01 октября 2020
Великий комбинатор из Тулона, «гастролёр», объехавший множество правителей Европы с предложением своих услуг и готовый играть самые разные роли, Жозеф Аллер, он же Халлер, он же барон де Сент-Илер, отметился в истории не только похождениями, достойными приключенческого романа. Его биография не менее остросюжетная, чем у других авантюристов и мистификаторов той эпохи — графа Калиостро, Казановы, шевалье д’Эона. Читая оставленные им письма и записи, невольно поддаешься его обаянию — и тут же поражаешься цинизму и умению манипулировать людьми. Но стоит отдать предприимчивому самозванцу должное: он основал в Санкт-Петербурге Морскую академию для обучения навигации молодых дворян. Возглавил её и стал чуть ли не первым в России профессиональным управленцем учебного заведения. В Издательском доме НИУ ВШЭ вышло второе издание книги «Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера». О феномене Жозефа Аллера в контексте авантюризма XVIII века IQ рассказал составитель и научный редактор книги, директор Центра истории России Нового времени НИУ ВШЭ Игорь Федюкин.
С момента первого издания книги прошло меньше двух лет, и интерес к ней только растёт. Читателей захватывает как история барона-самозванца, который до сих пор оставался загадкой, так и огромные возможности работы с малоизвестными источниками.
По документам, обнаруженным в архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Парижа, Лондона, Вены и Стокгольма, Игорь Федюкин впервые скрупулезно и во всех подробностях реконструировал биографию французского авантюриста. Похождения искателя фортуны, большинство которых охватывают 1711–1721 годы, удалось — благодаря цифровым архивам — проследить по всей Европе: от Португалии до Швеции, от Италии до Великобритании. Как итог, работа учёного открыла серию публикаций «Новые источники по истории России. Rossica Inedita».
Не раскрывая всех афер барона (о них лучше прочитать в книге), заметим, что это замечательный материал для приключенческого киносериала. А сама фигура французского Остапа Бендера вполне встраивается в ряд других «великих комбинаторов» XVIII века. Среди эпизодов его биографии: мошенничество, тюрьма, побег, доносы, предательство, похищение чужой жены, брак по расчету (в России), присвоение себе баронского титула и пр. И, конечно, множество писем монархам и вельможам, в которых Сент-Илер проявляет себя как лицедей, Тартюф и манипулятор. Он жалуется, требует денег, поучает, картинно обижается из-за непризнания своих «заслуг перед отечествами» (каждый раз — разными), взывает к совести, клянется в верности, называет себя борцом с тиранией, изгнанником по религиозным мотивам и пр. В разных своих ролях он пишет разные тексты. Меняется стиль и эмоциональный заряд нарратива.
Если совсем кратко описывать путь Аллера, то после осуждения за мошенничество во Франции он бежит в Испанию, где вмешивается в дипломатические интриги (в это время идёт война за испанское наследство между англо-португальской и франко-испанской армиями). Затем наш герой едет на «гастроли» в Лондон (где переименовывается в Халлера), Гаагу и, наконец, Вену, где ему удается получить у императора Священной Римской империи патент на звание капитана. С этого момента он именует себя бароном де Сент-Илером.
Бежав после скандала из австрийских владений, он отправляется в Россию, где основывает Морскую академию и примерно полтора года исполняет обязанности её директора. Но неуживчивого интригана выгоняют, и он оказывается в Швеции. На исходе Северной войны (1721 год) «барон» пытается советовать шведскому королю, как уничтожить российский флот. После этого следы афериста обрываются — точная дата его смерти неизвестна. Видимо, этот лицедей прожил всего полвека, зато на скольких сценах сыграл!
Ключевое слово для него — претензии: на богатство (якобы утраченное), знания (в области политики, дипломатии, военного искусства и пр.), титул и заслуги, на доверие монархов.
Амбиции Сент-Илера приводили его и ко взлетам, и к провалам. Осесть в России он не смог, поскольку рассорился с другим администратором Морской академии, графом Андреем Матвеевым. Льстивая риторика в адрес Петра I сменилась обличением россиян как «варваров». Но такие резкие перемены были вполне в правилах авантюрного жанра.
