23 октября 2018
Социальное предпринимательство в России стало привычной практикой, в которой, впрочем, остаются свои особенности и проблемы. Социологи НИУ ВШЭ совместно с исследовательской группой ЦИРКОН и Social Business Group изучили их и представили в докладе коллективный портрет социальных предпринимателей. Один из авторов работы, Иван Климов, прокомментировал IQ.HSE результаты исследования.
Еще несколько лет назад алгоритмы социального предпринимательства были не вполне ясны его участникам. Его концепция не выкристаллизовалась. Сегодня это явление устоялось и довольно отчетливо осознано. Как выглядит социальный бизнес и, прежде всего, его участники, исследователи изучили с помощью анкет и опросов (общая выборка — 155 человек). Проект проходил в мае-июне 2018 года в Москве, Санкт-Петербурге, Перми, Тюмени, Омске, Иркутске и других городах. Результаты исследования приведены в аналитическом отчете «Социальный предприниматель — 2018. Автопортрет».
Исследователи проанализировали организационную форму социальных предприятий. Выяснилось, что коммерческих образований — 63% по выборке. НКО — более трети (34% респондентов). Из них чуть больше половины зарегистрировали некоммерческую организацию, а остальные выбрали смешанную форму (и коммерция, и НКО одновременно).
Впрочем, при любой организационной форме социальные предприниматели стремятся к «двойной результативности» (double bottom-line) — достижению и экономических, и социальных благ. Экономические блага, получение прибыли — это бизнес-составляющая таких предприятий. Общественный эффект — специфика самого рода занятий, заботы о людях. «Двойная результативность», гибрид бизнеса и гуманитарной инициативы, как раз и отличают социальные предприятия и от обычного бизнеса, и от НКО.
Гибридность своей работы подчеркнули свыше трети — 35% опрошенных. «Это немало, — комментируют исследователи. — Вместе с тем, эта цифра показывает, что легитимация такого предпринимательства даже в глазах его акторов еще не преодолела болезней роста…». Поиски специфики продолжаются.
С момента включения государства в поддержку социального предпринимательства образцом для его легитимации выступает бизнес. Но роль НКО тоже заметна. «Значительная часть социальных предпринимателей имеет несколько юридических лиц — зарегистрированы, например, и как ИП (или ООО), и как НКО, — говорит Иван Климов. — Это нужно для того, чтобы диверсифицировать формальный статус своего проекта, форму участия в бизнес-партнерствах и каналах поступления денег». Такая практика вполне распространена: это адаптация к существующим реалиям. «Получается, что у этих предприятий двойная гибридность — бизнес+социальные цели, множественность юридических форм», — поясняет исследователь.
Источники финансирования социального предпринимательства — собственная хозяйственная деятельность (75% опрошенных) и поступления от доноров: негосударственных организаций и частных лиц (почти втрое меньше — 28%).
Займы и средства из государственных источников используются реже. Это можно расценить как нехватку форм поддержки и как нежелательное обременение для предприятий. Использование банковских продуктов требует от социальных предпринимателей устойчивости продаж и снижения рисков, а это довольно сложно. Вместе с тем, и государственная поддержка сильно регламентирована, под нее подпадают не все желающие.
35% опрошенных считают государственные программы поддержки неэффективными. Ровно столько же говорят об их частичной результативности. Но практика вносит свои коррективы: с накоплением опыта социальные предприятия укрепляют экономические связи с государством.
Сферы деятельности такого бизнеса довольно разнообразны. В лидерах – дополнительное образование (указали 20% респондентов) и услуги пожилым и инвалидам (10%). Но почти столь же значима юридическая помощь (10%), путешествия и досуг (11%) и общепит (9%). Есть также программирование, здравоохранение, транспорт, строительство, маркетинг и пр. Список можно продолжать, но интереснее, пожалуй, то, как участники исследования понимают природу предпринимательства.
Любопытно, что гибридность информанты переносят и на свой бизнес, а это не совсем предпринимательский подход. Вместо максимизации прибылей респонденты выделяют социальную ответственность бизнеса. Почти три четверти (72%) настаивают на вкладе делового сообщества в развитие своего региона и 68% — на участии бизнеса в решении острых социальных проблем. Это вряд ли социально желаемые ответы, считает Иван Климов. За последние пять-семь лет действительно появилось большое число акселераторов социальных предприятий (крупные компании типа Русала и Норникеля, фонды и НКО — Рыбаков фонд, Наше будущее, Импакт-хаб, Омский центр инноваций социальной сферы, Международная школа социального предпринимательства). «Причем им одновременно объясняют, что они реализуют важную социальную миссию, и затачивают на это», — комментирует социолог.
Любопытно сопоставить реакции на два «зеркальных» утверждения. Первое – о распоряжении прибылью (нужно ли не только выплачивать дивиденды, но и инвестировать в социальные программы). Второе определяет такие программы как «пустую трату ресурсов». Отношение к этим суждениям зеркально: свыше половины респондентов (59%) согласны с необходимостью вложений в социалку. И почти половина (48%) не считает подобные программы бизнеса расточительством. Все эти респонденты, по сути, одобряют включение норм социальной ответственности в предпринимательскую логику.
