Тайное в ясном

В далеком феврале 1959 году группа туристов-лыжников погибла на Северном Урале при невыясненных обстоятельствах: их палатка оказалась разрезана изнутри, а полураздетые и разутые тела были найдены в отдалении. Несмотря на колоссальный объем доступной информации (обширные материалы официального расследования, дневники туристов и отснятые ими в последнем походе фотопленки, многочисленные интервью знакомых и участников поисковой экспедиции) и по сей день причина их гибели остается невыясненной. Сейчас, почти шестьдесят лет спустя, исследователи-любители изучают обстоятельства их гибели, строят гипотезы о том, что же тогда произошло. Трагедия тургруппы Дятлова и колоссальный ажиотаж вокруг тайны ее гибели (сотни статей в СМИ, более десятка книг, многочисленные телепередачи и документальные фильмы, тематические форумы в интернете, экспедиции на Урал и попытки реконструкции событий) хорошо иллюстрирует притягательность тайны в современном мире.

Почему тайна важна для социологии? Подобно тому как знание о микромире в физике открывает нам, что под поверхностью хорошо знакомых предметов и тел спрятана колоссальная энергия, которая иногда вырывается на поверхность, в социологии культуры особую роль играют незначительные с виду феномены. Например, детский культ «сокровищ», о котором пишет Роже Кайуа в своем эссе «Секретные сокровища», которые отсылают к фундаментальным принципам работы культуры. Узнать эти феномены можно по избытку эмоциональной реакции, которую они вызывают, в сравнении с тем, что можно было бы ожидать, исходя из их прагматической ценности. Почему дети придают такое значение бесполезным безделушкам? Почему сотни людей тратят дни, месяцы и годы, чтобы разобраться, что погубило уральских туристов более полувека назад? Если мы не понимаем этого, мы не знаем и того, как культура энергизирует нашу жизнь и как устроены социальные основания наших желаний, увлечений и стремлений.

Как и в физике, чтобы приблизиться к пониманию действия этих всепроникающих сил, нужно начать с тех случаев, когда они проявляют себя наиболее очевидным образом – что называется, «вырываются на поверхность», как, например, во многих химических реакциях. Ядерная реакция подрывает самоочевидность ньютоновой механики, мира макрообъектов, населяющих знакомую нам жизнь. В социальной жизни в роли ньютоновой механики выступает формальная рациональность, в которой Макс Вебер видел главную конституирующую силу современности, которой предстоит все больше и больше «расколдовывать» некогда богато насыщенную таинственными силами жизнь. Мы живем в разумном мире, где действиями людей в основном управляют ясные и легко различимые рациональные мотивы. Даже нарушения общественного порядка и преступления не нарушают ясности этого мира, когда за ними стоят понятные и предсказуемые мотивы, такие как следование собственным эгоистическим интересам и жажда наживы. Само существование тайны и ее необыкновенная притягательность, способность волновать, указывает на то, что культура работает по-другому, нежели мы могли бы предположить, рисуя себе картину рационально действующих индивидов, для которых она — лишь способ коммуницировать между собой. Это делает ее превосходным «стратегическим материалом для исследования».

Как разрешается социологическая загадка тайны? В качестве отправной точки стоит обратить внимание на две теории, позволяющие приблизиться к разгадке. Первая изложена в книге Люка Болтански «Mysteries and conspiracies: Detective stories, spy novels and the making of modern societies» , а вторая — в книге Филиппа Смита «Why war? The cultural logic of Iraq, the Gulf War, and Suez» . Суть проницательного наблюдения Болтански состоит в том, что тайна, которая обычно представляется нам локальным и изолированным явлением, на самом деле непосредственно связана с гораздо более широким смысловым контекстом. Растущее значение тайны, проявляющееся, к примеру, в росте жанра детективного и шпионского романа, связано с идеей о законосообразности социальной жизни и идеей о том, что цепочки причинно-следственных связей пронизывают нашу жизнь и делают ее ясной и рациональной. Тайны указывают на — кажущиеся или реальные — прерывания этих цепочек и таким образом несут угрозу всей картине мира. Тайна оказывается локальной аномалией, чей потенциал целиком и полностью определяется мощью глобальной объяснительной парадигмы, с помощью которой мы осмысляем мир, вызов которой эта тайна бросает.

Филипп Смит, в свою очередь, показывает, как жанровые характеристики дискуссий и обсуждений, складывающихся вокруг того или иного события, определяют принимаемые в его отношении решения. Для этого он анализирует общественно-политический дискурс, предшествующий и сопровождающий потенциальные и актуальные военные конфликты, с опорой на теорию жанров Нортропа Фрая. Смит показывает, что от того, каким окажется преобладающий жанр этих дискуссий, в существенной степени зависит и то, какие в итоге будут приняты решения — военное или мирное разрешение конфликта. Жанр задает смысловую разметку дискуссии, благодаря которой здравый смысл распознает одни действия как логичные и оправданные, а другие — как чрезмерные и недопустимые. Например, «низкий мимесис» формирует сдержанный и прагматический подход к политическим решениям, в котором диалог и политический торг выглядят разумнее открытого конфликта, а «апокалиптический» жанр, напротив, формирует острую поляризацию противоборствующих сторон, при которой бескомпромиссная борьба со злом выглядит единственным осмысленным выходом. Анализируя политические события нескольких последних десятилетий, Смит обнаружил, что часто эти жанры приводятся в действие некими «ключами», переключателями, яркими событиями или высказываниями, которые формируют восприятие конфликта и вызывают к жизни тот или иной жанр — что впоследствии влечет к войне или миру.

