30 августа 2017
Журналист Борис Грозовский специально для IQ составил список наиболее значимых исследований о России за 2015-2017 гг. Первая часть была посвящена политологии. В новом выпуске мы рассказываем о социологических работах.
Борис Гладарев (ЦНСИ)
«Публичная немота» в современной России
В процессе революционных трансформаций конца 1980-х – начала 1990-х советская система морально-ценностных координат была разрушена. Проголосовав за либерально-демократический поворот, граждане не смогли объединиться вокруг либеральных ценностей – наоборот, сочли их чуждыми, навязанными в силу ассоциации с «грабительской приватизацией» и трудностями переходного периода. Этот вакуум не заполнен до сих пор. Жители страны лишились культурного единства и плохо понимают друг друга – нет единого гражданского языка, на котором можно обсудить представления об общем благе. Между сообществами-островками – океан неопределенности: пространство без норм, где возможно все. Он может заполняться за счет общественных ассоциаций и гражданского активизма, но этому мешает, кроме прочего, коммуникативный барьер – неумение совместно, публично и рационально обсуждать социально значимые вопросы – «публичная немота». Она стала результатам 100-летних экспериментов общества над самим собой. В статье на основе наблюдения за практикой публичных дискуссий выделены основные признаки публичной немоты:
1) недоверие к Другому, восприятие его как чужого, опасного;
2) любая дискуссия превращается в серию монологов;
3) доминирование конфликтного регистра взаимодействия над компромиссным (стремление к согласию не стало публичной нормой, достигнутый компромисс воспринимается как частичное поражение, а не как частичная победа);
4) максимализм и нарциссизм (есть моя точка зрения и неправильная);
5) незнание и игнорирование формальных процедур, регламентирующих дискуссию;
6) нет «публичного» языкового регистра, далекого и от официального, и от частного («кухонного») языка;
7) дефицит нормативной вежливости – неумение общаться с оппонентами.
В такой ситуации любое обсуждение превращается в череду «коммуникативных поломок», препятствующих достижению консенсуса. Публичного языка, отличного от языка официоза и кухни, в СССР не было, а затем его выработка остановилась с началом реформ: люди целиком погрузились в адаптации своих жизненных стратегий к изменениям в обществе. Приватное победило публичное – люди отгородились от социума в контролируемом мире, за железными дверями. Следующие 15 лет большинство граждан жили частной жизнью, категорически отвергая любые формы участия в общественной деятельности. Лишь с середины 2000-х социальная апатия стала постепенно преодолеваться в крупных городах. Но общественная мобилизация 2006-2012 гг. имела реактивный, вынужденный характер. Постепенно, в дебатах и дискуссиях публичная немота может быть преодолена.
Современные гражданские группы готовы обсуждать свои проблемы либо на интимно-личностном языке, либо на языке власти, тогда как регистр публичного языка отсутствует, пишет Олег Хархордин в статье «Прошлое и будущее российского публичного языка». Правила обсуждения группой своих целей, принятия коллективных решений, процедура голосования, роль председателей собрания – все эти установки публичного дискурса у нас отсутствуют. Применимы ли у нас аналогичные правила, разработанные в других странах? Например, широко распространенные в США Robertt's Rules of Order, и требующие обсуждения только предложений, а не людей, их выдвигающих, запрет на использование сильной риторики и т. д. Увы, по всей видимости, попытка скопировать нормы парламентской процедуры и перенести на нашу почву обречена на провал.
В истории России попытки сформулировать правила ведения дискуссий делались в царской Думе 1906-1917 гг. (наказы). Дебаты были бурными, порядок часто нарушался. В российских правилах значительно выше роль председателя собрания – он отвечает не только за процедуру, но и может серьезно влиять на рассмотрение вопроса по существу. Хархордин очень подробно анализирует, как проходили дискуссии в партии большевиков до революции и в компартии после нее – это повлияло на нашу сегодняшнюю немоту. И до революции в РСДРП(б) права меньшинства нарушались, но процедурный вопрос был очень важен.
После революции партия быстро обюрокрачивается. Регламент стал орудием быстрого подавления меньшинства. Интуитивные советские представления о том, как и зачем проводятся собрания, сохраняются и в постсоветской действительности (формализация участия, дисциплина, коллективных обсуждений почти нет, председатель отвечает за протокол и т.д). Группа не ищет решений – они уже предзаданы. Функция собрания – воспитание личности, а не нахождение позиции группы. Для содействия современному публичному языку Хархордин предлагает обратиться к правилам дебатов царской Думы, адаптировав их к сегодняшним реалиям.