При всей своей яркости и артистизме, Аллер будто ускользает от развернутых описаний. Подробнее всех его охарактеризовал его недоброжелатель и соотечественник, торговый представитель Франции в России Анри Лави: «Лет ему [Сент-Илеру] около 36, [он] хорошо сложен, умом гибок и проницателен, легко раскрывает секреты, свои и чужие, чрезмерно охоч до женского пола, чувствителен к лести и не брезгует вином».
А вот другая характеристика, уже XIX века, которую дал авантюристу историк военно-морского флота Феодосий Веселаго: «Барон Сент-Илер, принятый в службу с чином генерал-майора, был человек замечательный по своим знаниям, смелым проектам и самому неуживчивому характеру. Поступив в русскую службу, он не умел или не хотел применяться к лицам и обстоятельствам».
Других сведений о бароне Веселаго не приводит. Между тем, Морская академия занимает важное место и в истории русского флота, и в истории отечественного образования — по сути, это первое «регулярное» учебное заведение в стране. Но кем в действительности был её основатель — человек, который множество раз «переизобретал» себя за время недолгой, но бурной карьеры? Об этом мы и побеседовали с историком Игорем Федюкиным.
Игорь Федюкин,
доцент Школы исторических наук
факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ,
директор Центра истории России
Нового времени НИУ ВШЭ
— Складывается впечатление, что Сент-Илер — это смесь Чичикова, Хлестакова, Манилова, Ренара из старофранцузского «Романа о Лисе», Карлсона и Глумова — авантюрный герой, порождённый литературой. Хочется спросить: а был ли он на самом деле?
— Авантюристы и прожектёры, то есть авторы прожектов, зачастую завиральных, — характерные типажи для XVII-XVIII веков. Среди прочего, мы встречаем их и во многих литературных произведениях. Однако Сент-Илер — персонаж, существовавший в действительности. Это типаж человека, который постоянно пересекает границы: физические, географические, социальные, культурные, профессиональные, даже гендерные.
— Как, например, шевалье д’Эон, который прекрасно себя чувствовал в женском платье...
— Именно. Но почему такой персонаж, как Сент-Илер, становится знаковым для той эпохи? По целому ряду причин. Конечно, самозванцы встречались в истории и раньше. Но именно в это время возникает особенно заметный разрыв между возможностями для самопрезентации и трансформирующимися социальными и профессиональными рамками. Люди могли менять свою идентичность — и в определенных обстоятельствах охотно делали это.
— Чем авантюристы типа Сент-Илера отличались от профессиональных дипломатов, которые тоже строили интриги и пользовались услугами тайных агентов и шпионов?
— Жесткую границу между авантюристами, подобными нашему герою, и серьёзными государственными деятелями провести невозможно. Подобно Сент-Илеру, дипломаты, генералы, сановники пишут прожекты, пытаются продать свои услуги разным правителям, манипулируют информацией и идентичностями, выдают себя не за тех, кем являются на самом деле. Чем Сент-Илер принципиально отличается, например, от выходца из Вестфалии Андрея Остермана, который стал вице-канцлером Российской империи и генерал-адмиралом? У Остермана сложилась блестящая карьера, он очень многое сделал для империи. Но изначально это был недоучившийся студент Йенского университета, который подрался, кого-то убил, сбежал и случайно попал на русский корабль. Мы видим много таких случаев — например, легендарный Франц Лефорт. И это не только иностранцы, но и, скажем, Александр Меншиков.
Так что это вполне распространенный типаж для того времени. Следя за приключениями «барона», мы постоянно натыкаемся на аналогичных прожектёров, которые пытаются реализовать весьма похожие схемы. На расстоянии пары рукопожатий от него нам встречаются два самых легендарных авантюриста эпохи — граф Клод Александр де Бонневаль, прославившийся позже под именем Ахмад-паша как реформатор оттоманской артиллерии, и финансист Джон Ло, известный своей грандиозной финансовой пирамидой — Миссисипской компанией. Кстати, сами современники прямо сравнивают Сент-Илера с другими прожектёрами.
