Принято считать, что российская глубинка вымирает. Расстояния огромные, работы толком нет, многие жители бегут в города. Остаются одни старики, которых с каждым годом становится все меньше и меньше. И все это на фоне демографического кризиса.
Десятилетнее исследование о жизни провинциальной России, проведенное кафедрой местного самоуправления факультета социальных наук НИУ ВШЭ под руководством Симона Кордонского при благотворительной поддержке Фонда поддержки социальных исследований «Хамовники», показало, что это не далеко не так.
Действительно, физическое пространство России, исследуемое демографами, которые делят число людей на квадратные километры – сжимается. А вот пространство социальное, в котором народ живёт на самом деле, остается прежним, просто население распределено неравномерно. Большая часть страны представляет собой слабозаселенные и труднодоступные местности, значительная доля жителей которых находится в пространственной изоляции. Тем не менее, жизнь есть везде, зачастую она приобретает непривычные и затейливые формы, и ее трудно увидеть горожанину-учёному, а особенно учёному, взращенному на западных моделях и теориях социальной жизни, в том числе не замечает ее и государство.
Сейчас статистика фиксирует только регистрацию пребывания, постоянную или временную. Для огромного числа активного населения, которое уезжает работать в другие города, или живет в нескольких местах, системы показателей нет, и статистика их не учитывает. В итоге демографические и экономические показатели сильно занижены. По оценкам фонда «Хамовники», в провинции примерно от трети до половины активного населения оказываются невидимыми для государственной статистики.
Во время второй дискуссии «Система расселения: как сжимается пространство России и почему создаются изолированные сообщества?» из цикла «Жизнь вне государства», организованной Фондом Егора Гайдара, социологи ВШЭ Симон Кордонский, Юрий Плюснин, Артемий Позаненко и Ольга Моляренко рассказали об особенностях социальной структуры сельских сообществ, невидимых государству и изолированных от институтов публичной власти.
Система расселения в России существенно изменилась за последние 25 лет, отметил Симон Кордонский. В имперской России и, особенно, в СССР она была напрямую связана с решением государственных задач (стройками века – от Ивана III до Петра I и вплоть до Николая I и Никиты Хрущева, созданием крупных промышленных предприятий и т.д.).
С распадом социалистической экономики государство перестала заботить проблема расселения. В новых условиях пространство стало как бы сжиматься: стоящие далеко от трасс деревни пришли в упадок, небольшие города и поселки стали менее жизнеспособными и обезлюдевали.
Обезлюдевание территорий, примыкающих к крупным городам и промышленным центрам/узлам – процесс повсеместный, и в России люди стали стремиться попасть из периферии в центр. При этом периферия оказалась не отдаленными уголками родины, а множеством территорий внутри страны.
Одновременно стали происходить и противоположные процессы: жители крупных городов стали уезжать в провинцию. Многие стали жить на два, три дома, причем дома эти часто оказывались в разных концах страны. Это только в советские годы, и то недолго, лет 40-50, люди в большинстве своем были закрепощены «собственной» квартирой и имели единственное жильё. Но уже с 60-х годов многие стали иметь дачи, заимки, охотничьи домики, гаражи, эллинги, дома в деревне. Старые поселенческие формы стали исчезать, а новые сообщества, специально изолирующие себя от опеки государства, появляться. «Проведя наше многолетнее исследование, мы поняли, что скрытая жизнь есть везде», – подчеркнул Кордонский.
Создавать изолированные сообщества людей подталкивают разные причины: экологические, романтические, философско-эзотерические, социальные (бегство от технократического мира, глобализирующегося и бездушного), и сугубо практические – стремление к самодостаточности на случай экономических кризисов и прочих катаклизмов. Например, многочисленные переселенцы, (анастасиевцы да «рерихнутые») обосновавшиеся в Усть-Коксинском районе Республики Алтай, и вовсе считают, что лишь Уймонская долина, в которой они поселились, уцелеет после конца света, оказавшись своеобразным ковчегом.
Оживилась жизнь вдоль магистралей трасс и на приграничных территориях, где есть возможность неплохих заработков: торговля, производство и продажа бензина из краденной нефти, проституция, разнообразный теневой бизнес. Здесь сложилась развитая придорожная инфраструктура, обеспечивающая многочисленную армию дальнобойщиков – 3-5 млн человек. Брошенные и выморочные деревни часто заселяют сектанты, которые хотят изолироваться от общества.
«Специфика России в том, что мы продолжаем оставаться кочевниками в душе. И тем радикально отличаемся от наших европейских соседей. Потому и имеем мы столько домов, что это типично кочевой образ жизни. Социальное пространство жителя северного села – что в Европейской России, что в Сибири – наложенное на пространство физическое, огромно. Люди живут в Архангельской области и по полгода работают в центральной России, их семьи живут в Чувашии, а они годами работают в Якутии или на Сахалине, – рассказал Юрий Плюснин. – Но важнее другое – распределённая семья, когда члены большой семьи/ рода распределены по пространству страны – кто в Мурманске, кто в Иркутске, на Алдане или в Пскове, но все друг с другом связаны постоянно».
В поселениях присутствует коренное население, часть которого находится в отходе, но многие другие – «дачники» и пришлые люди: дачники-помещики, дачники высокого социального статуса, которые могут контролировать и влиять на жизнь местного (деревенского, но чаще городского) общества, а также мигранты. Всех их статистика не фиксирует.
Взять хотя бы дачников, которых, по оценкам профессора Андрея Трейвиша, в стране 60 млн человек. Зимой они в городах, а летом в сельских поселениях. Дачников обслуживает не столь немногочисленное местное население (ведь в селах живёт до 40-50 млн человек), и получается, что дачники вместе с отходниками и другими категориями активного населения составляют около 100 млн человек плохо учитываемого или совсем незаметного для госстатистики населения.
