Эпистемология предсказаний

В Издательском доме ВШЭ вышла книга философа, специалиста в области социальной эпистемологии Стива Фуллера «Постправда: Знание как борьба за власть». IQ публикует из неё фрагмент, посвящённый эпистемическим функциям предсказаний и анализу условий, при которых прогнозировать будущее становится возможным.

Основным элементом прогнозирования является предсказание , которое выполняет три эпистемические функции. Первая связана с нашим отношением к собственному мозгу, вторая — с нашим отношением к среде, а третья — с нашим отношением к будущему.

Первая эпистемическая функция предсказания заключается в том, чтобы развить и укрепить обычные мозговые процессы. Собственно, предсказания заставляют нас симулировать определенное состояние реального мира, то есть будущее, которое достаточно удалено от настоящего, а потому, строго говоря, является непознаваемым. Это довольно специфическая задача для наших обычных способностей постижения мира, который представляется в качестве горизонта возможностей, в разной степени реализуемых по мере нашего продвижения в пространстве и во времени, причем такой горизонт постоянно обновляется в соответствии с внешними сигналами. Подвижность горизонта наших ожиданий помогает, в свою очередь, объяснить ту легкость, с которой меняются наши воспоминания и фантазии. Эгон Брунсвик, венский психолог (позже работавший в Беркли), бывший также верным последователем логических позитивистов в области психологии, истолковал эту подвижность в качестве основополагающей идеи своей дисциплины.

Однако недавние исследования нейронных моделей мозга показали, что подвижность, как ее понимал Брунсвик, скорее, должна пониматься в смысле способности к заблуждению. Благодаря сочетанию генетической детерминации и предшествующего опыта мозг, как считается сегодня, запрограммирован видеть мир более предсказуемым, чем он есть на самом деле. И словно бы в подтверждение идей Поппера обучение, как мы его обычно понимаем, состоит в основном в исправлении ошибок, то есть представляет собой непрерывный процесс уравновешивания нашего обычного чувства сверхдетерминированного мира. Иначе говоря, ошибки, которые мы обычно совершаем в предсказаниях умеренно далекого и далекого будущего, которые как раз и требуются для прогнозирования, помогают мозгу совершенствоваться в том именно, для чего он, видимо, и создан.

Вторая эпистемическая функция предсказания — напоминать нам о том, что мы не только думаем о мире, но и живем в нем. Предсказания — это специфические публичные события, которые не могут быть согласованы со всеми возможными мировоззрениями, какие только могут быть у людей в голове. Такие мировоззрения, когда они являются просто личными забавами, легко подстраиваются под события, в которые те, кто придерживался этих мировоззрений, лично никак не вложились. Однако предсказания требуют публичных решений, а для этого нужны именно такие вложения. Следовательно, они могут повлечь определенные потери в благосостоянии, репутации или друзьях независимо от истинности самого предсказания. Тут легко вспомнить Кассандру из греческой мифологии, которая благодаря своему предсказанию одновременно выиграла (в плане точности) и проиграла (в плане репутации).

В этом смысле культура, поощряющая людей делать предсказания, является по самой своей сущности проактивной, то есть подчиняет судьбу предсказателя потенциальной выгоде для общества в целом, проистекающей из того, что такое предсказание было сделано, независимо от его результата. Вероятно, тональность культуры, благоприятствующая смелым предсказаниям, позволила науке добиться тех успехов, которых она действительно добилась, хотя многие мыслители, исходящие из принципа предосторожности, сочли их с высоты прожитых лет бездумными.

Третья эпистемическая функция предсказания также вытекает из его публичного характера. Поскольку предсказания — события, переживаемые в опыте предсказателями, их клиентами и заинтересованными наблюдателями, до момента осуществления предсказания могут быть сделаны различные приготовления, нацеленные либо на упрощение реализации предсказания, либо на предупреждение. Хотя профессиональные прогнозисты признают это лишь с великой неохотой, можно даже сказать, что предсказания допускают — если не обосновывают — подобные виды деятельности. 