Владимир Назаров (ред.), Елена Андреева, Дмитрий Бычков (все – НИФИ), Елена Гришина(РАНХиГС), Руслан Емцов (Всемирный банк), Олеся Феоктистова (НИФИ)
Эффективная социальная поддержка населения. Версия 3.0: адресность, нуждаемость, универсальность
На соцподдержку приходится около 14% ВВП и 30% консолидированного российского бюджета. Поддержка охватывает около 300 категорий получателей, на которых распространяются порядка 800 мер поддержки только на федеральном уровне. В каждом регионе еще около 100 мер не представляют собой целостной системы. Даже наиболее адресные (0,4% ВВП) меры не достигают цели – они не предназначены самым бедным. Потраченный из бюджета рубль соцподдержки сокращает дефицит бедных семей всего на 0.11 руб., а адресные бюджетные меры – на 0,28 руб. Нужна перезагрузка системы соцпомощи.
На федеральном уровне соцпомощь выделяется множеству категорий получателей не по критерию нуждаемости, а «за особые заслуги», «за особые условия труда (службы)» и т. д. Это советское наследие. На региональном уровне самые многочисленные получатели льгот – «ветераны труда» и «сельские специалисты». В регионах есть и индивидуальная соцпомощь – типа надбавки к пенсии вдове прокурора. Оценка региональных прожиточных минимумов имеет не экономический, а административный характер. Устарел и порядок предоставления льгот, основанный не на компенсации расходов получателя льготы, а на субсидировании цен (тарифов) на услуги. Бедные составляют абсолютное меньшинство получателей всех льгот, включая адресные.
Вместо того, чтобы способствовать снижению бедности, пособия, выплачиваемые матерям и семьям с детьми, наоборот, повышают риск того, что домохозяйство останется бедным, показано в работе Марины Колосницынойи Анны Филипповой (обе – НИУ ВШЭ) Family Benefits and Poverty, the Case of Russia. Все эти пособия выплачиваются без проверки нуждаемости и очень плохо таргетированы. 45% бедных семей с детьми не получают детских субсидий.
Для повышения адресности необходимы: регулярная проверка доходов, учет доходов всех членов домохозяйства, увеличение выплат, назначаемых в связи с нуждаемостью (сейчас их доля в доходах беднейшего дециля не превышает 2% – в то время как дефицит бюджетов этих людей составляет 34% от их доходов), ввести критерий нуждаемости при выплате хотя бы части льгот. А в перспективе – ввести универсальное пособие для малоимущих, предоставляемое с учетом нуждаемости и направленное на вывод бедных домохозяйств на самообеспечение (см. также слайды Емцова, Бычкова и Феоктистовой здесь и здесь).
Марина Красильникова (Центр Левады)
Российский потребитель: меняется ли он?
Российские семьи в среднем тратят на питание втрое, а на одежду – вдвое больше, чем домохозяйства Западной Европы. Это объясняется разной величиной доходов. Но уровень доходов в России и Польше близок, а структура расходов поляков значительно ближе к западноевропейской. Почему Россия сохраняет «устаревшую» структуру расходов, характерную для менее зажиточных стран? Красильникова объясняет это тем, что домохозяйства сохраняют модель потребления, сформировавшуюся в начале 2000-х, когда уровень доходов только начал восстанавливаться. В первой половине 2000-х годов 20-30% не хватало на продукты, а 30-40% – не хватало ни на что, кроме продуктов. Сейчас на еду хватает, по собственным оценкам респондентов, почти всем, а доля тех, кому хватает только на продукты, не превышает 20%. Но обеспечив себя продуктами и одеждой, российские домохозяйства не особо продвинулись в плане покупки товаров длительного пользования. Семейный бюджет планируется лишь на год; сбережений нет у 2/3 семей, и их размер редко превышает половину годового дохода. Покупка жилья, серьезные расходы на медицину и образование остаются для домохозяйств чем-то запредельным, хотя по сравнению с началом 2000-х люди стали существенно богаче и ушли от тотальной экономии.
Даже представления людей о «нормальном» (позволяющим хорошо жить) доходе (он выше актуального в 2,5-3,75 раза и составляет 30-40 тысяч руб.) не включают в себя возможность приобретения жилья. Это даже не входит в ожидания. Получается, люди не используют прирост текущих доходов для улучшения своей структуры потребления. Красильникова предполагает, что излишки, если они появляются, идут на демонстративное потребление, поскольку в отсутствие социальной структуры вышестоящие группы не задают поведенческие модели, связанные с накоплением. В результате прирост богатства расходуется на показную роскошь, а устаревшая структура потребления сохраняется: на жилье все равно не заработать, а социальный статус обозначить надо. Архаичная структура расходов, в свою очередь, способствует завышенным ожиданиям помощи со стороны государства, воспроизводя патерналистские установки.