Дачное освоение территорий колоссально. В Талдомском районе, например, на каждого постоянного местного жителя приходится 3-5 московских дачников. В сельских окрестностях Новосибирского Академгородка постоянных жителей 12 тысяч, а дачников – почти 50 тысяч семей, то есть, около 150 тысяч человек, при том, что многие живут в 2-3 этажных «дачных домиках», незарегистрированных. «Там целые десятки дачных обществ, постройки в которых официально не существуют», – пояснил Плюснин.
Такая ситуация переизбытка дачников над местными есть только вокруг крупных городов, вокруг Москвы и Санкт-Петербурга – в радиусе 300 км. Дальше – лучше, дачников намного меньше, зато экологистов-анастасиевцев или сектантов, «язычников» – больше.
Почти 10 млн человек «вне поля зрения государства» – сектанты, анастасиевцы (экологическое религиозное движение, основанное по книгам Владимира Мегрэ, идея которого жить в гармонии с природой). Они скупают земли и создают эко-поселения (5-6 поселений в каждом регионе, больше всего во Владимирской и Новосибирской областях, в Алтайском крае). Это так называемые родовые поместья, выстроенные на собственном участке земли. По мнению анастасиевцев, участок в гектар земли сможет обеспечить семью всем необходимым. Жить в городах они считают неправильным, в поместье пытаются создать пространство любви и взаимодействия с природой, которое в принципе невозможно в городе.
По данным портала «Поселения.ру», в родовых поместьях с разной степенью постоянства сегодня проживает более 8,1 тысяч человек. По сравнению с маем 2013 года, количество проживающих в родовых поместьях увеличилось более чем на треть, что говорит о стремительной популяризации идеи в России. Однако эти данные, скорее всего, занижены, поскольку статистика ведется на основе информации, предоставляемой самими поселениями, считают исследователи. Например, в Родном во Владимирской области реально зимует около 80 семей, а не 60, как заявлено на портале.
Еще около 20 млн невидимых чужому взгляду жителей деревень – это дачники- «помещики». Так Симон Кордонский назвал богатых (и нередко влиятельных) горожан, которые покупают целые деревни (пустые, без жителей, но сохранивших административный статус населённого пункта) в надежде реализовать свои мечты. Кто-то пытается стать фермером, кто-то барином с зависимыми – «крепостными» местными крестьянами, кто-то народником и пр.
Часто такая затея бывает неудачной – деревни остаются заброшенные, но есть и позитивные примеры. Так, в деревне Ануфриево в Новохопёрском районе Воронежской области с советских времён находится психиатрический диспансер, в котором практически пожизненно живут около 130 пациентов (они неизлечимы). Жители деревни привлекают пациентов к сельхозработам на своих участках или к разным другим мелким видам работ. За это они платят пациентам деньги, небольшие, но полезные. Кроме того, для пациентов такая деятельность – трудотерапия и возможность отвлечься от практически тюремного (закрытого) обитания за глухой бетонной стеной психдиспансера.
У многих поселений нет статуса населенного пункта. Строить жилье на землях сельскохозяйственного назначения нельзя. Поэтому дома официально считаются либо хозяйственными постройками, либо объектами неоконченного строительства, либо вообще остаются только на бумаге, и в генеральном плане муниципального образования не существуют и вовсе.
Живущие вне государства новые селяне формально лишаются социальных благ: денег, отпускаемых на развитие (вернее, поддержание) их населенных пунктов, школ, транспорта, медицинских учреждений. В действительности они проводят в деревни и электричество (нередко бесплатно пользуются), и воду из скважин берут (скважины роют прямо под домом), и канализацию проводят чуть ли не в скважину соседа (закапывая «жидкие бытовые отходы» на глубину до 5-6 м).
Врачей им заменяют знахари и аптекари, школу – интернет, общественный транспорт – квадроциклы, снегоходы и лошади. Такое положение дел в целом всех устраивает. В пространственно изолированных и, тем более, самоизолирующихся сообществах не взывают к власти, на нее не надеются, ничего от нее не требуют, кроме того, чтобы не мешала жить.
Между собой жители поселений (новые и старые, относящиеся к разным социальным группам) взаимодействуют по-разному, чаще всего отношения нейтральные – местные занимают одну экологическую нишу, пришлые – другую, и они не пересекаются в борьбе за разные ресурсы. Но если пришлые пытаются отобрать у местных их ресурсы, которые те традиционно считают по праву себе принадлежащими, возникают конфликты.
Нередко пришлые горожане, язычники, экологисты, дауншифтеры и прочие приходят в деревни со своими, новыми для села ресурсами. Они приносят новые способы добычи и получения ресурсов, которые выгодны местным, и ими быстро осваиваются. Например, интернет, с помощью которого многие молодые селяне зарабатывает себе на жизнь как фрилансеры, соединив традиционные ресурсы – вышивку, валяние, ткачество с новыми, например, с продажей предметов народного промысла через интернет. Так зарабатывают на производстве и продаже Урюпинских пуховых платков, которые на месте стоят от 600 до 2000 рублей, а в Москве торгуются даже в интернете за 8-12 тысяч рублей, отметили ученые.
См. также:
Жизнь российской провинции скрыта от государства
20 млн россиян вынуждены уезжать на заработки
Мигранты предпочитают лечиться у «своих»
Отходничество в современной России
Российская провинция и ее обитатели (опыт наблюдения и попытка описания)
Отходники XXI века
Разновидности российской глуши
В подписке — дайджест статей и видеолекций, анонсы мероприятий, данные исследований. Обещаем, что будем бережно относиться к вашему времени и присылать материалы раз в месяц.
Спасибо за подписку!
Что-то пошло не так!