Здесь мы вступаем в область того, что Мертон назвал «самоосуществляемыми» или «самоопровергаемыми» пророчествами. Хотя Мертон и другие исследователи представили такие пророчества в качестве «патологий» предсказания, этот термин не раскрывает их рациональности. В конце концов, они предполагают то самое признание взаимозависимости предсказания и результата, что мотивирует ученых конструировать «решающие опыты» и другие «тестовые сценарии», в которых результат предсказания должен возникнуть в строго определенное время и с заранее заданными ограничениями, чего, вероятно, не произошло бы, если бы ученые не стремились получить решающий результат — решающий в том или другом смысле. В самом деле, Бэкон, вероятно, был совершенно прав, когда увидел в экспериментальной науке протокол ускорения того графика, по которому природа раскрывает свои секреты человеку, — ускорения, в частности, за счет систематической настройки людей и природы на скомпонованные особым образом результаты.

Если же обратиться к фокусировке прогнозирования на будущем, стоит подчеркнуть, что прогнозирование — лишь один из способов ориентации на будущее, поскольку есть и другие, не рекомендующие прогнозирование или даже отрицающие его возможность. Такие ориентации могут руководствоваться одним или несколькими следующими положениями:

1. будущее непознаваемо в принципе, например, потому, что оно (еще) не существует, а знать можно только то, что существует;
2. уже известно, что будущее будет во всех отношениях отличаться от прошлого и настоящего, возможно, в силу фундаментальной неопределенности природы, важным вкладом в которую является также свобода человеческой воли;
3. эффекты взаимовлияния предсказания и его результатов настолько сложны, что каждый прогноз порождает непреднамеренные последствия, которые наверняка принесут больше вреда, чем пользы.

Три приведенных положения, вероятно, подкрепляют друг друга, по крайней мере, это можно точно сказать про положения 2) и 3). Общим для них является убеждение в том, что само наше присутствие в качестве эпистемического агента не слишком помогает нашему «постижению» будущего, как бы его ни понимать — когнитивно или практически, более того, такое присутствие может быть и вовсе контрпродуктивным. 

Значительная часть «терапевтической» философии начиная с эллинистического периода (например, философия стоиков и эпикурейцев) учила смирению с тем, что многие — если не большинство — убеждения и желания, которыми мы больше всего дорожим, в будущем окажутся ложными или же не соответствующими ожиданиям. В мире такого рода прогнозирование — пустое занятие, которое обязательно приведет к еще большим личным несчастьям. Поэтому следует научиться справляться с тем, что может случиться в будущем, но не пытаться каким-то образом предсказывать его, предупреждать или же, наоборот, приближать. В самом деле, именно такой вывод могли бы в конечном счете извлечь философы-терапевты из судьбы Кассандры.

Итак, какая же метафизика требуется для того, чтобы предсказание было возможным? Необходимо выполнение трех основных условий: во-первых, будущее должно быть достаточно похожим на прошлое и настоящее, чтобы можно было осмысленно говорить о «научении» на материале прошлого и настоящего, которое должно послужить «информированию» нашего понимания будущего. Во-вторых, агенты, отвечающие за реализацию будущего и жизнь в условиях такого будущего, должны быть достаточно похожими на нас, чтобы категории нашего прогноза были для них в какой-то мере узнаваемыми (и даже, возможно, одобряемыми ими). В-третьих, реальность должна быть не настолько неопределенной, чтобы постфактум нельзя было сказать, сбылся прогноз или нет и в какой мере.