Маркус Ноланд (Peterson Institute for International Economics)
Russian Doping in Sport
В авторитарных странах более или менее централизованно используется допинг ради больших спортивных побед. В Восточной Германии эта практика была распространена с 1950-х гг. В 1960-е гг. программа перешла под контроль спецслужбы, в ней было задействовано 10 тысяч спортсменов. Информация об этом стала доступна после объединения Германии. Доля завоеванных женщинами ГДР медалей выросла с 7% (1968) до 33% (1976) и 39% (1980). Последние две цифры – рекорды, превышающие даже спортивные достижения СССР и США после Второй мировой войны. На пике допинг обеспечивал около половины завоеванных спортсменками ГДР медалей, рассчитал Ноланд. Россия двинулась в том же направлении – в 2013 г. на ее долю приходилось 12% выявленных в мире нарушений правил приема препаратов. Но масштабы российской программы (и достигнутые результаты) были далеки от немецких – на играх 2012 г. допинг обеспечил стране 4-5 лишних медалей.
Лилия Овчарова (ред.), Ирина Корчагина, Ольга Ворон, Елена Горина, Сергей Смирнов, Елена Шепелева (Независимый институт социальной политики)
Повышение эффективности и результативности социальной защиты за счет развития адресной поддержки нуждающихся
Расходы на нестраховые меры соцподдержки составляют 2.6% ВВП, что сопоставимо с расходами на здравоохранение (3.5% ВВП), но они не эффективны. Только 26% таких расходов предоставляются с учетом нуждаемости. За счет федерального бюджета поддержка оказывается 20-22 млн человек. Сохраняются немонетизированные льготы. Половину средств обеспечивают региональные бюджеты, помогающие 38 млн человек. На федеральном уровне всего 3%, а на региональном – 22-25% помощи оказывается с учетом критерия нуждаемости. Отсутствует консенсус в определении нуждаемости; есть большие трудности в определении величины дохода получателей помощи; велики расходы на контроль нуждаемости (издержки на администрирование). В любом случае, модернизацию системы лучше производить в период роста расходов на соцпомощь.
Максим Бойко(РЭШ), Роберт Шиллер(Yale University)
Popular Attitudes towards Markets and Democracy: Russia and United States Compared 25 Years Later
В 2015 г., 25 лет спустя авторы повторили свой опрос москвичей и ньюйоркцев 1990 года. Тогдашний опрос опровергал распространенное четверть века назад представление, что россияне не готовы к рыночной экономике. Нынешним опросом авторы пытаются доказать, что россияне готовы к демократии.
Опрос интересен тем, что не содержит абстрактных вопросов типа «Как вы относитесь к демократии». Отношение к ним Бойко и Шиллер выясняют при помощи анализа респондентами конкретных кейсов, например: «Во время праздников спрос на цветы растет. Справедливо ли поступают продавцы, увеличивая в это время цены?» Далее они спрашивают, должно ли государство мешать продавцам так поступать, и должно ли у них быть право это повышать цены (даже если это несправедливо). Ответы на подобные вопросы в 1990 г. позволили установить, что тогда москвичи вполне осознанно входили в рыночную экономику. За 25 лет ситуация изменилась не очень сильно (но москвичи стали более склонны к госрегулированию рынка, а ньюйоркцы – менее). Отношение москвичей к демократическим свободам, соблюдению прав меньшинств за 25 лет тоже ухудшилось. Но говорить, что российские респонденты категорически не приемлют демократии, результаты опроса не позволяют.
Светлана Бардина (МВШСЭН)
Кооперация или недоверие? Влияние объема социального капитала на стратегии экономического поведения
Исследования социального капитала обычно предполагают, что наличие значимого числа близких связей обеспечивает высокий уровень доверия и имплицирует общественную и гражданскую активность. Высокое доверие к окружающим позволяет объединяться с ними и эффективно взаимодействовать. Исследование Бардиной на основе проекта «Евробарометр в России» (Центр социологических исследований РАНХиГС, 2012-2015 гг.) показывает, что в России высокий уровень социального капитала делает возможными вовсе не те совместные действия, которые связываются в европейских исследованиях с гражданской активностью. Наоборот, они связаны с замещением официальных институций своими сетями контактов и обращением к неформальным практикам. Функции институций отчасти переносятся на окружение человека и выполняются другими агентами. Поэтому в российском обществе размер социального капитала и уровень обобщенного доверия не являются взаимозависимыми величинами. Люди, обладающие большой сетью контактов и доверяющие ей, не склонны доверять обществу в целом, незнакомым людям и представителям институтов.
