27 июля 2018
В массовом сознании охота на ведьм и сами ведьмы органично вписываются в представление о Средних веках как варварском времени. Но любое современное исследование свидетельствует о том, что пик охоты на ведьм пришелся на XVI–XVII вв. — ранее Новое время. В новом эпизоде проекта «Публичная история» Земфира Саламова рассказывает о том, как формировался образ ведьмы и почему сегодня он обрел новую актуальность.
Прежде всего, стоит оговориться, что в параграфах текста, посвященных охоте на ведьм в Средние века и раннее Новое время, термин «ведьма» обозначает «кого-то, кого считали ведьмой». Хотя историки не могут достичь согласия по многим вопросам, например, об источниках образа демонической ведьмы, — практически все они, по словам исследователя Рональда Хаттона, сходятся в одном: до XIV в. преследования ведьм в Европе были точечными и редкими. Каково было отношение к ведьмам в обществе в раннее и высокое Средневековье?
Как поясняет Джулиан Гудар, обычные люди верили в ведьм на протяжении всего средневекового периода истории Европы, а некоторые не теряли этой веры и вплоть до XX в. Однако она не вызывала у них непреодолимое желание истреблять ведьм. Эти ведьмы не мыслились в связке с сатаной, что позднее стало «общим местом». Скорее их образы можно отнести к широкому спектру вариаций деревенской или фольклорной ведьмы — глобально распространенной фигуры. Само волшебство часто воспринималось как нечто полезное и благотворное. Ведьмы за плату брались излечивать больных, находить потерянные или украденные вещи или помогать в любовных делах. В то же время их могли обвинить в причинении ущерба деревенским жителям в том числе и через «организацию» природных катастроф. Среди ведьм были как мужчины, так и женщины, и до 1350 г. за колдовство осуждали на судах больше представителей мужского пола. Другое важное отличие от дальнейших форм преследований ведьм — тогда их, как правило, рассматривали как тех, кто стремился к сверхчеловеческой власти для удовлетворения своих частных интересов.
Для понимания трансформации образа ведьмы важно учитывать процесс установления «репрессивного общества» (“persecuting society” — Роберт И. Мур, 1987), запустившийся в XII в. Нетерпимость к различным «другим» стала официальной, ее транслировали церковные и государственные власти. Развернулась масштабная охота на еретиков. Для ее легитимации в обществе был в подробностях прописан образ еретика и ереси. Он включил ужасающие детали того, чем еретики якобы занимались втайне: сексуальными оргиями, ритуальными убийствами и поеданием младенцев. Позже эти призванные вселять ужас в средневекового человека элементы перекочевали и в образ демонической ведьмы.
В XV в. два отдельных обвинения — опасная магия и заговор с демонами — начали дополнять друг друга в судебных делах, что открыло пространство для развития новых идей о ведьмах. В 1430-х гг. несколько авторов, живших в области западных Альп, — теолог, инквизитор, судья, городской хроникёр, поэт — артикулировали в своих текстах идею о возникновении «новой секты» еретиков. По их мнению, она состояла преимущественно из женщин и ее члены осознанно поклонялись сатане при помощи шокирующих ритуалов, а взамен он обучал их магии. Ключевым источником развития концепта демонической (или сатанистской) ведьмы принято считать возрастающее стремление средневековой Католической Церкви очистить общества, которые она контролировала, от тех, кто не подчинялся её авторитету.
В судах над ведьмами XV в., согласно Рональду Хаттону, к корневому концепту (ведьмы восхваляют сатану на своих тайных сборищах и творят губительную магию) в разных местах присоединялись локальные убеждения: например, о каннибализме, детоубийстве и оргиях. Как следствие, многие историки склонны выделять в качестве другого важного ресурса для конструирования образа демонической ведьмы народные поверья крестьян, унаследованные от паганистического древнего мира. Однако классик микроистории Карло Гинзбург предположил, что почву для принятия данной свыше идеологической повестки подготовили не столько представления о более старых ересях, сколько относительно недавние (середина XIV в.) европейские массовые гонения на евреев и прокаженных.
В указанный период (с XV по XVII вв.) от охоты на ведьм погибло около 50 000 человек. Подавляющее большинство их составляли женщины. Гендерный аспект этих репрессий — возможно, самый бросающийся в глаза элемент, однако, как отмечает Джулиан Гудар, атака на ведьм не приравнивается к атаке на всех женщин. Она была направлена на «неправильных» женщин, тех, которые отклонялись от существовавшего средневекового идеала женственности. В демонологических трудах того периода (самый влиятельный — «Молот ведьм» 1486 г. Генриха Крамера и Якоба Шпренгера) и циркулировавших в печати изображениях колдовства можно найти стереотипы, из которых складывался образ ведьмы.