Конечно, даже если эти три условия выполнены, это еще не значит, что прогнозирование — легкое дело или что оно вообще может быть успешным. Собственно, успех организаций и инициатив, обогащающихся на случайностях, — в том числе страховых компаний, казино или лотерей — является свидетельством того, что люди расположены делать прогнозы и в то же время не имеют достаточных способностей для этого, в том числе и тогда, когда эти прогнозы касаются их собственных судеб. Во многом это может объясняться в категориях того, что социальные психологи называют «фундаментальной ошибкой атрибуции», из-за которой люди переоценивают значение собственных намерений в объяснении своего собственного успеха и в то же время переоценивают значение «случайности» в объяснении успеха других людей.

Однако, даже если учесть различные когнитивные помехи, влияющие на прогнозирование, остается по меньшей мере три фундаментально разных подхода к динамике данного в опыте времени, которые могут влиять на суждения прогнозиста о вероятном будущем. Лучше всего их представить в качестве альтернативных интерпретаций «наследия прошлого».

1. Прошлое составляет кумулятивный груз, который давит на возможности будущего в силу самого его постоянства в течение длительного времени. Именно в этом заключается идея, стоящая за «прямой индукцией», утверждающей, что завтра следует ждать восхода Солнца просто потому, что оно всходило и вчера. Несколько более сложная, второпорядковая версия той же идеи — «экстраполяция трендов», когда мы предполагаем, что скорость, с которой ситуация менялась на протяжении длительного времени, будет оставаться постоянной и в неопределенно долгом будущем. Однако, чем бы ни передавался этот «кумулятивный груз» — нашими генами, нашей памятью, поведением или даже неким постоянством самой природы, напрямую нам неподвластным (примером чего является неизменность восхода Солнца), — сам процесс передачи может допускать некоторые нетривиальные перемены («мутации»), происходящие со временем и способные решительно изменить прогнозируемые исходы.

2. Власть прошлого над вариациями будущих событий со временем падает, если только не сохранять прошлое активно. В отличие от первого пункта, в этом случае прошлое не концептуализируется в качестве подлинного и постоянного агента истории. Скорее, оно рассматривается в качестве все более далекого, хотя и привлекательного места, любое сообщение с которым требует определенных «институтов», понимаемых в качестве бессрочно действующих социальных укладов, благодаря которым сменяющие друг друга поколения индивидов берут на себя роли, совокупно поддерживающие релевантные ценности, учрежденные в неизменно удаляющемся от нас прошлом. В таком именно контексте становятся значимыми обвинения в разложении, поскольку они ставят под вопрос надежность процесса передачи. 

В юриспруденции времен позднего Средневековья был придуман термин universitas («корпорация»), который означал именно такие институты и первоначально применялся к церквям, университетам и городам и только намного позже — к бизнес-фирмам. Однако ключевым современным вариантом такой корпорации стало государство, понимаемое в качестве искусственной личности, которую Гоббс окрестил Левиафаном. Задачей этой инстанции является не что иное, как постоянство во времени (отсюда греко-римский корень слов state и static, восходящий к stasis), то есть увековечивание в том его смысле, которое позволяет создать на Земле подобие вечности как исключительного атрибута Бога.

3. Прошлое является хранилищем возможных будущих, и только некоторые из них могут реализоваться в данный момент времени. В этом случае имеется в виду идея «невыбранных путей», которые можно пересмотреть в будущем, в каких-то важных отношениях напоминающая прежний момент решения, но теперь уже в обстоятельствах, которые изменились достаточно сильно, чтобы появились доводы в пользу выбора иного пути. Тем самым предполагается, что в любой момент времени всегда есть много конкурирующих вариантов будущего, поэтому вариант, одерживающий верх, всегда остается контингентным, а потому потенциально — хотя не обязательно легко — обратимым. Это еще один разворот идеи о том, что настоящее нуждается в активной поддержке, поскольку оно необязательно сохранится в будущем. Но в этом случае причина видится в том, что имеются и другие возможности, стремящиеся к реализации. Это, в свою очередь, представляет статус-кво в авторитарном виде, поскольку институты не просто поддерживают статус-кво, защищая его от вырождения, но также не дают развиться его альтернативам.

IQ