06 марта 2020
Любовные песни японских «веселых кварталов» XVII–XVIII веков, при всем своем эротизме, часто грустны, ироничны и исповедальны. А любовь, о которой тоскуют их авторы — гейши, скорее, похожа на мечты, чем на реалии быта гетер. Лирика этих сборников впоследствии вдохновляла японскую романтическую поэзию, повлияла на театр Кабуки и зазвучала в эстрадной музыке ХХ века. Феномен пылкой и горькой поэзии «веселых кварталов» изучил японист, профессор Школы востоковедения НИУ ВШЭ Александр Долин.
Японские публичные дома, скромно именуемые «чайными домиками», целая флотилия лодок для увеселительных поездок, гротескная в своей откровенности гравюра сюнга — хорошо известные составляющие секс-индустрии «веселых кварталов» эпохи Эдо XVII–XVIII века. Гораздо меньше изучена другая сторона любви в этих обителях наслаждений — идеальная. Именно о ней гейши (они же гетеры-дзёро) и сочиняли свои песни — коута. Это была своего рода сублимация возвышенной любви. Целые сборники такой сублимации.
Конечно, трудно сравнивать коута с поэзией Сафо, но некоторое сходство все же есть. И в мелодизме стихов (древнегреческая поэтесса была еще и музыкантом, а гейши обучались игре на музыкальных инструментах), и в палитре чувств, и в женском оскорбленном «я».
Японских гетер сложно назвать профессиональными поэтами, в отличие от той же Сафо, но они неплохо знали литературную классику и довольно уверенно пользовались поэтическими образами. В конце концов, нужно было уметь развлекать гостей утонченными беседами (посетители были непростые — в том числе, интеллектуалы: поэты, драматурги, художники; многие из них даже устраивали себе рабочие кабинеты и мастерские в «злачных местах»).
У некоторых дам — например, самурайского рода, попавших в бордель «на перевоспитание» (они чем-то опорочили честь семьи), было хорошее домашнее образование. Кстати, отбыв сексуальную каторгу, они могли вернуться домой. Может быть, даже с поэтическим наследием собственного сочинения.
Мы не знаем точных имен этих поэтесс — коута давно стали фольклором. В сочинении одного произведения могли участвовать несколько человек. Например, профессиональный поэт, который записывал и отшлифовывал песни коута. Некоторые тексты, возможно, писали юноши-вакасю — коллеги гетер.
Но все это детали. Главное — те страсти, которые описывают (или воображают) гейши.
Посетители «чайных домиков» не знали ограничений. Внутренние покои «номеров» видели многое. «Смена партнёров, групповой секс, оргии с чередованием услуг женщин и мужчин, вуайеризм, эксгибиционизм — все виды наслаждений, известные на Западе как половые извращения, для “кварталов цветов” были повседневной нормой», — пишет исследователь.
Но в коута все эти плотские утехи — за кадром. Важнее терзания души, разлуки, измены, печаль (часто преувеличенная).
В любовной тоске по тебе
Пришла я, не заметив
Ни полей, ни быстрин,
Ни гор, ни чащи лесной.
Или:
Буря, обрывающая цветы,
Пусть себе свирепствует-веет,
Только бы сердце твое
Не умчалось с нею куда-нибудь.
Впрочем, возвышенная образность вовсе не обязательна. Бывают вполне прозаические и очень ироничные сравнения:
И в грязную воду
Заглядывает луна —
Так и ты неравнодушен
Ко множеству девиц.
Бессердечного красавца безымянная поэтесса сравнивает с цветком, не имеющим аромата.
Цветок, что цветом хорош,
Не благоухает —
От тебя, красавчик,
Чувства не дождешься!
Некоторые песенки-коута — наивны и сентиментальны, вышли из-под пера, по-видимому, очень молодой создательницы:
Ожидаю милого,
А он все не идет —
Ах, снежок, что пал на сосновые иглы,
Растай скорее! Пусть вернется он!
Жажда жизни и любви в стихах коута — это не просто дань естественным желаниям, это еще и своеобразная философия, часть культуры укиё.
Укиё — культура «бренного и быстротечного мира». Жизнь скоротечна и изменчива. Надо успеть насладиться ею, нельзя терять время.