Объектом подозрения была ворчливая, шумная женщина, резко контрастирующая с идеалом покорности и смирения. Добродетельность женщины также связывалась с ее красотой и молодостью, а старость и уродство служили свидетельствами ее порочности и возможной принадлежности к секте ведьм. От женщин ожидались плодовитость и забота о семье. Соответственно, вместо того, чтобы печься о питании близких, ведьма так и норовила добавить в еду яд, а вместо того, чтобы нянчить детей, убивали их и пожирала. Даже те предметы, которыми тексты и изображения того времени окружали ведьм и которыми их до сих пор окружает популярная культура: метла и котел, — это орудия женской домашней работы, который ведьма использует совершенно не по назначению. Таким образом, миф о поведении предполагаемой ведьмы строился по принципу инверсии требований, которые общество предъявляло женщине.
Большое неодобрение и даже страх вызывала одинокая женщина — вдова или «старая дева». С одной стороны, это могло быть связано с ее социальной позицией — более сильной (например, благодаря наследству), чем было принято. Другой важный аспект антипатии — сексуальный: вдова представлялась не только опытной в сексуальных отношениях, но и фрустирированной их недостатком до такой степени, что готова была проявлять себя по-хищнически.
Иллюстрация Мартина ван Маеле к «Ведьме» Ж. Мишле (издание 1911 года).
Большое влияние в распространении и популяризации образа ведьмы позднего Средневековья — раннего Нового времени имели художественно-публицистические работы французского историка Жюля Мишле «Женщина» («La Femme», 1860) и «Ведьма» («La Sorcière», 1862). В «Ведьме» им была предпринята попытка реконструировать воображаемый мир средневековой женщины-крестьянки, подавленной феодалами и Церковью. Колдовство в книге представлено как форма восстания женщины против репрессивных порядков. Благодаря авторам-романтикам с XIX века в культуре прочно зафиксировалась связь женщин и ведьм, а также восприятие ведьм как сопротивляющихся давлению власти.
В современном «расколдованном» обществе скепсис в отношении к ведьмам как носителям сверхъестественной силы сочетается с востребованностью образа ведьмы в массовой развлекательной культуре. Хотя на протяжении XX и в начале XXI вв. сменяют друг друга разные подходы к репрезентации этого персонажа, в них можно проследить наследие Средних веков.
Киношных ведьм можно найти как в хоррорах и фэнтази, рассчитанных на более взрослую аудиторию, так и в анимационных фильмах «для всей семьи». В конце своей монографии, посвященной ведьмам в английской литературе Средних веков и раннего Нового времени, Хайди Брюэр обращается и к репрезентации ведьм в современной популярной культуре на примере фильмов «Волшебник страны Оз» (1939), «Белоснежка и семь гномов» (1937), «Иствикские ведьмы» (1987), сериала «Зачарованные» (1998–2006). Исследовательница отмечает, что в них ведьмы представлены либо как бесспорно отрицательные персонажи, либо как положительные героини, чья добродетельность сопряжена с их подчиненностью семейным ценностям. Брюэр связывает это положение дел с тем, что, как и в Средние века, так и в XX в. образ ведьмы в культуре применяется для «предупреждения» женщин, стремящихся отстраниться от идеалов женственности и женского домашнего труда.
К 2017–18 гг. новая волна моды на ведьм и ведьмовскую/колдовскую эстетику (заряженные свечи, кристаллы, чудодейственные травяные отвары, появление Инстаграм-ведьм (Инстаграм принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской организацией) как новых микро-селебрити и многое другое) побудила авторов медиа-изданий к размышлениям о причинах новой актуальности привычной культурной героини. Многие связывают тренд с активизацией феминистских идей в 2010-е гг., их энергичной коммерциализацией. По логике этого объяснения ведьма может служить метафорой для наделенной внутренней силой и независимым духом женщины, которую общество пытается сдержать и (или) искоренить.
Подобное представление о ведьме имеет свои корни в романтической традиции и (более недавние) в феминистской теории. Ранним обращением к средневековым преследованиям ведьм из феминистской перспективы была книга историка Энн Л. Барстоу Witchcraze: A New History of the European Witch Hunts. Преследования ведьм в ее интерпретации сопровождались публичным сексуальным насилием и являлись «зачисткой» общества от женщин, стремившихся к экономической независимости через такие социальные роли как целительница или повивальная баба.
