированных выживала. В данном фрагменте он называет имена троих: молодой доктор Жак, вдова советника Баранжона, отданная на попечение женщине по прозвищу Кормилица, и сукновал Шастеро, который не только был спасен заботами этой же целительницы, но и, выздоровев, сочетался с ней браком.
У читателя данной статьи, сверяющегося с названием сборника, возникнет вопрос: «А где здесь власть?» И этот вопрос будет оправдан. Потому что власти здесь практически нет. Во всяком случае — королевской. Вообще-то на страницах «Мемуаров» Атон много пишет о короле, его политике, его советниках. Иногда хорошо, но чаще плохо. А в последней части своего сочинения он все больше критикует Генриха III за его новые фискальные инициативы, за создание все новых должностей, ложившихся бременем на плечи народа, за расточительство, за нежелание искоренить еретиков раз и навсегда и даже за потворство им. Раньше Атон предпочитал обвинять дурных советников монарха, но теперь в его тексте виновным все чаще и чаще оказывался сам король. Представим себе, что сегодня колумнист какого-нибудь оппозиционного издания пишет большой текст на актуальную тему и вообще не упоминает о нашей вертикали власти. И это красноречивое молчание Атона дает полезную пищу для размышлений. Наступают моменты, когда внимание автора переключается исключительно на локальный уровень. Gouvernement в этом контексте — это только городские власти и никакие иные.
Прежде и к отцам города Атон мог относиться с известной долей критики, но на сей раз о них он не говорит ничего плохого или почти ничего. С точки зрения современной медицины действия властей Провена вполне оправданны. Они выявляют пути заражения и стараются перекрыть возможные каналы его распространения, обеспечив изоляцию города. Когда этого не удается из-за нарушений режима изоляции несознательными горожанами, власти выделяют специальную зону, куда свозят больных. Из текста ясно, что такие места есть, но в данном фрагменте Атон не указывает, где именно они находятся. Из описания прошлой эпидемии следует, что таким местом была деревня или хутор Гарла в Сен-Брисе, в полутора километрах к северо-востоку от Провена.
Оценив реальность угрозы, власти спешно закупают «все необходимое» и пытаются назначить «чумных докторов». Врачи обоснованно требуют высокой оплаты — по 50 экю единовременно в первый месяц работы, что чуть больше годового жалованья советника президиального суда Провена. Но это оправданно, ведь помимо того, что такой врач подвергается смертельному риску, он автоматически лишается прочей практики и, следовательно, всяческих доходов.
Не вполне ясно, по какому принципу подбираются «чумные доктора». Власти делают «предложение, от которого трудно отказаться», суля большие деньги и грозя судом в случае отказа. Они также контролируют работу хирургов: так, узнав, что хирург Жан Николя вымогает у пациентов деньги, его сразу же привлекли к суду. Атон упоминает о двух дамах, которые ухаживали за больными, и их, по-видимому, тоже вознаграждали из городской казны.
Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных расходов, и власти вполне успешно решают эту задачу. У короля испрашивается разрешение на сбор тальи специально для покрытия затрат по случаю морового поветрия. На сей раз Атон воздерживается от замечаний в адрес королевской политики. Собирать налог доверяют тем же людям, которые ведали раскладкой обычной королевской тальи. Расходы были возложены на всех обитателей города, вне зависимости от их привилегий. Священники и монахи не избежали налогового бремени, но на сей раз не протестовали против него. У первого сословия было право прибегать к «самообложению»: в масштабах всего королевства для этой цели собиралась ассамблея духовенства. Но в данном случае сословие доверилось городским оценщикам, что, возможно, немного удивило Атона, раз он отметил это обстоятельство.
Осознав, что налоги пойдут на понятные нужды, передумали протестовать даже самые «сверхобложенные» обитатели Провена: аббат монастыря Сен-Жак и купец Жирар Жамвье, которого Атон в своих «Мемуарах» называл самым богатым буржуа.