Тем не менее, практика вносит свои ремарки. Показательно, что большинство участников аналогичного исследования 2013 года не откликнулись на опрос спустя пять лет. Кто-то из них либо вообще ушел из бизнеса, либо занимается уже обычным предпринимательством, выяснили исследователи. Идет ли речь об обычном уровне выживаемости стартапов или об особом жизненном цикле социальных предприятий, пока не ясно, комментируют авторы.
Участникам исследования задали вопрос о мотивах к созданию бизнеса. Главным оказалась самореализация. Почти по три четверти голосов (по 71%) набрали желание воплотить определенную идею и стремление к независимости.
Социальный бизнес может начинаться и с невозможности получить некую услугу/товар и попытки решить этот вопрос. Для более чем половины опрошенных (54%) важно было то проблемное обстоятельство, с которым столкнулись они или их семья, пишут исследователи. При этом оказалось, что похожие проблемы актуальны для других людей (локального сообщества). Их профессиональное решение положило начало бизнесу.
Рождение бизнеса из заботы о ближнем круге и предопределяет характер социального предпринимательства. Часто это семейный бизнес. Ниша для деятельности выбирается исходя из потребностей семьи. В бизнес часто вовлечены супруги, дети и пр. Кто-либо из членов семьи работает на предприятии у половины опрошенных.
Бизнес-мотивация выражена слабее. Стремление повысить свое благосостояние и удовлетворить «общественные потребности через максимизацию своей прибыли» набрали примерно по 50% голосов.
Самым неоднозначным оказался мотив признания: достижения успеха, повышения авторитета перед окружающими. Это важно для 39% респондентов и не значимо почти для стольких же (37%). По сравнению с исследованием 2013 года мотив признания набрал на порядок больше голосов. Это может означать изменение репутации социального предпринимательства. Оно уже расценивается как средство достижения успеха в обществе.
Социальная ответственность для респондентов — привычное дело. 82% из них лично (не как бизнесмены), по собственной инициативе помогали другим людям, участвовали в благотворительности.
О социальной ответственности говорит и степень участия в жизни локального сообщества (например, на работе, в доме, в районе, в городе и пр.). Здесь респонденты явно отличаются от остальных сограждан. Исследователи сопоставили ответы первых с ответами участников другого опроса — россиян в целом (Левада-центр, 2016 год). Обнаружились существенные различия. По поводу семьи данные опросов почти одинаковые: за нее готовы отвечать почти все. А вот с работой — уже расхождения: ответственность чувствуют 93% социальных предпринимателей и вдвое меньше — 46% — россиян в целом. В номинации «дом/двор» разрыв тоже немалый: 65% против 47%.
Более масштабная «трансформация социальной реальности» интересует в основном, только социальных предпринимателей. За город готовы отвечать 51% респондентов и лишь 18% россиян в целом. В номинации «страна» разрыв — почти вчетверо. Ответственность за нее чувствуют 42% опрошенных бизнесменов и лишь 11% россиян в целом.
Исследователи проанализировали ценности социальных предпринимателей. По их набору (в классификации Шалома Шварца) респонденты также отличаются от россиян в целом. Для первых важнее личностный рост и самореализация. «Открытость изменениям и саморазвитие, стремление к получению какого-то нового опыта, а главное, готовность выходить из зоны комфорта оказываются одной из ключевых красок в палитре этих людей», — поясняют исследователи. Такая активность как раз и воплощается в социальном предпринимательстве.
В то же время, информанты ценят успех. Им важны достижения и независимость. Но, согласно другим исследованиям, это общие ценности для многих представителей бизнеса.
На основе концепции Шалома Шварца и типологии, предложенной исследователями ценностей Владимиром Магуном и Максимом Рудневым, авторы доклада разделили респондентов на пять кластеров.
Первый назван «ценности роста» . Доминирует открытость изменениям. У социальных предпринимателей ценности роста выражены на порядок чаще, чем среди россиян в целом, — 14% против 3%.
Второй, самый большой кластер отличает «сильная индивидуалистическая ориентация» . Таких предпринимателей — 37%, россиян в целом — 24%. Здесь открытость изменениям сочетается с самоутверждением: респондентам важны достижения и самостоятельность. Представительность кластера объясняется тем, что из жажды новизны и независимости, собственно, и рождается желание начать бизнес.
Маленький третий кластер (10% предпринимателей против 24% россиян в целом) определяется через «слабую индивидуалистическую ориентацию» . Преобладает самоутверждение.
Весьма заметен и четвертый кластер с «сильной социальной ориентацией» (31% респондентов, 19% россиян). Для него ценны сохранение и самопреодоление: забота об окружающих, отказ от индивидуализма. Респондентам важна нужность людям, общность с ними — на фоне реализации собственных жизненных интересов. Не случайно в этом кластере также значимы открытость изменениям и самоутверждение.