Важно, что в современных медиа актуализируется «ведьма» не в значении «невинной жертвы, пострадавшей от абсурдных обвинений». Современная поп-культура стряхнула пыль именно с вымышленного образа, навязанного властью в позднее Средневековье — раннее Новое время. Как положительные черты оценивается способность ведьмы не на шутку разгневаться и её готовность мстить. Однако не все составляющие образа демонической ведьмы используются в нынешней поп-культурной эстетике. Например, свои силы она теперь черпает изнутри самой себя, а не получает в результате поклонения сатане. Отдельные авторы отмечают то, что ведьмовская эстетика имеет иронический, трансгрессивный потенциал, так как не требует следовать определенному образцу привлекательности, оставляет пространство для свободы самоопределения.
В 6 серии 4 сезона, которая называется «Ведьмы», Илана обнаруживает у своей лучшей подруги Абби седой волос на голове, на основании чего с радостью объявляет ее ведьмой. Абби настроена скептически по отношению к ведьмам, однако в конце выясняется, что почти все женщины, которые в этой серии помогли героиням, ведьмы. Главные героини даже попадают на шабаш, который оказывается просто дружными танцами вокруг костра. Интересно, что вместе с репрезентацией ведьмы как добродушной и веселой женщины, здесь удерживаются такие средневековые и раннемодерновые стереотипы о ведьмах, как немолодой возраст (все «ведьмы» в серии — женщины «зрелых» лет, а Абби с ее первым седым волосом как бы тоже вступает в эту группу); а также связь с сексуальностью (так, одна из «ведьм» — целительница, которая помогла Илане преодолеть ее сексуальные проблемы; а в финале серии Илана говорит Абби, что ведьмам все завидуют, помимо прочего, потому, что они получают удовольствие от секса).
В более ранних положительных репрезентациях ведьм в популярной культуре на протяжении XX в. авторы стремились сбалансировать «опасную», отрицательную сторону героинь при помощи признания ими некоторых традиционных ценностей: верности семье, желания обустраивать и оберегать дом. В отличие от этого современный медиа-дискурс переворачивает прежние составляющие образа демонической ведьмы с ног на голову, признавая достоинствами то, что ранее в истории окрашивалось негативно: сексуальную раскрепощенность, внутреннюю зрелость, умение дать отпор, независимое мышление и существование, высмеивание традиций и правил.
Термин «охота на ведьм» подразумевает представление о власти, используемой сверх меры, а также о жестокости и несправедливости. Поэтому так же, как в Средние века или ранее Новое время назвать кого-то ведьмой было действием, сулившим опасность, назвав кого-то участником охоты на ведьм, в современном обществе также можно дискредитировать его/ее высказывания.
В заключении своей книги Джулиан Гудар отмечает проблематичность использования термина «охота на ведьм» в современном дискурсе. Когда он употребляется как синоним «несправедливых обвинений», чьим объектом является индивид или группа, очевидна несоизмеримость этих жертв множеству людей, пострадавших за то, что они были признаны ведьмами. В результате такого использования термин может терять свою ценность и вес, перестать справляться с функцией напоминания о конкретном историческом явлении.
Недавно выражение «охота на ведьм» часто использовалось в критике движения #MeToo, направленного против сексуальных домогательств. Режиссеры Михаэль Ханеке, Вуди Аллен, а также актеры Лиам Нисон и Катрин Денёв одними из первых открыто сравнили преследование публичных мужчин, подозреваемых в неподобающем поведении, с «охотой на ведьм». В этой критике они особенно подчеркивали эмоциональность участников движения, руководствуясь которой невозможно действовать справедливо. Многие медиа оперативно отреагировали на эти заявления, в том числе подчеркнув неуместность использования в них термина «охота на ведьм». Общим местом «ответов» была ирония по поводу превращения в объект охоты на ведьм мужчин. Можно заключить, что для этих журналистов «ведьма» имеет четкую гендерную окраску и ассоциируется с женщинами. Другим упреком был перенос статуса жертвы от женщин и мужчин, заявивших о произошедших домогательствах, на мужчин, обвиненных в этих преступлениях. Возможно, самый яркий ответ выпустил «Нью-Йоркер»: журналистка как бы напрямую обратилась к Вуди Аллену и признала, что охота идет, но ведется не на ведьм, а ведьмами (“…it's a witch hunt. I'm a witch, and I'm hunting you”). Так она превратила образ, мыслившийся как объект действия, в его субъект.
IQ