На примере похождений нашего героя, кстати, хорошо видно, как меняются и механизмы сбора, обработки и получения информации, и как Россия в этом отношении входит в Европу, строит сети влияния. Если в 1715 году, когда Сент-Илер только появляется в России, ни Пётр I, ни его приближенные ещё толком не представляют себе, кто это такой и как обращаться с подобными заезжими «специалистами» (например, отличить настоящего от мнимого), то в начале 1720-х годов мы видим, что у России, как и у других европейских государств, уже развитая шпионская сеть, которая позволяет отслеживать перемещения Сент-Илера (в этот момент он находится за пределами России), да и не только его.
— Откуда такое засилье авантюристов в XVIII веке — возникли опции стремительной вертикальной мобильности? Сдвинулись привычные иерархии, появились новые элиты, и непривилегированные таланты смогли себя проявить?
— С одной стороны, действительно нарастает интенсивность мобильности и социальной, и физической. С другой стороны, очевидно, что входящим в модерную эпоху государям и государствам были нужны эксперты, ловкие и предприимчивые люди. Опираясь на фаворита-махинатора вроде Меншикова или Лефорта, можно действовать в обход сложившихся аристократических кланов, преодолевать сопротивление традиционных элит. История «мнимого барона» показательна ещё и тем, что его приключения разворачиваются по всей Европе. Им пользуются везде: английские или французские министры нуждаются в шпионе, соглядатае, человеке, которому можно поручить что-то сомнительное, а если произойдет провал, то легко от него откреститься. Поэтому Сент-Илер — вполне характерная фигура.
Кроме того, в XVIII веке возникали и новые иерархии, основанные на знаниях и экспертизе. С другой стороны, кодификация и стандартизация прикладных навыков и профессиональных требований ещё не наступили. Взять, к примеру, директора школы — кто это такой с точки зрения компетенций в XVIII веке? Сто лет спустя уже будет понятно, что у него должно быть определенное образование, знания, дипломы. Но в XVIII веке эта и множество подобных ей ролей только ещё появлялись.
— Давайте поговорим о прожектёрах, фантазёрах-энтузиастах.
— Общая идея, характерная для XVIII века, — это «улучшательство». Все размышляли над тем, как что-либо усовершенствовать. Не случайно Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузо», назвал эту эпоху «Веком прожектёрства» (Projecting Age). И сочинения самого Дефо тоже ярко отражают появившуюся у европейцев веру в то, что человеческая мысль и целенаправленные действия могут и должны преобразовывать общество. Нарастающий пафос рационального обновления и новаторства мы видим и в меняющемся отношении к государственной деятельности — в отходе от представления о ней как о реставрации старого и переходе к «реформам», к изобретению нового — более совершенного — порядка.
Пётр I становится для многих европейцев одним из символов такой возможности целенаправленного преобразования. Сэмюэль Джонсон в своей апологии прожектёрства прямо относит Петра к «венценосным прожектёрам» (Royal Projectors) наряду с Юлием Цезарем, Александром Македонским и другими.
Вокруг Петра I, в свою очередь, действовала целая толпа политических прожектёров с различными «пропозициями» и «изъявлениями», которые содержали планы реформ. В нашем понимании прожектёр — это заведомо авантюрист, в лучшем случае фантазёр, а то и прямо самозванец-мошенник, злоупотребляющий искренним интересом царя ко всему новому, иностранному, «регулярному». В ретроспективе легко, конечно, сказать, что прожектёр предлагает нереалистичные «прожекты», руководствуясь собственными корыстными интересами, в отличие от настоящего государственного деятеля. Но оценить заранее, какие предложения окажутся прорывными, а какие — завиральными, кто жулик, а кто — Илон Маск, современникам было сложно.