В дождливую ночь
Спать одной —
Тут и ливень снаружи,
И слезы ливнем…
«Духовным стержнем коута стал утончённый эротизм, воплощённый в понятии ирокэ ("чувственность")», — рассказывает Александр Долин. Именно чувственность в широком смысле слова, включающая в себя «и лёгкий словесный флирт, и жар любовных объятий, и тоску разлуки, придаёт этим небольшим песням удивительный колорит, которого напрочь лишены классические жанры японской поэзии».
Любопытно, что традиционные эротические гравюры — сюнга — не могли быть иллюстрациями к коута. Они рассказывали о быте «веселых кварталов», профессиональной жизни куртизанок, во всех подробностях. А в коута же речь о другом. Да и сексуальность в них тонкая, часто латентная. Это, скорее, «эротический флер», но никак не пособие по анатомии любви.
Некоторые баллады — не что иное, как автобиографии. Гетеры рассказывают о своей печальной судьбе в текстах «Одна на ложе», «Последний день Дзёроку», «Столичная штучка». Высокий накал исповедальности объясняется унижением, страданием и ощущением бренности жизни.
Судьба гетер всегда скоротечна. Даже гетеры высшего разряда — ойран, которые по популярности могли бы соперничать с современными кинозвездами, — «уже к двадцати-двадцати восьми годам считались перестарками и безжалостно выбрасывались на улицу», пишет исследователь.
Немало печальных баллад — именно о том, как быстро проходит слава. Еще вчера красавица ездила с кортежем (в паланкине, со слугами и прислужницами), ее портреты писали лучшие художники, на встречи с ней клиенты тратили бешеные деньги, а сегодня — век ее «измерен».
Текучесть и непостоянство мира — это обычный мотив коута.
Олень в охотничьих угодьях
Не знает, что с ним будет завтра, —
Веселись же, развлекайся
В этом бренном мире наваждения и снов!
И короткие песни, и большие баллады часто апеллируют к главным концептам буддийской философии — конечно, в упрощённом виде. Обращение к высшим силам — часть народной поэзии. Такие стихи «совершенно естественны для эстетики бренного мира — укиё», которая произрастает из буддистского учения о вечном страдании и иллюзорных радостях жизни, поясняет Долин.
Когда бьет колокол,
Возвещая конец нашей встречи,
Сокрыт в том исконный источник
Буддийского Закона:
Всегда звучит сначала колокол в первую ночь,
А потом и в последнюю.
Как крик измученной души и проклятие богам звучат строки коута о бремени кармы:
Ненавижу всех богов и будд
За этот круг перерождений!
О эта карма прошлых деяний!
Когда бы не было ее!
Такой же безотрадный замкнутый круг представляет собой в другом стихотворении судьба прославленной поэтессы и известной красавицы IX века Оно-но Комати, которая, согласно легенде, окончила свои дни в нищете (впоследствии она стала героиней пьес театра Но и средневековых сказаний):
То уйдет, то вернется,
А как вернется —
Снова ждут ее бесцельные скитания
По ночным дорогам.
<…>
И нет ей ни в чем утешения и отрады
В этом изменчивом мире.
Некоторые истории выглядят как синопсисы или краткие либретто пьес театра Кабуки. В них есть все признаки драматического произведения: экспозиция, развитие действия, катарсис и печальный финал.
Многие баллады представляют собой митиюки — лирические эмоциональные описания странствий героев, с яркими пейзажными зарисовками, которые оттеняют драматизм эпизода, и ламентациями — укоризной к богам и буддам, заставляющим людей страдать.
Прием митиюки заимствовали из коута драматурги эпохи Эдо, и он стал неотъемлемой частью пьес театра Кабуки.
В Новое время коута оставались основой песенного репертуара гейш и танцовщиц. Следы их влияния, несомненно, есть и в романтической поэзии синтайси эпохи Мэйдзи (вторая половина XIX — начало ХХ века).
Часть песен по-прежнему звучат со сцены или сопровождают ритуальные пляски на храмовых праздниках. «Многие коута вошли в репертуар энка — нового эстрадного песенного жанра, получившего развитие в XX веке», — поясняет Александр Долин.
В коута остается еще много неизученного. Возможно, исследователи откроют в произведениях этого жанра новые культурные слои. Стоит только начать.
Погоди чуть-чуть:
Когда в тушечнице
Тонкий ледок,
То, лишь растопив его,
Можешь что-то написать.
IQ
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