В минимальном пятом кластере — «слабая социальная ориентация» — преобладают ценности сохранения. Респонденты хотят стабильности — на фоне стремления к социальной общности.
Три наиболее объемных кластера (первый, второй и четвертый) объединяет открытость изменениям. Эта доминанта, соединяясь с другими, и «придает силу получающимся комбинациям приоритетов», подчеркивают исследователи. В одном случае готовность к новому опыту смягчает индивидуализм. В другом — разбавляет конформизм и заставляет активно заботиться о других людях. Многие респонденты хотят самореализации и успеха, но готовы превращать свои достижения в ресурс своей группы или сообщества.
Среди главных признаков социального предпринимательства эксперты называют приоритет социальной миссии над коммерцией, экономическую эффективность и инновационность. С этим каноном и сверяли ответы респондентов.
Выяснилось, что они вписываются в эту концепцию, когда речь идет о закрытом вопросе (нужно выбрать из списка признаков ключевые). 40% респондентов акцентируют социальную миссию, 41% — устойчивую коммерческую эффективность и самоокупаемость. Чуть меньше информантов (38%) говорят о новаторстве. Респонденты также выделяли стремление реформировать социальную реальность и ответственность за результаты работы.
При этом наблюдался интересный эффект. Два из перечисленных признаков — экономическая результативность и желание изменить социальную действительность — вызвали разногласия. Оказалось много тех, кто считает эти признаки малозначимыми для социального бизнеса: 25% в случае с коммерцией и 17% в случае с социальными трансформациями.
«Возможно, само понятие экономической эффективности вызывает раздражение, — комментирует исследователь. — Оно из языка большого бизнеса и менеджериальной парадигмы. Социальные предприниматели понимают: их бизнес не может быть устойчивым, как его видят классические менеджеры. Они идут в те сферы, где деньги не льются рекой, где спрос на их услуги ограничен и финансами самих людей (как правило, оказавшихся в сложной ситуации), и отсутствием эффективных инструментов помощи, и различной инфраструктуры для оказания услуг и их специфического бизнеса». Отсюда и неверие в трансформацию социальной сферы. Респонденты, по словам исследователя, понимают, что «после 1990-х годов, когда и компании, и государство отказались от своих социальных обязательств, исчезли не только деньги, исчезла сама система решения социальных проблем». Эта сфера, подчеркивает Климов, оказалась «предоставленной самой себе и кучке неравнодушных «чудаков», которые пытаются что-то делать».
От трети до четверти респондентов также считают важными создание рабочих мест для социально уязвимых групп, социальные услуги и реинвестирование дохода в достижение социальных целей.
А вот ответы на открытый вопрос о природе социального предпринимательства оказались немного другими.
Респонденты давали определение своей деятельности через описание ее отличий от обычного предпринимательства. На первом месте (с 45% голосов) оказалось первенство социальной миссии. На втором с разрывом вдвое (21%) — коммерческая эффективность.
Хотя в ответах на закрытый вопрос экономическая эффективность как признак социального предпринимательства воспринималась неоднозначно, сегодня все же ясно, что социальное предпринимательство — тоже бизнес. И от его прибыльности зависит выполнение социальных функций.
Непростая картина возникает и в случае с новаторством. По мнению экспертов, инновационность встроена в социальное предпринимательство. Респонденты же не столь уверены в этом. Во всяком случае, когда дают ответы без подсказки (в закрытом вопросе они среагировали на нее).
Социальные нововведения значимы, но не первостепенны для информантов, комментируют исследователи. Такие практики либо не укоренены в социальном дискурсе, либо инновации вообще трактуются в технократическом смысле, считает эксперт.
Инновации могут пугать, говорит Иван Климов: «Любое новшество воспринимается как девиация, отклонение от привычного». Новшества могут просто не понимать (какой в них смысл?). Бывает, что инновации интерпретируют очень прагматично: как новые технологии, гаджеты, роботы, материалы. Либо нововведения расценивают как резкие реформы, которым не доверяют.
Любопытно, что в ответе на вопрос о практиках собственного предприятия 59% респондентов фактически признались в новаторстве. Они подтвердили, что им приходилось создавать совершенно новые виды продукции, технологии и услуги. «У нас были участники проектов «филантропия плюс IT», был предприниматель, который выпускал велосипеды для детей с ДЦП, врачи, развивавшие онлайн-медицину для постинсультного восстановления, — рассказывает исследователь. — Парень в Иркутске создал «Книжный приют». Он забирает к себе домашние библиотеки, которые собирались выбросить, строит крытые стеллажи и предлагает покупать книги по символической цене».
53% респондентов внедряли инновационные методы ведения бизнеса, 47% — новые методы продаж и продвижения товаров. 42% вводили в экономический оборот нетрадиционные ресурсы, резюмируют авторы.
IQ