— Сент-Илер — это Пигмалион и Галатея, Хиггинс и Элиза Дулитл в одном лице. Что рассказывает о его образовании его речь?
— В письмах, донесениях и проектах барона заметна его ориентация на высокий стиль, следование нормам эпистолярного этикета, логичность нарратива и внимание к пунктуации. По-видимому, Сент-Илер получил определённое образование и воспитание, которые позволяли ему, например, не путать устную речь с письменной. Вместе с тем ясно, что барон не зарабатывал на жизнь только пером, — отсюда его «невнимательность» к грамматике и орфографии. В текстах встречаются ошибки, но не так часто, чтобы характеризовать Сент-Илера как человека неграмотного и недостойного общаться с сильными мира сего.
— Почему вельможи и монархи верили нашему герою? Очевидно, он обладал даром убеждения? Или демонстрировал познания?
— Как видно из документов, люди верили ему тогда, когда им было выгодно и удобно верить, когда что-то, что он им говорил, соответствовало их потребностям. С другой стороны, как мы уже говорили, у современников было очень мало способов проверить, кто есть кто. К Петру I постоянно приезжают новые люди, и про многих из них кто-то говорит, что они жулики. Но подобные вещи царю говорили буквально про каждого из его окружения!
Поэтому отдельный вопрос — а как вообще в условиях того времени удостовериться, что перед нами действительно знающий человек? На тот момент основным способом «верификации» были рекомендательные письма и дипломы/патенты на чин, полученные на предыдущем месте службы. И формально к статусу Сент-Илера как эксперта было трудно придраться: у него был патент, действительно выданный ему императором Священной Римской империи.
— В чем Сент-Илер был действительно компетентен? О нём говорили, что он смыслит в фортификации.
— Может быть, фортификация, а может быть, и нет — тут не очень понятно. Это опять к вопросу об экспертизе: что значит смыслить в фортификации в ситуации, когда нет профессионального образования? Так, Бурхард Кристоф Миних — тоже иностранец, прежде служивший по всей Европе, а потом прибывший на русскую службу (и впоследствии ставший фельдмаршалом!), — успешно достраивал Ладожский канал, хотя нигде не учился инженерному делу, а просто почитал соответствующих книжек и понаблюдал, как работают над этим в Дании.
— Барон умел найти самые чувствительные точки у правителей — например, одержимость Петра развитием флота. Идея создания Морской академии явно витала в воздухе, и Сент-Илер её подхватил и реализовал.
— Да, важно было уметь услышать, что нужно заказчику, и это важнейший навык придворной жизни. Архитектура, музыка, наука, литература были на службе у государя. Надо понять, что интересно потенциальному патрону, монарху или фавориту: мраморная колоннада, или опера, или химические эксперименты — и что-то предложить, очаровать, убедить, что это модно и прогрессивно. И что лишь такой выдающийся ценитель, как он, может поддержать великий проект и тем самым прославиться в веках.
Многое из того, о чем мы говорим, даже прописывалось в неформальных руководствах для придворных. Это сегодня мы считаем, что подольститься к кому-то, сделать таким образом карьеру — низко и позорно. Но ведь всё это прописывалось и публиковалось, молодых людей наставляли, как нужно общаться с влиятельными людьми, как себя правильно подать ради успешной карьеры. Эти сочинения проникают и в Россию — например, «Новоумноженный политического счастья ковачь» Христиана Георга фон Бесселя.
— Было что-то в характере барона, что располагало к нему людей. Так, британский дипломат Делаваль поначалу называл навязчивого Халлера «бельмом на глазу», но потом проникся сочувствием к нему и даже рекомендовал вниманию правительства — как эксперта по Испании.
— Да, несомненно, Сент-Илера отличала способность быстро войти в доверие, хорошо себя зарекомендовать. Но одновременно мы видим, что Сент-Илер слишком конфликтный. Возможно, если бы он был чуть более миролюбивым, ему удалось бы где-нибудь зацепиться, осесть в России или где-нибудь ещё, сделать успешную карьеру. И тогда никто бы не вспоминал, кем он был на самом деле. Так, например, мы до сих пор толком ничего не знаем о прошлом Антона Девиера, которого Пётр I привёз из Португалии. Его мальчишкой подобрали то ли в Лиссабоне, то ли где-то ещё, а потом Девиер стал генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга.