Атон не упоминает о серьезных упущениях городских властей в борьбе с эпидемией. Но нас не может не удивить отсутствие сведений о создании похоронной команды и о выделении специального места для захоронения умерших. Согласно Атону, родственники либо относили трупы на соседнее кладбище, либо хоронили в собственном саду.
Если говорить не о властях, а о жителях, то они тоже ведут себя понятным нам способом, в целом стараясь соблюдать карантин. И только действия корыстолюбивых нарушителей изоляции приводят к первой апрельской вспышке заболеваний, а затем и к повторной, в конце лета. Лишь немногие горожане могут последовать знаменитому медицинскому предписанию — «Cito, longe, tarde!», быстро уехав подальше от города, чтобы вернуться как можно позже. Заразившиеся жители Провена поначалу не хотят или не догадываются сразу заявить о своей болезни. Кого-то пугает перспектива оказаться в одиночестве без всякого ухода, кому-то не хочется верить, что это не простое недомогание, а смертельная болезнь. Позже больные сами спешат за помощью к врачу и даже готовы отправиться в чумной барак, но по возможности предпочитают лечиться дома, не без оснований опасаясь, что в месте скопления больных «плохой воздух». Именно воздух представляется если не главным источником заболевания, то важным его фактором. Богатые горожане стремятся найти за городом «хороший воздух», но похоже, что сам Атон сомневается в действенности этих мер — то ли потому, что знает, сколько опасностей таит в себе Plat pays, открытая местность, в эту неспокойную эпоху, то ли потому, что считает главным источником заражения непосредственные контакты с больными или с их вещами.
Кроме диагностики, мы мало что узнаём из «Мемуаров» о методах, применявшихся врачами, точнее «хирургами-цирюльниками». Они готовили некие медикаменты, по-видимому каким-то образом обрабатывая пораженные места. Но больше узнаем о действиях Кормилицы, вскрывавшей бубоны ланцетом, накладывавшей мази на язвы. Целительница старательно копировала действия лекарей, знакомые ей по прошлой эпидемии.
Нетрудно выделить социопрофессиональные группы, наиболее уязвимые для инфекции. Прежде всего, как и сегодня, под ударом оказываются сами врачи. В этой группе есть видимая иерархия. Медик Жан Сольсуа упомянут лишь в начале повествования. Его пригласили к заболевшему советнику Баранжону, с семейством которого он был связан узами давней дружбы и конфессиональной солидарности. В дальнейшем мы ничего не слышим о нем, однако, если бы Жан Сольсуа заболел, Атон с радостью бы сообщил об этом. Ученые медики с университетской степенью редко становились «чумными докторами».
Хирург Николя Дури, по-видимому, был старше коллег, Атон упоминал о нем еще в 1561 г., и уже тогда Дури был женатым человеком. Автор «Мемуаров» называет его lieutenant, очевидно указывая на его начальствование над «чумной командой», созданной на время эпидемии. Его компаньон, хирург Жан Табю, проживал в Верхнем городе — в Замке. Он не хотел подвергаться риску, и только принуждение городских властей, грозивших ему судебным преследованием, заставило его взять на себя эту опасную ношу. Он оказывал помощь своему заболевшему коллеге Дури и засвидетельствовал его смерть от тяжелой формы чумы. Выполнив возложенные на него обязанности, во время «второй волны» эпидемии он смог отказаться от роли «чумного доктора», раз Атон не упоминает больше о его судьбе. Жан Николя, появившийся в Провене сравнительно недавно, в середине 1570-х годов, и данный ему в компаньоны Пьер из Нанжи умерли, а молодой и неопытный хирург Жак заболел уже на излете эпидемии, но выздоровел. Избежать неприятностей удалось Жану Лелонгу, хирургу достаточно опытному (он вместе с Николя Дури диагностировал первое заболевание чумой в Провене в 1580 г.), сумевшему найти себе замену. Итак, из шести хирургов-цирюльников, выполнявших обязанности «чумных докторов», трое погибли на своем посту, один заболел, но чудом выжил, двоим удалось остаться невредимыми, хотя в последнем случае приезжий хирург из Мо практически «разминулся» с эпидемией.