Алексей Левинсон, Степан Гончаров (Центр Левады)
Война вместо будущего – выход для аномического сознания
Сверхсолидарность российского общества в 2014-15 гг. – симптом кризиса, разрушения образа идеального будущего, эрозии социальных норм. Результатом этой социальной аномии (слабость норм и отмена санкций за их нарушение) стала «игра в войну». Основу для этого создало поощряемое властью и принимаемое обществом освобождение от международных нормативных рамок и конституционных норм (право силы заменяет силу права). При этом сознание внеисторично: ему представляется, что то, что происходит в России сейчас, «было всегда, уже 1000 лет» и продлится бесконечно долго (горизонт ближайшего будущего как время, за которое можно решить проблемы – отсутствует). Респонденты и участники фокус-групп не готовы брать на себя ответственность: жизнь такова, какой ее сделали наши родители; в исторических событиях ответственность лежит на власти, а народ никогда ничего не решает. Внешняя политика представляется как спортивное состязание; лидер страны – как лидер спортивной команды, а желаемый исход «матча» – моральное и физическое подавление соперника. Война становится главным страхом (так спортивное соперничество может закончиться дракой) и одновременно надеждой: она оправдывает нынешнее существование, отпускает грехи, объясняет социальную аномию.
Александра Бурдяк (РАНХиГС)
Обеспеченность жильем в постсоветской России: неравенство и проблема поколений
С 1990 г. средняя обеспеченность жильем в России выросла с 16,4 до 23,4 кв. м. При этом значительно увеличилось неравенство по этому показателю: бедные живут в очень тесном жилье и не имеют надежды на улучшение условий. Программа наделения многодетных семей участками для жилищного строительства не сработала: подали заявки на выделение участков около половины семей; землю получила треть подавших заявки. При этом 70% выделенной земли находится на не подходящей для жизни территории, а инженерная структура есть только на 12% участках. К строительству за 3 года приступили менее 10% из числа получивших землю (1,3% от числа многодетных семей, подходивших для участия в программе). Рынок жилья крайне мал: в 2005-2013 гг. в годовом обороте участвовало порядка 2-4% площади жилищного фонда. Собстевенность на жилье есть, а его рынок есть только в крупных городах.
Михаил Горшков, Наталья Седова (Институт социологии РАН)
«Самодостаточные» россияне и их жизненные приоритеты
Многие люди воспринимают себя как «зависимую переменную», полагаясь на поддержку государства, без которой они, как считают, не в состоянии обеспечивать себя самостоятельно. Но есть и группа, уверенная в своей способности прожить без поддержки. Только у последних возможна активная позиция по отношению к происходящему в стране – включенность в происходящее и готовность его менять. Главное, что отличает вторых от первых – готовность возлагать на себя ответственность за успехи и неудачи в своей жизни. Величину этой группы в 2011 г. Горшков и Седова оценили в 34% населения, а в 2015 г. – в 44%. Это «тихая социальная революция» – еще немного, и не рассчитывающие на государство россияне будут готовы побороться за доминирование в обществе с группой «зависимых». Похожие данные получили Горшков и коллеги и в другом опросе (см. стр 27 и далее).
Михаил Черныш (Институт социологии РАН)
Социальные институты, мобильность и социальная справедливость
У россиян не так уж велика тяга к уравнительному перераспределению, как принято думать. В общественном сознании присутствуют разные представления о справедливости – и «прямого действия», и воплощенную в законах. Приверженцев эгалитарных ценностей немного. Большинство населения видит справедливость в четком исполнении взятых на себя обязательств властью и населением, работодателем и работником. Однако предлагая респондентам сложные этические кейсы, в которых могут сталкиваться разные трактовки справедливости, Черныш показывает: макро- и микроконтексты восприятия справедливости сильно расходятся: принципы справедливости на макроуровне расходятся с практиками на микроуровне, где за ресурсными группами сохраняются привилегии.
Михаил Денисенко(НИУ ВШЭ), Ульяна Николаева(МГУ)
Что происходит с сельским населением на ближнем севере России? (на примере Костромской области)
«Сердце России» болеет: староосвоенные нечерноземные российские территории пустеют. Сжатие старых форм экономической и социальной активности происходит за счет этих земель, а фермерский уклад не развивается. Население этих территорий за постсоветские годы уменьшилось с 4,8 до 3,7 млн человек. А в Костромской области с 1950 г. население сократилось на три четверти. Плотность сельского населения в периферийных районах – 2 человека на 1 кв. км. В этих районах депопуляция происходит особенно быстро. За последние годы немного повысилась ожидаемая продолжительность жизни, а после введения денежных мер по стимулированию рождаемости она выросла в области на 30% – особенно в районах с исключительно сельским населением. Как показывает Лео Гранберг (Александровский институт, университет Хельсинки) в работе «Структурные изменения в сельской местности России и Финляндии», реакцией на обрушение социальных институтов в Финляндии и России была различной. В Финляндии крестьяне уезжали из страны, а в России «уходили в себя». В Финляндии возникло протестное движение, а в России воцарилось молчание. IQ
Экономический и политический обозреватель, писал для Ведомостей, Forbes, Republic и других изданий, постоянный автор IQ