— То есть теоретически Сент-Илер мог войти в круг «птенцов гнезда Петрова»?
— Теоретически мог бы. Легко представить себе ситуацию, при которой его портрет «застенчиво и строго» смотрел бы со стен Морской академии, висел бы рядом с портретами других адмиралов. И тогда мы говорили бы: «Какой Пётр I молодец, что такого ценного эксперта привлёк!»
Но как, собственно, этот «эксперт» попал в Россию? После афер в Священной Римской империи он решает отправиться на север. В августе 1714 года Сент-Илер прибывает в Берлин, где впервые сталкивается с Анри Лави.
В книге читаем: «В прусской столице оба находятся проездом: Лави тоже направляется в Россию, где он должен занять пост французского морского комиссара в Санкт-Петербурге. Сент-Илер, похоже, слишком много болтает во время этой встречи <…>. Он сообщает соотечественнику, что едет в Москву, поскольку господин Матвеев, посланник русского царя (граф Андрей Артамонович Матвеев), пообещал ему изрядную должность («employ considerable») на русской службе. Позднее о том же писал и сам Сент-Илер, признавая, впрочем, что документального подтверждения такого приглашения у него нет».
Матвеев в их позднейшей переписке нигде об этом приглашении не вспоминал. Но само сообщение вполне правдоподобно: в этот период царь настойчиво требует от своих представителей за рубежом рекрутировать на российскую службу иностранных специалистов.
— Можем ли мы сказать, что Сент-Илер сделал что-то полезное для России?
— Одной из возникающих в то время профессий было, как уже говорилось, управление учебными заведениями. И Сент-Илер, наверное, стал первым профессиональным директором учебного заведения в России. До этого школами руководили старшие учителя, у которых могли быть помощники — младшие учителя, и пр. А наш барон впервые придумал новую роль — это человек, который, может быть, и не знает наук сам и не умеет преподавать, но занимается администрированием, привлечением кадров и надзором.
Из книги «Французский авантюрист при дворе Петра I»: «Если наш герой не подходил на роль директора Морской академии, то кого, в реалиях той эпохи, мы бы сочли для этого достаточно квалифицированным? <...>Специалистов по администрированию обучения просто не существовало. Более того, в большинстве европейских стран не было и подобных учебных заведений. Назначить опытного морского капитана? Но подавляющее большинство капитанов и адмиралов в Европе никогда не учились в таких школах и понятия не имели о преподавании. Поставить во главе училища знающего математика? Но подобный человек по своему социальному статусу, скорее всего, не подошел бы для командования "морской гвардией"».
Изобретённая Сент-Илером роль прижилась. Дальше этот пост занимают другие люди. Его сменяет, а по сути, выживает из академии граф Матвеев. Это никак не самозванец, а образованнейший аристократ и выдающийся дипломат, но для руководства Морской академией он подходил ничуть не больше, чем Сент-Илер. Тот хотя бы бывал в море, ходил на кораблях, а Андрей Артамонович — даже непонятно, бывал ли когда-либо в море. Да и математика точно не была его стихией. Но руководил Морской академией Матвеев с удовольствием.
— Но почему Сент-Илер вообще поехал в Россию — у неё была репутация страны, где привечают иностранных специалистов? Или его манили богатства этого «клондайка»?
— Несложно вообразить, что иностранный мошенник просто воспользовался увлечением Петра I всем «западным», чтобы выдать себя за того, кем он не являлся, и продать русским «секреты», которыми он на самом деле не обладал. А в таком случае граница между Россией и Европой — это ещё и граница между пространством «цивилизации», где знают цену настоящему знанию и умеют отличить эксперта от самозванца, и краем легковерных «дикарей», где этой разницы пока ещё не понимают. Но не стоит забывать, что российским приключениям Сент-Илера предшествовали похождения почти по всей Европе.