Если соединить эти две идеи, то станет очевидно существование «триггера» — события, запускающего реакцию коллективного эмоционального возбуждения, связанного с тайной. Это событие не является случайным или дополнительным ее элементом, но напротив, непосредственно связано с ее устройством, основы которого раскрывает модель Болтански. Объяснить это может модель «триггер-нарратива». Она опирается на ресурсы дюркгеймианской культурсоциологии, раскрывает культурную конструкцию притягательности тайны.

Тайна — это «эмоциональный аттрактор», культурная конструкция, чья специфика в существенной степени заключается в способности притягивать внимание и вызывать сильные эмоции. Эту способность она черпает из фундаментального свойства культуры: эмоциональной заряженности ее элементов и отношений между ними. Соединяя триггер и нарратив, тайна запускает реакцию, которая использует энергию этого эмоционального заряда культуры. Таким образом, на элементарном уровне она имеет реляционную природу, т.е. определяется не (загадочным) «событием» как таковым и не нарративом, который задает контекст, в котором это событие только и может предстать «загадочным», но их взаимодействием. Триггер — событие, символ или иной объект — бросает вызов некоему мастер-нарративу; вне контекста нарратива это событие не имеет никакого значения, равно как в отсутствие этого события нарратив не тематизирован и относится к пассивной части нашего мировоззрения. Когда эти элементы соединяются, возникает эффект эмоциональной аттракции: наше воображение поражено и рисует живые и эмоционально-заряженные образы. Это — элементарный механизм эмоциональной аттракции и он задает основу для формирования тайны.

Тайна тургруппы Дятлова, послужившая иллюстрацией в этой работе, состоит из целого ряда таких эмоциональных аттракторов, в каждом из которых можно реконструировать связь между мастер-нарративом и актуализирующим его «триггером». Эти мастер-нарративы можно представить в виде иерархии, от гуманистического нарратива, вызов которому бросает сам факт гибели людей, фреймирующий тайну как трагедию, и рационалистского, вызов которому бросают очевидно нелогичные действия покидания палатки зимней ночью в полураздетом виде; до целой серии специальных нарративов, непосредственно связанных с генерацией версий разгадки тайны.

Тайна тургруппы Дятлова примечательна сосуществованием нескольких десятков версий, от рациональных (снежный обвал) до конспирологических (испытания секретного оружия) и эзотерических (НЛО, снежный человек, магия манси). Каждая версия основана на мастер-нарративе, вызов которому бросает некий триггер, будоражащий воображение. Так, название горы, где произошла трагедия, как утверждают, переводится как «Гора мертвецов», и это запускает ряд эзотерических версий. Радиоактивные следы, обнаруженные на одежде погибших туристов, запускают «экологический нарратив», формирующий мировоззрение, в котором эти следы — вопиющая аномалия, становящаяся смысловым центром всей коллизии. Центральный для современности мастер-нарратив «замкнутого тела» помещает на первый план травмы, причем не те, что наиболее опасны для жизни, но те, что в наибольшей степени поражают воображение (потому что наиболее резко противостоят модели «замкнутого тела»); так, отсутствующий язык одного из тел становится ключевым центром воображения и лежит в основе сразу нескольких версий.

Помимо этого, элементарного уровня, тайна имеет и другой — комплексный уровень, который задается конфигурацией элементарных аттракторов. Ключевыми характеристиками конфигурации тайны являются неопределенность и напряжение. Неопределенность — это не просто отсутствие информации, это состояние, когда под вопросом оказываются фундаментальные основы здравого смысла. Этим тайна отличается от секрета, другой социологической проблемы, осмысление которой начинается уже с работ классика дисциплины Георга Зиммеля, а сегодня представлено, в основном, работами по изучению заговоров и культуры подозрения. Значимость секрета задается важностью скрываемой информации, тогда как социальные эффекты тайны нисколько не зависят от того, насколько важно неизвестное: если первое коренится в работе социальных институтов, то второе — это чистая работа культурных структур, свободная от чьих-то интересов и потребностей. Сила тайны в том, что она заставляет нас хотя бы на мгновение усомниться в самых основах нашего мировоззрения: незыблемой власти каузальности, смысле и важности жизни, надежной отграниченности наших жизней от непредсказуемого и угрожающего «сверхъестественного».

Напряжение — другое свойство тайны, связано с темпоральностью: тайна длится во времени. Разгадка разрушает неопределенность; в этом смысле тайна представляет собой род «устойчивой нестабильности». Это отличает ее от азартных игр или биржи, где волнение связано с быстро приближающимся разрешением. Напряжение тайны часто определяется недостатком сведений, смысловым вакуумом, но в случае трагедии тургруппы Дятлова оно, напротив, поддерживается одновременным сосуществованием целого ряда версий на фоне колоссального объема информации, ни одна из которых не свободна от противоречий и не может стать доминирующей.

Потенциал модели «триггер-нарратива» выходит за пределы проблематики тайны, и в будущем может усилить социологическое осмысление того, как культура формирует эмоционально-заряженную разметку для социального действия. Будущие исследования в этом направлении могут помочь понять, как, вступая во взаимодействие с теми или иными мастер-нарративами, задающими смысловой ландшафт социальных групп, яркие культурные символы (бренды, иконические образы, статусные символы, мемы) формируют их восприятие и становятся триггерами «самоочевидных» решений людей, будь то выбор профессии, художественные пристрастия или политические симпатии.