Мы не знаем, каковы были правовые основания для того, чтобы принудить врачей идти к чумным больным. Возможно, выбор зависел от корпорации или сообщества городских хирургов-цирюльников. Свидетельства Атона подтверждают наблюдения Амбруаза Паре о возможных мотивациях «чумных докторов»: ими становились по принуждению городских властей, из-за стремления заработать большие деньги, а молодые безвестные хирурги чаяли обрести славу и набраться мастерства.
Существовали еще три «группы риска», особо уязвимые для болезни. Прежде всего, как, впрочем, и сегодня, — духовенство. Священник постоянно рисковал, исповедуя, причащая и отпевая чумных больных. Монахи и регулярные каноники были уязвимы еще и из-за скученного проживания. Если горожане предпочитали лечиться дома, а не в чумном бараке, то монах из приората Сент-Айуль сам упрашивал хирурга Дури поместить его туда, куда свозят больных. Получив отказ, он нашел последний приют в садовой сторожке. Но речь идет не о каком-то уединенном убежище в тенистом саду, а всего-навсего о клуатре, месте для самоизоляции ненадежном.
Жертвами болезни, но также и виновниками ее распространения были и торговцы, передвигавшиеся по зачумленному краю и контактировавшие с заболевшими людьми и вещами, которые им принадлежали. Но в этом нет ничего для нас удивительного.
Менее ожидаемой группой риска выглядят люди, которых можно назвать сливками провенского общества, — обладатели королевских должностей, судейские, врачи. Иными словами, те, кого Атон держит под подозрением, видя в них еретиков или сочувствующих ереси. В любом случае, эти горожане были тесно связаны между собой дружескими, родственными и профессиональными узами. Люди одного круга, они не могли не наносить друг другу частые визиты, не навещать больных, не присутствовать на похоронах, что делало их уязвимыми для болезни.
Эпидемия в Провене началась с двух случаев заражения — булочника Фаруэ и советника Баранжона. Но как не похожи они друг на друга! Булочник был укоренен в Нижнем городе, месте жительства купцов, ремесленников и виноградарей. Фаруэ, торгующий облатками, оказался тем самым тесно связан с приходской церковью и с приоратом Сент-Айуль, его смерть спровоцировала заражение соседей, родных, друзей, хотя и оставалась до поры до времени событием локального масштаба. Несмотря на подозрения проницательного Атона и его товарища, понадобилось не менее десяти дней для того, чтобы дом Фаруэ привлек внимание местных медиков. Но смерть советника Баранжона в Верхнем городе — Замке — сразу же стала поистине ударом набатного колокола для Провена и его властей.
Отталкиваясь от этого, в сущности, не столь заметного различия в описании двух смертей, хочется далее поразмышлять в русле социальной истории Религиозных войн, усмотрев следы противостояния купеческой и чиновной элиты, которое в Провене носило еще и территориальный характер. Напомню, что, согласно одной из интерпретаций городского радикализма времен Религиозных войн, средние слои горожан были недовольны действиями местной верхушки, состоявшей из владельцев королевских финансовых и судебных должностей. Последние в случае конфликта интересов городской общины с королевской властью заботились не о свободах родного города, но о собственной выгоде, стремились выслужиться перед королем. Религиозные проповедники находили горячий отклик у тех горожан, которые склонны были обвинять элиту в эгоизме, недостаточном рвении в делах веры, а то и просто в измене. На смену коррумпированной верхушке должны были прийти «рьяные борцы», честные люди, искренне радевшие за веру, справедливость и за свой родной город. У Атона верность Провену и верность католической вере практически нераздельны. И поэтому упоминание о том, что люди из «круга Баранжона», проживавшие в Верхнем городе, в панике бежали прочь в поисках «чистого воздуха», может иметь дополнительную социально окрашенную трактовку. Атон не любит «дезертиров», что видно из описания того, как вели себя старый и новый кюре прихода Шалостр: один предпочел считать себя каноником парижской церкви, другой идентифицировал себя лишь с канониками церкви Святого Кириака. Одно дело получать доходы с бенефиция кюре, другое — окормлять паству зачумленного прихода.