Из книги «Французский авантюрист при дворе Петра I»: «До того как предстать при дворе Петра, он [барон] общался с британскими министрами и императорскими наместниками, а дворянство и баронский титул он присвоил себе не при пересечении российской границы, а где-то на полпути между Гаагой и Веной. Потерпев же неудачу в России, он, как ни в чём не бывало, отправился предлагать себя в качестве эксперта при шведском дворе»
Так что в данном эпизоде петровская Россия вовсе не выглядит заповедником простаков, уникально благоприятным для подобного самозванчества. Наоборот, оказывается, что она тесно интегрирована в общеевропейское пространство: авантюрист перемещается из Мессины в Санкт-Петербург столь же непринужденно, как из Гааги в Вену.
— В принципе найм иностранцев был тогда в Европе в порядке вещей?
— Да, мы видим, как в этот период наёмные солдаты постоянно перемещаются, служат по всей Европе: прежде всего ирландцы, шотландцы, французы-гугеноты, отчасти швейцарцы. Часто это дворяне, вынужденные покинуть родину по политическим или религиозным причинам. Были целые диаспоры в Европе, представители которых переходили с одной службы на другую (например, с польской — на шведскую, со шведской — на венгерскую), пристраивали друг друга в новой стране.
Так что путешествия Сент-Илера, помимо прожектёрства и авантюризма, вписываются ещё и в такую традицию циркуляции кадров. Приезд иностранного шевалье, у которого на родине что-то пошло не так и он решил служить такому великому государю, как Пётр, считался тогда нормальной практикой. В отличие, например, от ситуации сотню лет спустя, когда всё больше утверждается представление, что в армии должны служить лишь подданные соответствующей страны.
— Почему о Сент-Илере нет художественных произведений, как, скажем, о Казанове, д'Эоне? Он сам не оставил мемуаров?
— Действительно, о многих авантюристах того времени есть литературные произведения. Но сам барон не писал, и это может быть тоже приметой его времени. Полвека спустя для Казановы или д'Эона написание текста о самом себе будет важной частью самопрезентации и важным элементом их карьеры. На определённом этапе подобному человеку желательно написать «Историю моей жизни» и издать её где-нибудь в Лондоне или Амстердаме. Но в случае с Сент-Илером мы этого пока не видим — эпоха «литературности» ещё только впереди. Тем не менее, архивы позволили нам детальнейшим образом проследить его путь, что не всегда удается в отношении таких персонажей.
— Биография Сент-Илера так детально реконструирована впервые?
— Да. Нам удалось собрать этот пазл. И здесь очень помогают те возможности, которые даёт нарастающая оцифровка архивов. С каждым годом можно делать всё больше с помощью цифрового поиска по архивам, коллекциям журналов и книг в разных странах. Можно зайти на сайт архива в Лондоне и за несколько часов перебрать разные варианты написания фамилии интересующего нас персонажа (Халлер, Аллер, Сент-Илер), как-то поиграть с ними и «выловить» совсем другой вариант его имени. Можно тут же заказать онлайн какие-то копии.
С одной стороны, все это лишает нас приятной необходимости провести несколько недель в Лондоне, Стокгольме или Вене. С другой стороны, «детективная» работа в архивах при этом ускоряется.
— Наверняка такие люди, как Сент-Илер, появляются в самые разные эпохи.
— Да, когда для них возникают ниши — как для посредников, передаточного звена в циркуляции информации. Если мы посмотрим на начало 1990-х в России, то там тоже найдётся очень много странных персонажей, которые делают карьеру на том, что стране нужны какие-то новые навыки, новые институты и роли, новые связи. И появляются люди, которые говорят: «Я могу! Предлагаю — сделать биржу, могу быть брокером, юристом, могу вас познакомить с американским сенатором». Но в дальнейшем эти роли всё больше специализируются. Так или иначе, такие сомнительные «эксперты» и прожектёры появляются в моменты слома.
IQ