То, что эпидемия — кара за грехи всего рода человеческого, не вызывало сомнений у католического священника. Но это не мешало Атону разрабатывать собственную «прикладную этиологию» ригористического характера. Чума поражает корыстолюбцев — именно они, ставя наживу выше интересов общины, и в апреле, и в августе занесли чуму в Провен. Все три умерших хирурга отличались алчностью: Пьер из Нанжи приехал в город в надежде заработать денег, Жан Николя вымогал деньги у больных и чуть было не попал за это под суд, Николя Дури долго торговался с местными властями в то время, когда смерть уже косила жителей, и не стеснялся брать большие деньги со своего друга Баранжона, которому действенной помощи он так и не смог оказать. Но, в отличие от двух умерших коллег, Дури удостоился у Атона описания ужасающих язв, разверзшихся на его теле. Еще бы — он ведь оказался не просто стяжателем, но еще и явным гугенотом (что для Атона было взаимосвязано), к тому же оскорбившим больного монаха. Ересь также является важнейшей для Атона причиной заболевания: кроме хирурга Дури пострадало все окружение Баранжона, недавнего еретика.
И наоборот, истинные добродетели защищают лучше всяких лекарств. Молодой хирург Жак оказался спасен верностью христианскому долгу, доброжелательностью и веселым нравом, что принесло ему любовь всех горожан. Викарий Жером Сажо, оставшийся исповедовать и отпевать зачумленных в вымершей деревне Сетвей, был также спасен милосердием Божьим.
Но если бы Атон делил своих героев лишь на хороших и плохих, то его «Мемуары» не были бы столь завораживающим в своей достоверности источником. Целительница Полеве по прозвищу Кормилица оказалась неподвластной болезни и имела богатый опыт ухода за больными. Город не захотел оплачивать ее услуги, и потому она оставалась в Гарла. Вероятной причиной отказа была ее дурная репутация: у нее не было имущества, она рассталась с мужем, вдобавок ходили слухи, что молодой хирург, приставленный в 1580 г. в Гарла лечить чумных больных, грешил с ней. Но Атон явно впечатлен ее самоотверженностью и эффективностью ее лечения, ведь только в рассказе о ней он описывает конкретные методы врачевания. Похоже, он был искренне рад, что она обрела, наконец, достойное положение и статус и, смеем надеяться, семейное счастье.
О многом еще хотелось бы поговорить, разбирая описание чумы 1582 г.: и об иерархии церковных общин, увязанной со шкалой налогообложения, и о территориальной проекции власти городской общины, о которой мельком говорится в контексте раскладки налогов. Эта тема привлекает сегодня внимание многих французских коллег. Стоило бы подумать и о том, на каких «жеребчиков», poulains, намекал Дури — на «жеребячье сословие» монахов или на вскочившие на теле больного бубоны, а может, на то и другое вместе?
Но в микроисторическом исследовании самое трудное — вовремя остановиться.
На мой взгляд, история эпидемии, рассказанная Атоном, — это казус. Казус же, являясь чем-то необычным, «создает напряжение нормы», выявляя то, о чем обычно не говорят «фоновые практики». Вспомним, что на форзацах первых трех выпусков одноименного альманаха, соруководимого тогда М.А. Бойцовым, значилось, что «именно в таких казусах может быть выражено неповторимое своеобразие минувшей эпохи, и именно они позволяют глубже осмыслить меняющиеся пределы свободы воли человека».
Своеобразие, несомненно, выражено Клодом Атоном весьма убедительно, однако странным образом мы, вопреки всем требованиям профессиональной истории, невольно примеряем его рассказ на наш сегодняшний личный опыт, находя для себя много знакомого. А разве не в этом заключается еще один из парадоксов микроистории?
IQ
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
